Самое время избавиться от нее раз и навсегда.
Он дал себе три дня на решение проблемы.
— Альфонсо!
Тот долго, очень долго не появлялся у двери и наконец вышел, жуя свой наркотик.
— Что?
— Ты сделал то, о чем я тебя просил?
— Да.
— Замотал ее в простыни, чтобы она не ускользнула?
— Да.
— Но не слишком туго, чтобы не навредить ей?
— Да.
Кракюс был удовлетворен. Наконец-то он с первого раза добился того, чего хотел.
— Ты хорошо усвоил: когда придут за мной искать помощи, ты ответишь, что учитель медитирует и что нельзя беспокоить его ни под каким предлогом.
— Да.
— И ты придешь и подашь мне знак, что все уже… закончено.
— O’кей, шеф.
Кракюсу нравилось, когда парни называли его шефом. Но это случалось редко. Слишком редко. Сегодня он довольно сухо поговорил с Аьфонсо, может быть, это и помогло. Все же нужно быть строгим со своими людьми, только так тебя станут уважать.
Он растянулся в гамаке. Долгие часы придется заниматься тем, что ему совсем не по душе: сидеть на одном месте, ничего не делая. Но это необходимо. Совершенно ни к чему, чтобы его видели и могли позвать на помощь.
Он глубоко вдохнул и расслабился. Чтобы убить время, он собирался поразмышлять о том, что будет делать со своими деньгами, когда их получит. Перспектива заработать столько денег возбуждала его более всего.
Гамак плавно покачивался. Он услышал удаляющиеся шаги Альфонсо. Он чувствовал в себе душу генерала, который только что отдал приказ заряжать и ждет в своей палатке результата операции.
* * *Два дня в деревне не было видно почти никого, кроме ватаги ребят, бегающих повсюду с деревянными колокольчиками в руках. Они звонили в него, когда подходили к жилищу получателя, который торопливо выходил за своей запиской и давал в обмен купу — редкий и очень любимый детьми фрукт за его белую и сладкую мякоть.
Марко и Альфонсо сожалели только об одном: меньше девушек стали выходить наружу прогуляться с обнаженной грудью.
— Ха-ха. Ты только посмотри, им звонят, как прислуге, а они еще за это и благодарят!
— Только что-то не видно, чтобы от этого они стали чувствовать себя несчастными. Еще один дурацкий план Сандро, — сказал Марко.
— Не задавай вопросов, он знает, что делает. Во всяком случае, Кракюс правильно придумал, что они должны платить мальчишкам. Это была хорошая идея!
— Хм.
— По крайней мере, теперь они проводят целый час каждый день, собирая купу. И так как ее все меньше и меньше, им придется ишачить все больше и больше. Со смеху помереть…
— Да, но мне кажется, мы просто теряем время. Не понимаю, зачем мы здесь торчим.
— Сейчас объясню. Затем, что мы будем очень довольны, когда отхватим кучу американских долларов. На остальное мне плевать. По крайней мере, мы ведем здесь спокойную жизнь. No stress, boy.
— По правде говоря, очень уж не хватает адреналина. Я здесь просто загниваю. Мне хочется движухи, черт побери!
Наступила ночь, и они терпеливо дождались, когда индейцы улягутся спать. Они сидели верхом на бревне друг напротив друга, курили самокрутки, чтобы согреться, и время от времени бросали взгляды на отдаленную хижину.
Время шло, но ничего не происходило. В деревне по-прежнему ни звука. Исчезли даже дети, сновавшие повсюду. Их колокольчики теперь не звенели, и после беспрерывного шума, какой стоял в деревне целый день, тишина накрыла деревню, как тропический дождь в летний вечер. Видофоры погасли. Только несколько угасающих костров там и сям еще распространяли слабый свет. Элианта была у себя.
Казалось, план не сработал, и на них опять будут орать. В последнее время Кракюс обращался с ними все грубее и грубее.
Наконец раздался вой, раздирающий ночную мглу. Они застыли, обменялись заговорщическими взглядами и подождали. Потом дверь дома открылась. Через порог, спотыкаясь, переступила тень, затем рухнула на землю. И тут они сразу поняли, что их ждут большие неприятности.
* * *— Проблема, шеф.
Кракюс мгновенно сел в гамаке. Он нечаянно заснул. Альфонсо стоял в дверном проеме, корчась, как малыш, который хочет писать.
— Что? Паук не укусил? Она убежала?
Альфонсо закусил губу и довольно долго не отвечал.
— Нет, не то…
— Так он укусил?
Тот неуверенно кивнул.
— Но что же тогда? Что случилось?
Вместо ответа Альфонсо поджал губы и скривился.
— Скажешь ты наконец, черт тебя подери!
Он был как будто в затруднении и одновременно упрямился. Кракюс давно подметил: когда возникает проблема, Альфонсо превращается в какого-то липкого слизняка.
— Тебе не понравится, — наконец проговорил тот.
— Говори же или, может быть, тебе помочь?!
Альфонсо отвел взгляд. Кракюс почувствовал, как нарастает напряжение с обеих сторон.
— Ну… Мне кажется, мы ошиблись домом…
Кракюс вытаращил глаза.
— Ты думаешь или ты в этом уверен?
Альфонсо скрючился, а затем покачал головой.
Кракюса словно хватил удар.
Ошиблись домом… Ошиблись домом… Банда кретинов… Почему ему никогда не удается добиться того, чтобы его люди сделали именно то, что от них требуется? Это же было не так сложно… Тогда почему? Он почувствовал себя настолько беспомощным, что напряжение тут же спало. Он почувствовал усталость и отчаяние.
Элианта только что легла спать, когда послышался крик. Душераздирающий. Он раздался из ближайшей к ней хижине. Она быстро выскочила из дома и наткнулась на своего соседа Бимизи, который катался по земле, по его лицу и телу шли судороги.
— Что с тобой? Скажи мне!
— Я… меня… укусил…
Человек едва мог говорить. Он, должно быть, ужасно страдал.
— Где это?
Он не мог ответить.
Другие жители деревни подошли к ним, и вокруг образовалась толпа.
— Принесите воды, — приказала она. — Идите и обыщите его хижину, надо найти животное, которое его укусило.
Прочь сомнения, она должна выглядеть уверенной. Глаза Бимизи вылезли из орбит, в них стояли боль и страх. Он был в шоке. Она взяла его руку.
— Дыши спокойно… спокойно… медленно… Да, вот так… Очень хорошо… Успокойся… Да, вот… Очень хорошо…
— Черная вдова, — раздался голос мужчины, а группа людей уже удалялась в лес, чтобы отнести насекомое подальше от деревни.
Именно этого она и опасалась. Черная вдова. Смертельный укус. Ей сразу же пришло в голову, что этого бы не случилось, если бы Кракюс не заменил гамаки кроватями…
Нужно было действовать как можно быстрее. Очень быстро. В последнее время она часто сомневалась, может ли она быть шаманом. Ее ли это призвание? И даже думала совсем отказаться от этого. Но неожиданно все то, что ее воодушевило, то неясное чувство, которое толкнуло ее на этот путь, поднялось в ней и снова всплыло в сознании. Лечить других — вот ее долг, ее судьба, она не должна отступать. Лишь она может спасти этого человека. На этот раз не понадобится айяхуаску, транс, разговор с духами. Она хорошо знала болезнь и ее причины, а особенно лекарство. Учитель рассказал ей об этом. Подготовка достаточно долгая, но у нее есть время. Это ей по силам. Она должна это сделать.
— Шималис, посиди с ним вместо меня. Успокой его и постоянно давай воды. Сядьте все и успокойтесь, это поможет. Будьте с ним. Залтана, вскипяти воду в котелке. А ты, Аван, возьми факел и иди за мной!
Аван выхватил палку из костра и начал дуть, чтобы разжечь пламя. Элианте надо было скорее собрать необходимые растения. Самое долгое — это приготовление настойки. Помощник едва поспевал за ней со своим факелом, пламя которого лизало влажные ветви на их пути, отбрасывая на растения живой и таинственный свет.
* * *— Что?!
Кракюс чуть не упал навзничь.
Альфонсо смотрел на него виноватым взглядом.
Только что подошедший Марко заговорил на повышенных тонах.
— А я тебе говорю, перестань психовать. Ты велел, чтобы к тебе никто не приходил. Никто и не придет. Мы сказали им, что нельзя этого делать. Этим займется Элианта, будет его лечить… и все будет в порядке. И хватит орать.
Кракюс сжал голову руками.
— Элианта будет его лечить… Элианта будет его лечить… Мне пришлось из кожи вон лезть, чтобы подорвать их доверие к ней, а вы не только спокойно оставляете ее в живых, мало того, еще даете ей шанс восстановить репутацию! Вы что, совсем голову потеряли или как?
Два идиота смотрели на него, открыв рот.
— Валите отсюда!
Те не двинулись с места.
— Валите! Или лучше нет… Найдите мне Годи. Шевелите задницей, надо остановить Элианту!
Кракюс остался один в тишине хижины. Судорожно схватил пакет с табаком, листок папиросной бумаги и начал скручивать сигарету, но сделал неловкое движение и с грохотом свалился на землю.
— Черт!
«Ну почему меня окружают одни тупицы? — сказал он себе. — Вот бы сейчас выпустить всю обойму, очутившись на поле боя, а не ломать голову над проблемами».
Он метался по дому, тщетно пытаясь успокоиться. Хорошо было бы убить всех.
Годи не заставил себя ждать, хотя и был явно раздосадован тем, что его побеспокоили. Двое других держались у него за спиной.
— Элианта спасет своими травами типа, которого укусила черная вдова. Она уже настаивает свою микстуру. Нужно ее остановить. Что сделать, чтобы она потерпела неудачу?
Годи поднял одну бровь.
— Нужно знать, что шаманы используют смесь…
— Мне наплевать! Скажи, что нужно изменить в магическом напитке, чтобы он не подействовал.
Годи бросил на него мрачный взгляд.
— Среди различных ингредиентов, входящих в возможную композицию, наиболее эффективным было бы убрать…
— O’кей, о’кей. Вот что мы сделаем: Марко, Альфонсо, вы отвлечете эту паршивую шаманку, а Годи уберет то, что нужно, из ее колдовского супа.
Доктор принял снисходительный вид.
— Будем благоразумны, она тотчас же это заметит. Это большие листья…
— Замени другими, похожими!
Годи скривился, но не нашелся, что возразить.
— Давайте пошевеливайтесь! И ни слова Сандро. Он не должен быть в курсе.
* * *Элианта провела рукой по спокойному лицу Бимизи, закрыла ему глаза, она была потрясена. Она не могла поверить в то, что произошло.
Все жители деревни, собравшиеся вокруг, стали на колени и прочитали молитву, наклонившись к земле. Их тихий шепот поднимался в темном таинственном лесу. У всех были серьезные лица, едва освещенные язычками пламени, угасавшем под котлом. Костер едва теплился в ночной сырости.
Элианта не смогла сдержать слез, они градом катились у нее по щекам. Она чувствовала ужасную печаль. Ей не удалось его спасти, сохранить ему жизнь, поддержать его душу… Теперь остается только думать о нем и молиться, молиться, чтобы его душа освободилась от тела и спокойно отлетела…
Она закрыла глаза.
Вдруг послышался глухой звук шагов, тяжело ступающих по земле, давящих ветви, пинающих заснувшую землю.
Из темноты вышел Кракюс, по бокам от него стояли его дружки, потрясая огромными факелами, отбрасывающими оскверняющий все вокруг свет. Он скользнул глазами по собравшимся, затем уставился на Элианту. Он смотрел на нее в упор тяжелым и обвиняющим взглядом. Его голос, мощный и ужасный, поднялся в ночи, проникая внутрь и отдаваясь в сердце.
— Ты, Элианта, заставила всех поверить, что умеешь лечить людей. Правда же в том, что ты неспособна это делать. Бимизи доверили тебе. По твоей вине он умер.
19
— Я вспоминаю… — сказал Сандро, — когда я был ребенком, мать спросила меня, на каком инструменте я хотел бы научиться играть. Я выбрал гитару, классическую гитару. Я выбрал ее, потому что это один из тех редких инструментов, который хорош сам по себе. Не нужны ни ансамбль, ни оркестр, чтобы играть на нем. На гитаре играют в одиночку. Каждая нота, каждый аккорд, каждое арпеджио исходят от тебя. Это твои и только твои старания, твои чувства, твой талант находят выражение в кончиках твоих пальцев и издают звук, принадлежащий только тебе. Эта музыка, вибрирующая в корпусе инструмента, — твоя и остается твоей…
Сандро стоял в хижине спиной к Кракюсу, который молча слушал его.
— Однажды преподаватель консерватории, к моему сожалению, объявил, что я должен приготовить отрывок, который исполняет… квартет. Квартет… Я растерялся. Я должен был терпеть чужое присутствие и, как мне казалось, вторжение в мое исполнение, в мое искусство трех других учеников. Несколько недель я в одиночку готовил свою партию, работая неохотно. Это была часть отрывка, не имеющая смысла без остальной оркестровки. Потом наступил день, когда преподаватель решил собрать нас вместе. Я шел туда как на казнь. Сначала все по очереди сыграли свои отдельные партии. Мне не понравилось слушать других, к тому же мне претило играть с ними. Мои собственные недостатки всегда меня раздражали, а их были просто невыносимы. Наше дилетантство вылезало наружу, было очевидным, постыдным. У каждого было свое понимание этой музыки, и было совершенно очевидно, что каждый играет ее в соответствии с собственным представлением и чувством. После этого преподаватель попросил нас сыграть вместе, ансамблем. Я очень хорошо помню этот особенный и необычный момент. Он отбивал такт рукой, чтобы помочь нам синхронизироваться. Первое впечатление было очень неприятным: я не слышал себя… У меня было ощущение, что мои звуки исчезли, утонули в партитурах других. Я должен был сконцентрироваться, чтобы с трудом различить их. Я стал играть форте, чтобы мои ноты звучали громче, чтобы они доминировали над другими. Так я боролся долго, моя музыка пыталась выжить среди других исполнений. Потом произошло невероятное. Я перестал бороться, стремиться во что бы то ни стало существовать независимо от других, и моя музыка естественным образом нашла свое место, стала сочетаться с другой. Она растворилась, не перестав при этом существовать. Она вписалась в коллективное исполнение, которое превосходило ее и в котором она была уместна. Это сотрудничество придало ей великолепие. Ансамбль звучал так прекрасно, что далеко превосходил красоту отдельных партий. У меня возникло странное ощущение, совершенно новое для меня. Мне казалось, что руки играют сами по себе, что я их не контролирую. Все ускользало от меня. Я растворялся в группе музыкантов, и вот в чем парадокс: это было не самоотречение, а излияние моих чувств в соединении с чувствами остальных. Отойдя на второй план, я стал существовать еще более интенсивно, но в другом измерении, более широком, более возвышенном. Совершенном. И это испытание для меня… было почти мистическим.
Сандро замолчал, и вновь тишина повисла. Потом он повернулся к Кракюсу.
— Индейцы, — продолжал он, — переживают это счастье каждый день. Они постоянно чувствуют слияние с чем-нибудь, что их превосходит, это своего рода мистическая связь, которая тянет их вверх. — Он сглотнул. — Сейчас, когда мы их разделили, оторвали от природы, мы дадим им муку индивидуализма. Индивидуализма поневоле.
Кракюс смотрел на него, не говоря ни слова.
— Все, что прикажешь, — наконец произнес он. — Скажи точно… что мы должны делать.
Сандро помолчал немного, потом начал медленно мерить шагами комнату.
— Чтобы они стали индивидуалистами, сначала нужно заставить их жить в страхе. Бояться других и страшиться, что чего-нибудь не хватит. Пищи, например… или любви.
Последнее произнесенное им слово, словно кинжал, пронзило его сердце. Ему пришлось собраться с духом, чтобы продолжить.
— Мы заставим их поверить, что земных благ на всех не хватит, что жизнь — это битва индивидуумов, что только лучшие могут выжить и только лучшие могут быть счастливы. Самые сильные, самые быстрые, самые умные… самые красивые…
— Есть в этом доля правды, а?
— В это нас заставил поверить Дарвин. Но Дарвин ошибался…
— Вот как? А что это за теория?
Сандро глубоко вздохнул:
— Дарвин объясняет появление человека на Земле эволюцией видов. Он считает, что некоторые живые существа случайно рождаются более сильными или более ловкими, чем другие, так он представляет себе естественный отбор. Именно те, которые выживают, воспроизводятся, порождая поколение, обладающее теми же выгодными качествами. Итак, виды эволюционировали, отбирая только лучших, самых ловких.
— А в чем он ошибся?
— Это не совсем ошибочно, но естественный отбор не объясняет весь механизм эволюции, на самом деле он гораздо сложнее. И, кроме того, теория Дарвина не объясняет также зафиксированные скачки эволюции. Есть недостающие звенья между видами, необходимые, чтобы подтвердить его теорию. Например, между обезьяной и человеком. В эпоху Дарвина можно было думать, что просто не найдены останки таких промежуточных видов, с тех пор их тщетно разыскивали по всему миру, но до сих пор ничего не нашли…
— Так его теория уже неактуальна?
— Нет… все еще актуальна.
— Не понимаю…
— Скажем, недостающие звенья не слишком-то и стараются отыскать…
— Вот как? А почему?
— Если поставить его теорию под вопрос, это повлечет за собой пересмотр нашего образа мыслей и, возможно, нашего образа жизни. Это нарушило бы… порядок.
— Как это? Не вижу связи.
— Теория Дарвина сформировала нашу цивилизацию. Обусловила наше видение жизни, понимаемой как борьба за выживание. Выжить в этом мире в борьбе со всеми остальными, с природой. Отсюда и вера в то, что технический прогресс нас осчастливит. Капитализм тоже основан на этом. Наши социальные отношения также. Если оглянуться в прошлое, то, пожалуй, все наше общество, начиная с XIX века, развивалось на базе этого представления. Исходящего из теории Дарвина.