Он освободился от времени, оно стерлось, исчезло, и мгновение растянулось до бесконечности. Все еще не открывая глаз, он улыбнулся, его улыбка выражала восторг перед тем, что ему вдруг открылось: превратить каждое мгновение в вечность — вот в чем тайна бессмертия…
Когда он вновь открыл глаза, прошло уже много времени, и природа показалась ему совершенно другой. Зелень растений стала нежнее, ветви — тоньше, лианы — извилистей, а свет — ярче. Впервые после приезда в Амазонию он услышал пение птиц. Мелодичное, кристально чистое и веселое, которое откликается в душе и вызывает радость, помогая ей проложить путь сквозь толщу накопившихся за годы жизни разочарований и утраченных иллюзий.
Увидел рассыпанные среди листвы и лиан нежные цветы, которые беззастенчиво выставляли напоказ свою красоту и насыщали все вокруг тонким благоуханием.
Пораженный этой божественной гармонией, Сандро чувствовал, как сливается с природой. Он не наблюдал за ней, а черпал в ней силы. Вдруг его внимание привлекло какое-то мерцание: в десяти метрах от него, падая, крутился вокруг себя лист, отбрасывая солнечные зайчики. Вероятно, его вращал ветер. Но соседние листья были неподвижны. Заинтригованный, Сандро не сводил с него глаз.
Через некоторое время любопытство пересилило, он выбрался из воды и направился к нему. А может, это какое-то насекомое придавало ему такое удивительное движение? Но он никого не обнаружил. Чуть позже вращение прекратилось само по себе и тоже без видимой причины.
И тут Сандро заметил другой лист, повторяющий то же движение в десяти-пятнадцати метрах от него. На этот раз он решил подойти поближе и найти объяснение происходящему. Но, как и в прошлый раз, тайна осталась нераскрытой.
Потом его внимание привлекло еще одно мерцание вдалеке, и это было еще более удивительно, так как прежде он не замечал ничего подобного за все время, пока жил в джунглях.
Он не смог бы сказать, что это такое: какой-то знак или своего рода предчувствие, а может, это и вовсе ничего не означало. Поверив в то, что это все же был знак и все последующие также, он пошел от листа к листу, подчиняясь их мерцанию, следуя за этим блеском, все еще не понимая, что это такое.
Через час от неожиданности у него екнуло сердце: в двадцати метрах от себя он увидел группу индейцев, идущих друг за другом в полном молчании, с луками и стрелами за спиной. У Сандро перехватило дыхание. К счастью, его не заметили. Он долго стоял, не двигаясь, и вдруг сквозь растительность справа заметил хижину. Он даже не сразу понял: это его собственное жилище. На него нахлынул неописуемый восторг. Он снова мог жить дальше. Его спасение казалось столь же невероятным, как и ожидание смерти несколько часов назад. Он принял решение. Он перевернет страницу разрушительного периода своей жизни. Он найдет Кракюса и скажет ему, что пора остановиться, хватит сеять зло среди индейцев.
Он почувствовал облегчение, отказавшись от мести, освободившись от давящего на него груза, который его медленно убивал. Он был создан, чтобы творить добро, а не сеять зло. Ведь он выбрал преподавание философии, а это означает, что он должен следовать учению мудрецов и помогать каждому становиться лучше. Это его предназначение, его миссия. Его судьба. Он не мог повернуться к ней спиной безнаказанно в тщетной попытке облегчить неизлечимую боль. Он пробрался сквозь заросли к своей хижине и вдруг вспомнил слова из гимна Клеанта. Клеант… Ученик Зенона из Китиона, основателя стоической школы, так повлиявшей на Марка Аврелия. Слова закружились в его голове, пока он легким шагом подходил к своему дому.
28
— Иди сюда, за мной.
Человек с длинными черными волосами, заплетенными в косу, поднял глаза.
— У меня для тебя дело, — сказал Кракюс. — Ты умеешь плести корзины?
— Как и все.
Они пошли в лес вдоль ручья. Кракюс поднял воротник.
Он встретился с Аканом во время состязаний. Индеец был страшно огорчен тем, что его одна за другой преследовали неудачи и что об этом узнали все.
— Я хочу, чтобы ты начал плести корзины и продавать их жителям деревни.
— Продавать?
— Да, обменивать на купу, как мальчишки, которые разносят послания.
— А… зачем?
— Я хочу расширить использование купу. От продажи корзин у тебя их будет полно.
Они перешагнули через ствол лежащего поперек ручья дерева. Кракюс отломил ветку и держал ее в руке.
— А что мне делать с этими купу? — спросил Акан.
— Ты сможешь обменять на них все, что захочешь.
Кракюс принялся обламывать боковые отростки от своей ветки, чтобы сделать из нее ровную палку.
— Если мне что-то нужно и у меня есть корзины, я могу обменять их на это.
— Ничего подобного, несчастный! Иначе ты обменяешь корзины на что-нибудь равноценное, то есть пропорционально тому времени, которое ты затратил, чтобы их сплести.
— Ну, да, это нормально, а разве нет?
— Да нет же, нужно получить больше, чем это стоит, иначе какой интерес!
— Вот как?
— Таким образом у тебя наберется избыток купу.
— А что мне с ним делать?
— Купишь еще что-нибудь.
— Еще что-нибудь?
— Ну да!
— Но мне ничего особенного не нужно.
Кракюс ткнул концом своей палки в середину большого листа какого-то водного растения. Она проткнула его и ушла в воду.
— Ты уверен, что тебе ничего не надо?
Акан нахмурился.
— Ну… да.
Кракюс пошевелил палкой в воде, и она стала мутной.
— Что-то в последнее время незаметно, чтобы тебе было хорошо…
Акан напрягся.
— Кажется, — продолжал Кракюс, — никто больше не обращает на тебя внимания. Тебя не замечают, как будто тебя и нет вовсе…
Акан явно расстроился и с досадой покачал головой.
— Понимаешь, — снова начал Кракюс, — когда у тебя будет много купу, ты сможешь… ну не знаю… построить себе хижину побольше, выше, красивее…
Акан посмотрел на него с удивлением.
— Хижину больше?
— Ну да, например.
— Но… зачем мне она? Моя хижина достаточно вместительна для всей семьи.
— Она будет предназначена теперь не только для твоей семьи.
— А для кого же?
Кракюс развлекался тем, что колотил палкой по листьям.
— Для твоего самолюбия, — сказал он, смеясь.
— Не понимаю…
— Представь: если у тебя хижина больше, чем у других, все будут смотреть на тебя по-другому. Зауважают тебя.
Акан опять удивился.
— А при чем тут размер моей хижины?
— Ну это же ясно, разве нет?
— Да…
Кракюс посмотрел ему в глаза.
— Чем больше у тебя есть, тем сам ты лучше.
— Чем больше у меня есть, тем сам я лучше? — задумчиво пробормотал Акан. — Чем больше у меня есть, тем сам я лучше…
— Подумай: если у тебя большая хижина, это значит, что у тебя много купу.
— Да…
— А если у тебя больше купу, чем у других, значит, что ты больше…
— Больше чего?
— Больше всего.
— Больше всего?
— Да, больше всего. Более сильный, более хитрый, более способный…
— А…
— Ты станешь одним из лучших. Ты станешь уважаемым человеком.
— Ну, если ты так считаешь…
— Да, конечно, разумеется.
Кракюс прокрутил палку между пальцами, продолжая идти.
— Понимаешь, — продолжил Кракюс, — вся твоя проблема в этом. Ты пока не можешь стать таким человеком.
— Наверно, ты прав…
— Поэтому я и поделился с тобой советом.
— Ну, хорошо.
Они продолжали идти по берегу ручья под сенью больших деревьев.
— А что нужно для того, чтобы сплести корзину?
— Сначала сплетают тонкие лианы, а потом связывают их вместе другой лианой, которая все это скрепляет.
— А какие лианы вы выбираете?
— Вот такие, — сказал Акан, указывая на какое-то растение. — Лианы мукуны. Их полно повсюду, они достаточно гибкие и очень прочные.
— Ну тогда поищем что-нибудь другое… Скажи, сколько корзин ты можешь сплести за день?
— Пять, ну, может быть, шесть…
Кракюс скривился.
— Нужно бы больше, семь или восемь.
Они молча обошли заросли и вернулись к ручью.
— Но вообще-то, — сказал Акан после долгого молчания, — не думаю, что мне понравится целый день плести корзины. Это скучно.
— Придется потерпеть, если хочешь заработать себе на жизнь.
— Если я хочу заработать… себе на жизнь?
— Да.
— Но у меня уже есть моя жизнь.
— Хватит сомневаться и пошли дальше. Давай иди. Это хорошее дело.
— Придется потерпеть, если хочешь заработать себе на жизнь.
— Если я хочу заработать… себе на жизнь?
— Да.
— Но у меня уже есть моя жизнь.
— Хватит сомневаться и пошли дальше. Давай иди. Это хорошее дело.
— И все-таки не понимаю, какой смысл все время плести корзины, как ты говоришь…
— Разве я спрашиваю о смысле моих действий? И кто-нибудь спрашивает об этом?
Кажется, аргумент подействовал, и Акан замолчал.
— Хорошо, — продолжал Кракюс, — надо будет придумать название твоим корзинам.
— Название?
— Да, чтобы их отличать. Название, по которому их можно отличать от других. И тогда никто другой не будет иметь права его использовать.
— Зачем? Достаточно их просто показать. Ведь все знают, что это такое.
— Затем, что мы не будем продавать твои корзины. Никому они не нужны. Ты же сказал, что каждый может сделать их сам.
Акан посмотрел на него растерянно.
— Ну, тогда я совсем ничего не понимаю.
— Мы будем продавать лекарства для израненной души, медикаменты, восстанавливающие самоуважение.
— Что?
— Мы будем продавать иллюзию представления о самом себе.
— Да кому это надо?
— Все больше и больше людей будут нуждаться в этом, а в будущем тем более, поверь мне…
Кракюс теперь опирался на свою палку, как на трость.
— А сейчас надо назначить цену для твоих корзин.
— Ну, пусть будет… тридцать купу.
— Тридцать купу? Да ты что? Это смешно…
— Нет, если подумать, сколько времени надо искать купу… мне кажется, это справедливо.
— Я уже говорил тебе, что мы не их продаем, мы не будем продавать корзины по их цене. Как же тогда люди, которые будут ими пользоваться, составят хорошее представление о себе, заплатив только за саму корзину?
— Но…
— Чем же люди будут отличаться друг от друга, если каждый может легко купить такую корзину? Нет… Надо, чтобы они как следует потрудились… Пусть целый день побегают по джунглям, собирая эти проклятые купу. Надо, чтобы это было нелегко, чтобы они заплатили собой.
Акан помалкивал.
— Смотри, это подходит, — сказал Кракюс, указав на нежные лианы с тонкой кожицей. — Как раз то, что нужно.
Акан покачал головой:
— Эти лианы не слишком прочные.
— Тем лучше! Тогда у тебя будут покупать корзины регулярно!
— Но это растение редкое. Его трудно найти.
— Прекрасно! Значит, корзины подорожают.
— Но тут еще вот какое дело…
— Ну что еще?
— Это священное растение.
— Да все ваши растения священные! Надоел ты мне со своей ерундой.
— Это вовсе не ерунда. Это слабительное.
— Слабительное?
— Да, а кроме того, его могут использовать только шаманы.
— Как?
— Оно входит в состав воорара.
Кракюс медленно покачал головой. Воорара. Кураре, в который индейцы окунают наконечники своих стрел… Он вспомнил. Эту лиану он уже видел раньше.
— По-моему, я придумал, — сказал он, медленно вонзая палку в землю.
— Что ты придумал?
— Название.
— Да, неужели?
— Мы их назовем «корзины Воорара».
Акан посмотрел на него с изумлением, но ничего не сказал.
— Хорошо звучит, — добавил Кракюс.
Он злорадствовал при мысли, что увидит, как индейцы вкалывают, чтобы носить на поясе красивую корзинку из лианы, которую вся Амазония называет веревкой дьявола.
29
Озале смотрелась в воду ручья, в которой отражалось ее обнаженное тело, и на ее лице блуждала улыбка: уже совсем скоро у нее появится грудь, о которой она столько мечтала: полная, твердая и круглая, как спелый плод папайи, готовый лопнуть.
Она терпеливо ждала, много работая каждый день, чтобы собрать необходимые купу.
Она слегка беспокоилась о возможных неприятностях со здоровьем, но Годи ее успокоил. Не существует, заверил он ее, никаких научных исследований, доказывающих вредность гибких дисков, имплантированных под кожу. Во всяком случае, если проблемы возникнут, он, конечно, придумает лекарство, ведь правда? Ему можно доверять.
Разумеется, предупредил он, вначале будет немного больно. Это пройдет через несколько дней, за это время тело приспособится. Удовлетворенная, она взяла маленькие подушечки из листьев, которые обычно прятала у себя под платьем, и рассыпала их в воде. Они были так хороши своей естественной красотой, когда плыли по воде, а потом они навсегда исчезли, унесенные потоком.
30
— А для чего это?
— Ну…
Кракюс наслаждался тем, что поставил Годи в затруднительное положение вопросом относительно его последнего изобретения, которое тот держал в руках. Это слегка опустит его на землю: а то чем больше он изобретает, тем больше воображает себя богом.
— Ни для чего?
Доктор провел рукой по лысине.
— Ну, как сказать, если только кого-нибудь заинтересует его чисто функциональный аспект.
— Так все-таки ни для чего?
Годи положил свое творение на землю.
— Это не совсем для того, чтобы как-то использовать, — признался он в конце концов.
— Прекрасно! Мы сделаем так, что они не смогут без этого обходиться! Что еще?
Альфонсо, сидевший на земле, прислонясь спиной к дереву, подавил улыбку. Рядом с ним, уставившись в землю, сидел Марко в самом скверном расположении духа.
— Я нашел способ, как красить набедренные повязки, — сказал Годи.
— Наконец-то. Мы также сможем красить лианы, чтобы делать из них бусы. Я собираюсь сделать из них модников.
— Но только те красные плоды, из которых можно добыть танины, придающие ткани прочную окраску, очень опасны. Поэтому их легко найти, поскольку ни одно животное их не ест.
— Тем лучше.
— Да, но чтобы красить вещи, придется сливать воду в ручей, и вода там станет очень ядовитой. Мы погубим всю рыбу…
— Наплевать. Будем рыбачить выше по течению.
Кракюс вновь задумался о том, что говорил Сандро про материальные ценности. Принцип хорош, но именно ему, Кракюсу, пришла в голову гениальная идея применить его столь коварным способом: он не только убедил индейцев в том, что материальные вещи способны заполнить пустоту существования, но и устроил так, чтобы они не могли получить то, чего им так хотелось. Он придумывал все новые и новые потребности, постоянно возбуждал в них недостижимые желания, чтобы им постоянно было что-то нужно. В конце концов ему удалось их обманывать: они начинали желать того, что им было совершенно не нужно. И становились несчастными из-за того, что не могли заполучить то, что сделало бы их счастливыми.
— Что еще? — спросил он у Годи.
— Мне удалось выделить сахар из местной растительности и добиться нужной концентрации.
— Это калорийно?
— Да, конечно.
— Его можно есть?
— Да.
— Великолепно! Скажу об этом какой-нибудь индианке. Она приготовит кучу всяких сладостей. Это расширит ассортимент лакомств, продаваемых мальчишками-почтальонами.
Марко закатил глаза и вздохнул. Кракюс сделал вид, что ничего не заметил.
— Мы действуем все более изощренно, — продолжил он с улыбкой. — С одной стороны, мы будем соблазнять индейцев этими сладостями, постоянно демонстрируя их, а с другой — вбивать им в голову, что красивым телом может быть только худощавое. Короче, когда нам удастся навязать им стройное тело, как стандарт красоты, мы сделаем все, чтобы они начали толстеть!
Альфонсо загоготал. Кракюс продолжал, раздуваясь от гордости:
— И на этом мы не остановимся… Когда заметим, что они пристрастились к сладкому, мы продолжим их искушать, заставляя все время испытывать чувство вины. Моя идея такова: мальчишки соблазняют их, показывая сладости, и в то же время говорят, что нельзя ими злоупотреблять, поскольку это вредно для здоровья. И так, можете мне поверить, мы окончательно сведем их с ума.
При одной только мысли об этом Кракюс почувствовал себя счастливым. Никогда раньше ему не удавалось иметь такое влияние на людей. Во время войны, конечно, у него случались и эйфория, и напряженные моменты, когда противник падал под огнем. Но было в этих победах что-то механическое: курок нажат, тело падает и магазин пуст. Зло, которое он причинял индейцам, было более изощренным, обдуманным и приносящим удовлетворение. Самым радостным для него было то, что они старались облегчить тяжесть своего существования, принимая его предложения и не понимая, что именно в них кроется причина их будущих неприятностей. Это было как наркотик, временно облегчающий страдания и прокладывающий борозду для будущих, еще более сильных мучений. Они искали утешение в последних изобретениях Годи, словно утоляли жажду, упиваясь коварным ядом.
Их зависимость оказалась настолько сильна, что они, не дрогнув, согласились с тем, что за видофор, до сего времени бесплатный, стали брать купу, мотивируя это тем, что новые аппараты выделяют в три раза больше пузырей…