Больше на клетчатом листке не было ни полслова. Но я понял, о чем эти с острым наклоном строки, уверенной и неразборчивой манерой своей напоминающие рецепт. Так пишет тот, кто уверен, что его послание разберут. Невзирая ни на почерк, ни размытый смысл.
Пожалуй, я счел бы тот листок предсмертной запиской, если бы не кусок дорожной карты. С несуществующим поворотом, пририсованным к трассе красным карандашом.
Я выехал в тот же вечер. Нет, не потому, что боялся не успеть. Просто знал уже, что такие вещи нужно делать сразу, пока не прошел запал, пока порывы не затянуло житейским жиром. Иначе станет этот конверт кочевать по дому из угла в угол, после занырнет себе в стол, и однажды дело закончится помойным ведром при очередной генеральной уборке.
Я ехал долго, больше суток.
И все время шел дождь.
А мне нравилось... Нравилось смотреть, как дворники собирают со стекла капли, пакуют и сгоняют вниз струйками серебристой амальгамы. И полукружья секторов на мгновение становятся сухими, а мир предельно ясным. Влево-вправо. И замирают кошачьими лапами. Щетки. Щекотным жестом. Чет – нечет. Течет – не течет. И приборная панель светит мягким зеленым. И негромкий FM из колонок. Уютнее нет ничего на свете.
Тогда мне подумалось, что не колесо величайшее изобретение человечества, а дорога. Асфальтовая река, текущая из бог знает каких далей.
И еще мне подумалось, что я непременно пролетел бы в темноте и мороси неприметную разбитую отворотку, если бы ехал куда-то дальше. Но я ехал именно сюда. К ней. Фары высветили указатель на синем фоне. Возле такого не нужно сбавлять скорость, не прячутся за ним дэпээсники с радаром, езжай себе, водитель, дальше, наматывай карданом километры.
Но я затормозил. И понял точно – мне туда. Будто стрелка магнитная внутри сорвалась со стопора и обозначила на щебенчатый съезд стойку. Вышел я под дождь, в небо поглядел в темное, улыбнулся ему, подержал в руке трубу указателя, вмурованную в бетон. Там, в основании еще запечатлелся отпечаток чьей-то рубчатой подошвы... Не хотелось мне дальше. Чего забыл я в этой дырке в мирозданье? Вот, был. Видел. Ногами стоял... Крепла у меня мысль повернуть обратно.
А указатель был и впрямь пустой. Голубой, зараза, что те, как говорил Хазанов, которые которых. И пустой. Только по белому ободку что-то нацарапано гвоздем. Рукой капли отер, читаю: «Я еду туда». И подпись: «Ш».
Вот так вот, значит... И вернуться теперь – вроде как предательство получается.
Какое удивительное свойство человеческой натуры! В юности ты готов полжизни отдать, лишь бы хоть краешком глаза заглянуть за завесу тайны. А когда эта самая половина жизни проходит, уже что-то отчетливо тянет назад. То ли семья, то ли привычный уклад, то ли кухня с холодильником и батоном колбасы внутри. Вот у ног лежит путь в другой мир, чудесный, невозможный, невообразимый. Сделай шаг! Единственный этот шаг стоит больше, чем вся твоя затхлая жизнь. Это же так просто!
Короче, я поехал! Сбросил счетчик спидометра и свернул, набрав воздуху, как перед нырком, внутренне готовясь, по меньшей мере, оказаться в другой вселенной...
Чужая вселенная выглядела точь-в-точь, как наша. Те же мокрые кусты и убивающие подвеску колдоебины. Поля сменялись перелесками, леса болотами. Я ехал и думал. Попутно отметив про себя одну деталь: херовые дороги располагают к раздумьям. И именно второй российской беде мы обязаны тем, что до конца не превратились в первую.
Я думал о том, кем буду в новом мире. О редком шансе начать все заново. Естественно, поначалу у меня все выходило складно. Но по мере продвижения в глубь чужой вселенной, радужные перспективы истаивали. Я почему-то вспомнил одну компьютерную игрушку, настолько полюбившуюся, что пройденную многократно. Я начинал ее по-разному: и воином, и торговцем, и пиратом, и наемником, а заканчивал всегда одинаково: персонажем с кармой героя, защитником униженных и оскорбленных. Почему-то… И награды у меня скапливались одни и те же, и злодеев я крошил испытанными способами, и оружие любимое раз от раза не менялось...
И тут я попутно отметил еще одну деталь...
Черта с два! Прожить жизнь по-другому не получится!
Пресловутые перекрестки жизненных дорог меняют действующих лиц, города, род занятий. Но они не меняют тебя по сути. Твоя индивидуальность раскроется независимо от бесчисленных перегрузок.
Мы не сможем прожить жизнь другими. В некотором роде мы и есть наша судьба, которую ничем не согнуть.
И из вышесказанного плавно следует, что реинкарнация и бессмертие не имеют смысла. Как и любое другое перерождение без потери себя. Ибо скучно. Все что мог, ты уже показал за земную жизнь.
Из раздумий меня выдернули огни, мелькнувшие вдали. Я вспомнил, где я, и приготовился. Дорога вливалась во вполне себе сносное шоссе. Справа стоял указатель, тоже пустой...
Что-то мне подсказывало, что я уже бывал здесь. Причем совершенно недавно... Может, отпечаток рубчатой подошвы в бетонном основании, а может...
На ум совершенно не к месту пришел анекдот про то, как в Одессе открыли публичный дом. И я, как тот Рабинович, шо вы думаете, вышел опять-таки на Дерибасовскую...
Нет! Не ошибка эта отворотка никакая, не баг! Это дорога для тех, кого отторгает этот мир. Путь, ведущий отсюда. Путь Шилова и таких, как он.
Не мой путь.
Я вернулся в исходную.
И дело тут не в батоне колбасы. Просто я человек этого мира, который с первой и со второй бедой. И, видимо, нет смысла транспортировать меня в другую вселенную, ибо нету там ничего такого, чего бы я не смог сделать в этой...
Счетчик километров нагло показывал ноль. С чем никак не могла согласиться машина, всем своим обиженным видом заявляя, что только что побывала в заднице у мамонта.
Пожалуй, можно было уезжать. Дождь кончился, светлел новым днем восток. Но мне показалась уместной одна деталь...
Порывшись, я извлек из недр бардачка несмываемый маркер. Хитро подмигнул сереющему небу и старательно увековечил на пустой табличке надпись:
«ШИЛОВО»
Так оно более-менее правильно будет...
Татьяна Томах Время человека Рассказ
Взметнулся огненно-алый фейерверк, заслонил небо и рухнул вниз. Ветер кинулся в ноги соскучившимся псом, толкнулся в колени, услужливо подравнял на аллее ковер из разноцветных листьев.
Инна медленно и осторожно шла по этому праздничному ковру, не отрывая взгляда от фигурки на дальней скамейке. Мокрые листья скользили под подошвами, расползалась зыбкая дорога из цветных пятен. Призрачная тропа над черной пропастью. Один неверный шаг – и все рассыплется, разлетится бумажными обрывками. Как пазл, небрежно собранный ветром: огненная дорога, Инна, небо, тонкие скелеты деревьев, скамейка в конце аллеи... И сломается фигурка на скамейке, теряя человеческие очертания...
Горло сжималось от страха, холод расползался от кончиков пальцев по всему телу юркими змеями.
Инна шла.
– Привет, – сказал он. Махнул рукой – быстро метнулись ловкие пальцы, ухватили из воздуха кленовый резной лист – ярко-желтый, с изумрудными прожилками.
– Привет, – ответила Инна, принимая подарок.
Рука снова взлетела навстречу ветру. Из кончиков пальцев вырвались на волю длинные черные когти, вонзились в добычу. Оранжевый лист с алыми кончиками, будто обмакнутый в кровь, возник перед Инной. Она замешкалась, коготь легонько царапнул по ее руке.
– Боишься?
– Я? Не… нет.
– Боишься.
В голосе, привычном и родном, ей почудилось удовольствие. Странного, незнакомого оттенка. Как рычание зверя над обглоданной костью. Не голодное, яростное, а сытое, хозяйское.
Инна разозлилась.
– Не боюсь.
Глубоко и спокойно вздохнула – почему-то казалось, он прислушивается обострившимся звериным слухом. Ловит ритм ее дыхания, биение пульса. Выслеживает ее страх.
Глупости. Зачем ему?.. Инна вспомнила, как он ждал ее возле дома. Робко, не поднимая глаз, дарил цветы. Маленькие букетики, нарванные с клумб, изредка – покупные розы с нежными тугими лепестками... Стебли были теплыми от его рук, в волнении сжимавших цветы; иногда жар ожидания оказывался так горяч и долог, что цветы не выдерживали, гнулись в пальцах восковыми свечами...
– Почему мне тебя бояться, Сережа?
Она заставила себя посмотреть в его лицо. И подумала – хорошо, что он не встретил меня в облике. Так бы я не разглядела сразу, что он изменился.
И когда его уши потянулись вверх, вывернулись остроконечными мохнатыми раковинами, и дрогнули ладони, меняя очертания, Инна уже почти не удивилась. Только спросила:
– Волк?
– Лисица, – почему-то обиженно ответил он.
– Тоже хорошо.
– Что значит тоже? – Его лицо тоже начало меняться, в глазах замерцал желтый текучий огонь.
– Просто хорошо, – торопливо поправилась Инна. Он, должно быть, увидел что-то в ее взгляде, остановил изменение. Лицо напряглось, в глазах мигнуло чернотой – будто кто-то опустил шторку, закрыл дверцей печное огненное окошко. Надел прежний человеческий взгляд.
– Тоже хорошо.
– Что значит тоже? – Его лицо тоже начало меняться, в глазах замерцал желтый текучий огонь.
– Просто хорошо, – торопливо поправилась Инна. Он, должно быть, увидел что-то в ее взгляде, остановил изменение. Лицо напряглось, в глазах мигнуло чернотой – будто кто-то опустил шторку, закрыл дверцей печное огненное окошко. Надел прежний человеческий взгляд.
– Иди сюда. – Сергей потянул Инну за руку, усадил рядом с собой. Обнял за плечи. Инна напряглась. Потом заставила себя расслабиться, прижаться к нему – как раньше.
– Я боялся, – тихо прошептал он прямо в ухо. И это был уже почти совсем его прежний голос: – Я боялся, что ты...
– И я, – призналась Инна. – Я очень боялась, что ты станешь вампиром.
– А разве плохо? – удивился он. – Я бы хотел… У них такие возможности. Хоть и говорят про равноправие... Но ты знаешь, что только вампиры могут...
– Я очень рада, что ты им не стал, – перебила Инна.
– Ну и хорошо, – невнятно пробормотал он, скользя губами по ее шее...
– Отпусти, – сказала Инна.
Он не услышал. Пальцы – или уже когти – рвали пуговицы на блузке.
– Пусти!
Глаза затекали желтым тягучим пламенем.
– Сережа!
Инна подумала, что если сейчас испугается по-настоящему, позволит панике захватить себя – если будет кричать, визжать и отбиваться, сама превращаясь в перепуганного, ничего не соображающего зверька, – он не остановится. Выход был один – обуздать свой страх, как дикого зверя. Остаться человеком. И надеяться, что Сережа еще сумеет вспомнить свое имя и вспомнить, что он тоже когда-то был человеком.
Он вспомнил. Остановился, тяжело дыша. Отшвырнул Инну в сторону, скорчившись, цепляясь за скамейку, отошел на несколько шагов. Обернулся. Огненная муть медленно таяла в его глазах.
– Извини, – хрипло сказал он. – Понимаешь, мне сейчас...
– Да.
– Со временем я научусь как-то лучше этим управлять.
– Да.
– Я тебя не поцарапал?
– Нет, ничего. Немного. Ты тоже меня извини. Поздно. Мне пора. Мама, наверное, волнуется. Я пойду.
Инна отступала, стараясь подавить свой страх. Стараясь не думать, что Сережа может кинуться на нее, когда она повернется к нему спиной.
– Инна!
Она вздрогнула и остановилась.
– Не бойся меня, а? – тихо попросил он. И в эту минуту он был очень похож на того прежнего, робкого мальчика, часами ожидавшего Инну с маленьким увядающим букетиком в горячих пальцах...
Инне захотелось расплакаться от жалости.
Она так и не поняла – к себе или к нему... Или к той яркой картинке осеннего счастливого вечера, которую так и не сумел сложить ветер...
***
Мама вышла из спальни, покачиваясь от слабости.
– Какой мерзавец, – глухо сказала Инна, глядя на бледное мамино лицо и дрожащие руки, поправляющие пояс халата.
– Инна...
– Он мне не отец, я не обязана его любить!
– Конечно, – устало согласилась мама, опустилась на табурет, уронила руки на стол.
– Я тебе сейчас чаю…
Инна метнулась к плите, загрохотала чашками, украдкой вытирая слезы, чтобы не видела мама.
Терпкий аромат бергамота и мяты, тягучая сладость гречишного меда... Мама грела тонкие пальцы о горячую кружку. Потом глотнула, прикрыв от удовольствия глаза. И спросила так – с закрытыми глазами:
– Иннушка, что случилось?
– Ничего... – Инна уткнулась в свою чашку. Еще не хватало маме ее, Инниных, проблем.
– Сережа?
– Да.
Мама протянула руку, обхватила Иннино запястье, потянула легонько к себе. Инна опустилась возле ее ног, уткнулась лицом в живот и расплакалась.
– Все пройдет, все, – тихо бормотала мама, гладя дочь по волосам. Будто та была маленькой девочкой, разбившей коленку. А может, мама уже знала, что это утешение одинаково мудро и верно не только для физической боли, но и для душевной... Разница только во времени...
– Мам, я хотела тебя попросить...
– Да?
– Подпиши мне разрешение на инициацию. Сейчас до двадцати одного нельзя без согласия родителей. Но ведь может скоро все и изменится. Если примут этот закон об инициации без ограничения...
– Это будет преступление! – неожиданно резко сказала мама. Отстранилась, строго посмотрела в глаза Инны. – Ты не понимаешь? Человек должен сам выбирать, кем он хочет стать. Только когда он повзрослел и понял. Не раньше.
«Поэтому ты решила вообще не проходить инициацию? – захотела спросить Инна. – Не могла решить, кем хочешь стать? А может, боялась, что не сможешь стать, кем хочешь?»
Но не спросила.
– Ты понимаешь? – уже тише спросила мама, требовательно глядя на Инну.
– Да, – неуверенно ответила Инна.
– Иннушка, видишь ли... В отношении Сережи это может мало что изменить. Возможно, сделать только хуже. Поэтому тебе надо решать это только для себя самой.
– Почему?
– Понимаешь, инициация только усугубляет то, что в тебе уже есть. Ваши различия могут оказаться слишком серьезными. Олень, например не сможет жить с лисицей. Только человек... В определенных обстоятельствах, но тем не менее. Только человек сможет жить рядом с любым существом. Со зверем, с оборотнем, с вампиром. Понимаешь?
«Как ты?» – подумала Инна. Но опять, промолчала...
***
– Инициация детей, воспитанных вампирами? – Главред поднял взгляд от распечатки и посмотрел на Инну. Усмехнулся – клыки на несколько секунд ослепительно блеснули из-под вздернувшейся верхней губы. Инна дрогнула.
– Деточка, – голос главреда стал сладок, как патока. – Я понимаю, что тема вам близка. И знакома. Ваш отчим – вампир, вы – не инициированы...
– Это неважно, – смутилась Инна.
– Еще как важно. Еще как...
Он улыбнулся. В глубине его глаз вспыхнули алые волчьи огни.
– Владлен Борисович, – пробормотала Инна, отступая. Свет в кабинете мигнул, в лицо плеснуло ледяным ветром. Инна ахнула, прижавшись к стене, – бледное лицо главреда с мерцающими глазами нависло над ней.
– О чем я велел вам вчера написать, деточка?
– О...
– О чем?
– Об усыновлении еще одного ребенка поп-рысью Анжеликой Витт и...
– И где эта статья? – ласково спросил он, наклоняясь к самому уху и обжигая дыханием щеку девушки.
– Я подумала…
– Да?
Его ледяное дыхание пахло жасмином. В глубине глаз плавали звезды и тлело алое марево. Небо на закате. Ночной ветер, который вдруг выскальзывает из теплых фиолетовых сумерек и трогает холодными пальцами кожу, гладит лицо, ласкает голую шею, потом, смелея, рвет нетерпеливо тонкое платье...
«Не подпускай их близко, – говорила мама и сжимала до боли Иннины руки. – Слышишь меня? Никогда не подпускай. Очень трудно удержать. И удержаться…»
Инна дрогнула, испуганно дернулась в сторону, уперлась лопатками в твердую стену. Попросила, с усилием отводя глаза:
– Отпустите...
– Эти неинициированные девственницы, – усмехнулся главред.
– Я не…
– Что? Не ври мне. Думаешь, я тебя не чувствую? Особенно сейчас, так близко... – его глаза полыхнули огнем, как драгоценные камни, – и несколько мгновений в них не было ничего, кроме стеклянного алого блеска. Ни звезд, ни ветра, ни улыбки.
Инна задохнулась от страха.
– Знала бы ты, какое искушение... – пробормотал Владлен Борисович. Инне почудилось прикосновение холодных клыков к ее шее.
– Вы не имеете права!
– Да?
– Я плачу налоги!
Шеф рассмеялся, выпустил Инну, отступил назад.
– И спишь спокойно? Ох уж эта реклама.
Он хмыкнул, сбил щелчком с рукава невидимую соринку… и в следующее мгновение очутился в кресле в углу кабинета. Откинулся на спинку и улыбнулся Инне.
Жасминовая горечь и прохлада растворились в воздухе.
Инна перевела дыхание, натянуто улыбнулась в ответ. Реклама и вправду была дурацкой. Хотя и жутковатой. Пара людей в возрасте, но до сих пор, видимо, неинициированных, пытаются уснуть, прижимаясь к друг другу на слишком большой кровати. Темнота вокруг них сжимается, шелестит, набухает черными тенями. Женщина все время вскакивает, встревоженно озирается, цепляется за мужчину дрожащими руками. Потом тени подходят совсем близко, оформляются в высокие крылатые фигуры; люди испуганно кричат, тени смыкают над ними крылья черным шатром. Заплати налоги и спи спокойно – жизнерадостно советует диктор под бравурную музыку...
Инна всегда платила налоги вовремя. Все равно от этого никуда не денешься, только штрафы и пени заработаешь. В налоговой-то – вампир на вампире, и каждому из тебя побольше вытянуть хочется. А еще и присудят срок для выплаты, чтобы не смог вовремя заплатить. Тогда могут признать неплатежеспособной, продадут твои долги с аукциона частному лицу. А там уж – как повезет. Кто купит. Можешь и в живых не остаться...
– О чем вы мечтаете, деточка? Инна вздрогнула.
– Статья нужна в следующий номер. Тема вам известна. У Алисы возьмите фотографии поп-рыси этой… – Владлен Борисович сморщился чуть уловимо. – Вы ее песни слышали, кстати?