Несколько месяцев он находился в неопределенном положении, равнодушно занимаясь домашними делами днем и наслаждаясь по ночам близостью с очаровательной Роксаной.
Прошел слух, что из Александрии прибыл Корнелий Галл. По всем признакам близилась развязка. И когда Анций получил приказ явиться во дворец, он уже определенно догадывался - развязка наступила.
На этот раз Август выглядел вполне здоровым, был любезен, благодарил за труды, одобрил идею создания агентурной сети, посоветовал всячески развивать начатое дело и под конец щедро вознаградил кругленькой суммой в полмиллиона сестерциев* . "Ссуди деньги какому-нибудь достойному гражданину, но с оглядкой, под гарантированный заклад, Диомед тебе поможет, а то будешь ждать возврата долга до греческих календ* . Сам же собирайся в путь. Думаю, тебе будет приятно опять встретиться с Аминтой, с пользой послужившим на благо Рима. Галаты - дикий народ, а ему удалось смирить их необузданный нрав и подчинить собственному влиянию. Заметь, мой милый Анций, не влиянию Рима, а собственному влиянию. Недавно в Пессинунте и Анкире побывал Николай Дамасский, а тебе известно, что он обладает замечательным даром извлекать существенное из малоприметного, так вот, имей смелость знать, наш верный друг утверждает, что Аминта всячески препятствует присоединению Галатии к восточным провинциям Рима. Также впрочем как хитрый Архелай* , вознамерившийся быть другом одновременно и парфянам, и римлянам. Парфия на Ефрате - кость в горле Рима, а что мы имеем в этом приграничном районе? Галатию и Каппадокию с их непредсказуемыми правителями. Да Армению, всегда готовую выступить на стороне Парфии. Между тем, говорят сын Аминты - Пилэмен превратился в настоящего мужчину. Николай говорил с ним и нашел в его лице разумного молодого человека. Галатия должна стать римской провинцией, а на Ефрате должны стоять наши гарнизоны. Отправляйся, Анций, и добейся этого любой ценой".
О Корнелии Галле не было сказано ни слова. Но проходя по галереям дворца Анций Валерий столкнулся с Ливией. На этот раз ее взгляд обозначал не предостерегающее касание кончика ножа - это был яростный удар кинжала, направленный прямо в его сердце.
* греческий архитектор (450 г до н. э)
* при Августе домов-особняков было 2000, доходных домов - 47000.
* западная часть современной Франции
* армейское подразделение, насчитывающее от тридцати до шестидесяти войнов; две центурии составляли манипулу; три манипулы составляли одну когорту; десять когорт составляли легион.
* Колечникова лестница (лестница рыданий) спускалась с Капитолийского холма, по ней стаскивали крючьями в Тибр трупы казненных
* знаменитый оратор времен Юлия Цезаря
* местечко близ Рима
* нундины - базарный день, выпадал то на седьмой, то на девятый день месяца
* иды выпадали на тринадцатое или пятнадцатое число месяца
* самая распространенная бронзовая монета Древнего Рима
* поскольку в греческом календаре календ не было, это выражение имело тот же смысл, что "после дождичка в четверг"
* царь Каппадокии
Глава 5. Оскорбленная покорность не всегда обращается в ярость.
Весть о самоубийстве Корнелия Галла настигла Анция Валерия в Анкире и была воспринята с изрядной долей скепсиса: мошенник и вор не понес заслуженного наказания, Август всего лишь отозвал его из Египта и тот, судя по всему, поступил необдуманно и поспешно, наложив на себя руки. Оскорбленная покорность обращается в ярость. Взрасти ярости Анций не позволил, но осмотрительность приютил. Ливия пребывала в добром здравии: одному ее сыну - Тиберию шел семнадцатый год, другому - Друзу исполнилось тринадцать; она все чаще зазывала к себе прорицателей, выслушивала их льстивые предсказания, а чтобы они не оказались пустыми разглагольствованиями не отстранялась от государственных хлопот: в александрийском дворце вместо неудачливого Корнелия Галла поселился учтивый от обременительных долгов префект Петроний. Осмотрительно было обо всем этом не думать, а думать о том, как сделать Галатию римской провинцией.
Аминта Бригата встретил посланника Рима, как давнего друга, окружая его чрезмерным вниманием и радушием. А любая чрезмерность, как водится, скрывает лицемерие. И ни многочисленные храмы, ни жертвенники в честь Августа, ни устроенное по случаю прибытия гостя знатное пиршество, ничто не могло ввести в заблуждение успевшего затвердеть недоверием - признаком опытности, Анция Валерия.
Высоко над рекой Сангарий, за озером Татта, в горных долинах набирали вес несметные стада овец, чья шерсть не намного уступала по своему качеству черной шерсти тонкорунных овец из окрестностей Лаодикеи на Лике. В Анкире, Пессинунте, Соатрах не умолкал шум ткацких станков, в мастерских шилась богатая одежда, монотонно тянулись длинные караваны в сторону Понта, Армении и дальше, к берегам Гирканского моря* .
Галатским племенам - толистобогам, тектосагам и трокмам время от времени досаждали соседние племена: геты, мисийцы, мигдоны, бебрики, тины, но чаще и кровопролитней всего - бессы из горной области Фракии. Исполосованные татуировками* они налетали внезапно, не знали пощады, истребляли и стариков, и женщин, и детей, пленных не брали, уводили только скот и также внезапно исчезали среди неприступных скал. Анцию Валерию врезалось в память растерянное лицо протарха* Гиста из Каллиполя, когда коллегия архонтов* , взбудораженная слухами о набеге горцев, замышляла тайно покинуть город и укрыться в Перинфе под защитой римского флота. Хранил он в своей памяти и встречу с вождем бессов тогда же, во время Далмацкой войны - с бородатым отчаянным Драгом, не лишенным, к счастью, расчетливости и уменья извлекать из ситуации собственную выгоду. Они прекрасно поладили десять лет тому назад, сойдясь на том, что римляне правы в своем утверждении: даю, чтобы ты дал.
Теперь Анций был уверен, что если Драг и переменился, то лишь в одном - стал мудрее. А разве мудрость не сестра цинизма?
Спустя много лет некоторые склочные персоны будут не без злорадства муссировать сплетню о гибели Аминты Бригаты, в которой, следует признать, окажется очень много нежелательных совпадений. Будут припоминать неожиданный отъезд из Анкиры Анция Валерия, будут говорить, что его видели потом во Фракии, откровенно удивляться маловразумительному путешествию Аминты в глухое приграничное ущелье, предпринятое якобы по наущенью сына - Пилэмена, посмеиваясь, будут сокрушаться роковому стечению обстоятельств, которое привело в то же место и в тот же час конный отряд бессов и уже совсем в издевательской форме, сочиняя на ходу анекдоты, будут придумывать сценки смертельной схватки, из которой нескладный Пилэмен выберется без единой царапины, а ловкий и сильный воин Аминта Бригата останется лежать изрубленным на куски.
Галатия стала римской провинцией и Анций Валерий незамедлительно объявился в соседней Каппадокии, что привело Архелая в жуткую ипохондрию, нагнав на царя такого страху, что он не решался надевать тиару в присутствии римского всадника. Мучительное состояние усугублялось несвоевременными мыслями о величии предков - род Архелая восходил к македонским царям по отцовской линии и к персидскому царю Дарию - по материнской.
Когда-то давным-давно здесь находилось сердце великого Хеттского царства, а его туловище занимало территорию намного превышающую ту, что досталась потомкам славных правителей. Теперь Каппадокия представляла собой небольшое государство, защищенное горами как со стороны Понта Эвксинского*, так и южного берега Малой Азии. Но со стороны Востока, кроме естественных препятствий - Тигра и Ефрата другой защиты не было. И если бы не изворотливость Архелая, парфяне давно уступили бы соблазну взять легкую добычу.
Задобрив воинственных соседей Архелай по-прежнему жил с ощущением надвигающейся угрозы. Ему казалось, что Рим не сводит с него алчных глаз и разглядывает его также, как разглядывают раба на невольничьем рынке. Вряд ли он ошибался* : вся Азия уже покорилась римлянам, вся Сирия, Греция, Понт и Вифиния, Ликия, Киликия, Киренаика и Крит, Египет. А с какой небрежностью поглотил Рим Галатию? Так съедают, задумавшись и не заметив, маслянистый финик. Нет, Архелай, вовсе не желал разделить участь Аминты Бригаты и не желал в тоже время отдавать Каппадокию Риму. Аминта надеялся на благодарность римлян в память о своей воинской доблести, позабыв о том, что память всего лишь содержанка выгоды. Нельзя получить барыш, не повредив другому. Нет, Архелай хорошо усвоил это правило, он знает, что покровительство сильных стоит дорого и кажется позаботился о том, чтобы отвести от себя железный кулак Рима. Стоило ему лишь услышать, что Анций Валерий объявился в Анкире, как он тут же догадался о намерениях Рима и понял, что следующим кого посетит опасный посланец Августа, будет он сам. А потому, не мешкая, снарядил депутацию из именитых горожан и отправил их в Рим, к Ливии. Он сильно надеялся на ее заступничество и имел к тому все основания. Там, на Родосе, после Акции, когда туда казалось съехались правители всех земель, дабы засвидетельствовать свою преданность и восславить победителя над Антонием и Клеопатрой, он долго приглядывался к Ливии и разглядел то, что не каждому дано было увидеть - ее глаза, когда она наблюдала за игрой детей - двенадцатилетнего Тиберия и восьмилетнего Друза, сыновей от первого брака. В глазах всесильной матроны он прочитал все самое сокровенное и, набравшись отваги, рискнул завести двусмысленный, на грани гибели, разговор. И не ошибся - Ливия оценила его природный ум, выраженный деликатно в сумме, которая не могла оскорбить достоинства такой высокородной особы, каковой она бесспорно являлась, продолжая древнейший и почтеннейший род Клавдиев.
Архелай имел все основания рассчитывать на покровительство Ливии, но проходил месяц за месяцем, а из Рима не поступало никаких вестей. Неужели надменная заступница заподозрила его в скаредности? Неужели не восхитилась рубинами и изумрудами из его подземной сокровищницы в Норе, о которой правда не знает ни одна живая душа - строителей-рабов и их охранников замуровала хитроумная подвижная скала, сконструированная греческим механиком. Догадливый грек заложил в основу своей разработки те же принципы, благодаря которым можно было приводить в движение театральную сцену для смены декораций. Механик получил щедрое вознаграждение, но добраться до Греции ему было не суждено - на первом же постоялом дворе, обильно поужинав вечером, он скончался во сне.
Мучительное ожидание сменилось паническим страхом; украшенная драгоценными каменьями тиара не лезла на голову, а безразличный вид римского всадника внушал ужас.
И все же усилия Архелая не пропали даром, подтвердив лишний раз его незаурядные способности к расчетам, когда результат прежде всего зависит от знания тончайших свойств противоречивой человеческой натуры. Счастливую весть доставил молодой римский патриций Гней Пизон Кальпурний. Его сопровождала свита из шести человек такого же юного возраста и, судя по небрежным манерам, это были отпрыски знатных патрицианских фамилий.
Франтоватый Пизон, надушенный, с завитыми локонами светлых волос имел при себе два послания: одно предназначалось Анцию Валерию, а другое - Архелаю. Первое - от Августа, второе - от Ливии. В первом настойчиво излагалась мысль о том, что следовало бы использовать дипломатические способности Архелая в переговорах с Парфией, что следовало бы извлечь пользу от его дружбы с восточными соседями и что эти политические цели гораздо важней простого подчинения Каппадокии Риму. "Пока же, мой дорогой Анций, нам было бы достаточно разместить в наиболее выгодных со стратегической точки зрения местах наши военные гарнизоны, а также подумать о прокладке новых военных дорог, чему Архелай по моим сведениям не только не станет препятствовать, но и будет всячески содействовать". О содержании второго письма Анций мог лишь догадываться по выразительным реакциям каппадокийского царя, который немедленно водрузил на свою крупную голову тиару и в тот же вечер закатил роскошный ужин, больше смахивающий на пир: Анций успел насчитать пятнадцать перемен блюд, после чего сбился со счета.
* ныне Каспийское море
* древняя традиция племени бессов
* высшее должностное лицо местной власти во Фракии, стоявшее во главе представительного органа - коллегии архонтов
* коллегия архонтов представляла собой городской совет
* Черное море
* в 17 г н. э. Каппадокия станет римской провинцией
Глава 6. Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы.
В назначенный день Анций въехал в Дамаск и уверенно направил коня в ту часть города, которая бросалась в глаза каждому путнику еще издали - невозможно было не обратить внимание на ряд красивейших домов из белого камня, образцов изысканного вкуса и редкой изобретательности, которые к тому же располагались на единственной во всей округе возвышенности. Присмотревшись, любопытный насчитал бы семь великолепных строений, а любознательный добавил бы к своим знаниям сведения о владельцах этих особняков, заставляющих не только восхищаться фантазией архитекторов, но и невольно задумываться о небывалых расходах на строительство, позволительных разве что избранным особам.
Анцию Валерию не было нужды гадать - он знал, что третий дом справа принадлежит сирийцу Николаю Дамасскому, почетному римскому гражданину, философу, хладнокровному знатоку искусств, укротителю собственных эмоций, который даже на комедиях Теренция или Плавта сидел с видом полнейшего равнодушия и не скрывал скуки на трагедиях Эсхила или Эврипида. Однако перечисленных достоинств (или недостатков) было бы явно недостаточно, чтобы содержать такой дом в Дамаске, не менее роскошный особняк в Риме, виллу на Капри поблизости от виллы Августа; имение в Байях, становившееся год от году дороже из-за растущих цен на землю и несколько имений в провинциях. Но и в этом случае Анцию Валерию не нужно было строить предположений - Николай Дамасский если и не владел душой Августа подобно Юпитеру-громовержцу, то по крайней мере держал ее иногда в руках, потеснив блистательного Мецената и пророчествующего Вергилия; и даже суровому Агриппе Марку Випсанию пришлось отступить на шаг, чего он не привык делать и что не сделал бы никогда, случись это на поле брани. В чем заключалась таинственная сила Николая Дамасского? На этот вопрос ни у кого из этих людей ответа не было, но еще более странным какому-нибудь наблюдателю показалось бы то, что никто из этих людей не задавался напрасными вопросами и не испытывал к любимцу Августа никакой неприязни, какая могла бы оказаться вполне уместной на фоне царивших нравов.
Впрочем, Анций, встречавшийся с Николаем Дамасским всего несколько раз в жизни, да и то мельком, не имел и тех шансов постичь необыкновенную природу сирийца, какими обладали все те, кто большую часть времени проводил на Палатине и у кого, казалось бы, были очевидные причины ломать голову в поисках разгадки и кто даже не пытался приблизиться к ней.
Возможно потому, что Анций наблюдал за римской жизнью издалека, ему иногда мерещилось, что он догадывается о чудесной силе влиятельного фаворита Августа. Чувство это было неопределенным, оно рождало смутное беспокойство и отчего-то призывало из небытия образ Спуринны, его непоколебимый взор, магические движения рук, бесшумную поступь, его тихий голос, которому невозможно было не повиноваться. Нечто похожее улавливал Анций в харизматической внешности Николая Дамасского, человека низкорослого, предпочитающего носить греческую хламиду* и ничем не примечательного с расстояния десяти-пятнадцати футов* . Стоило, однако, оказаться рядом с ним и человек начинал испытывать неуверенность в собственных силах, робость и непреодолимое желание подчиниться этому невзрачному сирийцу. Такой чудесной силой обладают немногие жрецы и это, казалось Анцию, делает Спуринну и сирийца похожими.
Николай ждал его и Анций не продлил ожидания сверх того, что делало бы это утомительным для хозяина.
- Надеюсь, дорога не слишком вымотала тебя, любезный Анций и мы без долгих предисловий сможем перейти к делу? Устраивайся поудобней, - тонкая кисть Николая вытянулась в сторону ложа из сикоморы* , покрытого толстой шерстяной тканью с вышивкой, изображающей охоту на кабана. Головы некоторых охотников и задние ноги кабана скрывали атласные подушки, фабрикованные тончайшей золотой проволокой.
- Не беспокойся, достойный Николай! Я полон сил и энергии, и готов выслушать тебя со всем вниманием.
- Ты и правда выглядишь, как неутомимый Марс, скучающий без схватки, что приводит меня в такое же восхищенье, как молва о твоих заслугах, которая намного опередила тебя в пути, хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что ты превосходный наездник и смог бы посостязаться на равных с самим Иродом.
- Приятно получить похвалу от человека, достойного похвалы. Но так ли уж велики мои заслуги, как ты изволишь говорить, не иначе, как из доброты?
- Клянусь Юпитером, будь сейчас на моем месте Август, он произнес бы тоже самое. Впрочем, поручая мне встретиться с тобой, он наказывал передать тебе эти слова, что я и сделал с превеликим удовольствием, так как считаю их справедливыми в той же мере, в какой было бы справедливо отозваться на твою скромность известным изречением: каждый достойнейший человек предпочитает делать, а не говорить; слышать от других похвалы своим славным деяниям, а не самому рассказывать о деяниях другим.
- Видят Боги, я смущен и польщен, и меня переполняет гордость от мысли, что Цезарь помнит обо мне.
- Он не только помнит о тебе, но и по праву причисляет тебя к одним из самых осведомленных людей, которые способны оценивать положение дел в восточных провинциях. Об этом у нас и пойдет речь после того, как ты подкрепишься закусками и лидийским вином, которое, на мой вкус, не уступает фалернскому.
На столе уже стояли холодные блюда, вазы с фруктами, графин с вином и серебряные чаши, все очень умеренно, если не сказать аскетично. Николай щелкнул пальцами и приказал появившемуся рабу принести воду для ополаскивания рук.
- Известно ли тебе, любезный Анций, что у нашего царственного друга, несравненного Ирода, прибавление в семействе?
- Да, мне это известно. Ирод благорасположен к царю Каппадокии и между ними вошло в привычку регулярно обмениваться письмами.
- А что ты думаешь по поводу рождения Архелая, Антипы и Олимпиады от Малтаки из Аскалона и Ирода и Филиппа от Клеопатры из Иерусалима?