— Все в порядке, Дулитл? Никаких проблем? — спрашивает Люк тоном семейного доктора, который навещал Перкинсов, когда Гейл была маленькой. Болит горлышко, Гейл? Ну-ка, ну-ка, раздевайся, посмотрим.
— Никаких проблем, ничего не нужно, спасибо, — отвечает она. — Мильтон говорит, через полчасика поедем.
И горло у меня не болит.
Перри складывает карту. Разговор с Люком разозлил Гейл и выбил из колеи. Во рту у нее пересохло, она нервно облизывает губы. Абсурд какой-то, дальше некуда. Они вновь выходят на улицу и шагают по направлению к Триумфальной арке. Перри несется впереди — он так всегда делает, когда хочет побыть один, но не может.
— Какого хрена, ты куда? — шипит она ему на ухо.
Он ныряет в душный торговый центр, где ревет рок-музыка. Заглядывает в темную витрину, как будто за ней скрыто его будущее. Перри разыгрывает шпиона? Нарушает инструкции Гектора, который запретил искать воображаемый «хвост»?
Нет. Он смеется. Гейл, слава богу, тоже. Стоя в обнимку, они изумленно рассматривают внушительный арсенал шпионских прибамбасов: наручные часы со встроенным фотоаппаратом за десять тысяч евро, микрофоны для чемоданов, телефонные шифраторы, очки ночного видения, электрошокеры в широком ассортименте, кобуры с нескользящими ремешками, снаряды на любой вкус — резиновые пули, шарики с краской и перцем. Добро пожаловать в мир паранойи.
Нужный автобус не пришел.
И на метро они не поехали.
Какой-то пассажир, который годился ей в дедушки, ущипнул Гейл за ягодицу.
Они примчались на стадион и теперь стояли в очереди вежливых французов, слева от западных ворот «Ролан Гарроса», ровно за двенадцать минут до назначенного Тамарой времени.
Гейл с улыбкой на губах проскользнула мимо добродушных охранников в униформе, которые охотно улыбнулись ей в ответ, и побрела в толпе по аллее, мимо магазинчиков, под бряцанье незримого духового оркестра, гудение альпийских рожков и неразборчивые крики громкоговорителей.
С привычным хладнокровием адвоката она читала вывески на бутиках спонсоров: «Лакост», «Слезенджер», «Найк», «Хед», «Рибок» — какую там марку Тамара упомянула в своем письме? Только не делай вид, что забыла.
— Перри! — Она крепко хватает его за руку. — Ты дал честное слово, что купишь мне приличные теннисные туфли! Смотри!
— Да? А, правда, — соглашается Перри, он же Мильтон, и на лице у него большими буквами написано: «Вспомнил!»
Он наклоняется, чтобы рассмотреть последнюю модель от «Адидас». Очень убедительно, гораздо лучше, чем она ожидала.
— Купи уже наконец и себе что-нибудь. Пора выбросить те вонючие кроссовки, у них шнурки заплесневели, — приказывает Мильтону командирша Дулитл.
— Профессор! Господи! Мой друг! Не помнишь меня?
Оклик раздается безо всякого предупреждения — пока лишь бестелесный голос, тот самый, что перекрывал шум трех ветров на Антигуа.
Помню я тебя, помню, вот только я не Профессор.
Профессор у нас Перри.
Поэтому я буду и дальше рассматривать новую коллекцию «Адидас» — пусть Перри отзовется первым, а потом обернусь и я, с выражением подобающей радости и безграничного удивления, как учил Олли.
Первый пошел. Гейл чувствует, как Перри отходит, и мысленно подсчитывает, сколько времени ему нужно, чтобы поверить своим глазам.
— Боже мой, Дима. Дима с Антигуа! Потрясающе!
Не перегибай палку, Перри, придержи коней.
— Скажи на милость, что ты тут делаешь? Гейл, ты погляди!
Не погляжу. Не сразу. Я рассматриваю обувь. Выбирая туфли, пусть даже и спортивные, я всегда рассеянна, витаю в облаках — помнишь?
Тогда им это казалось таким нелепым — снова и снова репетировать встречу у магазинов спортивной обуви в Кэмден-таун и в Голдерс-Грин: сначала Олли в роли Димы старательно хлопал «Профессора» по плечу, а Люк изображал случайного прохожего, затем наоборот. Но теперь Гейл оценила репетиции по достоинству — она выучила свои реплики.
Значит, так: чуть-чуть подождать, услышать слова Перри, прийти в себя, обернуться. Потом подобающе радоваться и безгранично удивляться.
— Дима! Ну надо же, это ты! Вот чудеса! Это… это просто невероятно! — Она тоненько взвизгивает от восторга, словно девочка, открывающая рождественский подарок, и смотрит, как Перри обнимает могучего Диму. Тот радуется и удивляется не менее естественно, чем она:
— Что ты тут делаешь, Профессор, чертяка, теннисист хренов?
— Дима, а ты что тут делаешь? — спрашивают Перри и Гейл хором, вразброд, перекрикивая Димин рык.
Он изменился. Стал бледнее, карибский загар сошел. Под красивыми карими глазами залегли желтые круги. Резкие линии в уголках рта. Но осанка прежняя, грудь вперед — «нападай, если посмеешь». Маленькие ступни все так же властно попирают землю, точь-в-точь Генрих VIII.
Этот человек — прирожденный актер, только послушайте:
— Думаешь, Федерер станет поддаваться этому, как его, Содерлингу, так же, как ты мне? Думаешь, он проебет матч, потому что любит честную игру? Гейл, боже ты мой, иди сюда, можно я ее обниму, Профессор? Вы еще не поженились? Ну ты лопух! — Он притягивает Гейл к своей огромной туше, прижимается всем телом — влажной щекой, грудью, пахом и, наконец, коленями, — затем отстраняется, чтобы непременно трижды, в честь Святой Троицы, расцеловать ее в щеки — слева, справа, снова слева.
Перри тем временем бубнит:
— Подумать только, какое забавное, немыслимое совпадение… — Звучит как-то чересчур заученно. По мнению Гейл, фразе недостает спонтанности, и она спешит на выручку — принимается взволнованно трещать, сыпать вопросами.
— Дима, дорогой, как там Катя и Ира? Я все время их вспоминаю. — Чистая правда. — А мальчики играют в крикет? Как Наташа? Где вы были все это время? Амброз сказал, вы уехали в Москву. Вы все в Москве были, да? На похоронах? Ты отлично выглядишь. Как Тамара? Как поживают твои друзья и родственники — они странные, но такие милые…
Она действительно это сказала? Да. Болтая и изредка получая отрывистые ответы, Гейл краем глаза замечает элегантно одетых мужчин и женщин, которые наблюдают за происходящим, — новая Димина свита, судя по всему, но эти помоложе, прилизанные, мало похожие на замшелых субъектов с Антигуа. Уж не маячит ли среди них белобрысый Ники? Если да, то он обзавелся бежевым костюмом от «Армани» с модными обшлагами, под которыми, вероятно, скрыты золотой браслет-цепочка и водонепроницаемые часы.
Дима продолжает говорить, и Гейл слышит то, чего ей слышать вовсе не хочется: Тамара и дети прямо из Москвы улетели в Цюрих — да, Наташа тоже, на хрен ей сдался этот теннис, девочка хочет домой, в Берн, читать и ездить верхом. Успокойся. Проскользнул ли тут намек, что с Наташей не все благополучно, или у Гейл всего лишь разыгралось воображение?
Все говорят одновременно.
— Как, ты больше не учишь детишек, Профессор? — шутливо возмущается Дима. — Может, поучишь французских детишек быть английскими джентльменами? Слушайте, где ваши места? Наверху небось, на самой галерке?
Судя по всему, ту же самую веселую речь он пересказывает своим спутникам по-русски, через плечо. Должно быть, она много потеряла в переводе, потому что лишь двое-трое щеголей улыбаются — в том числе изящный, похожий на танцора мужчина в центре группы. Поначалу Гейл принимает его за элитного гида, поскольку он одет в спортивный блейзер кремового цвета, с вышитым золотым якорем на кармане, и держит в руках ярко-красный зонтик, который в сочетании с эффектно зачесанной назад седой шевелюрой мог бы служить превосходным ориентиром для потерявшихся в толпе. Гейл видит его улыбку, потом перехватывает взгляд. И чувствует, что он так и не сводит с нее глаз, когда она вновь переключается на Диму.
Дима требует, чтобы ему показали билеты. Перри вечно все теряет, поэтому билеты у Гейл. Она помнит номера наизусть, Перри тоже. Но прямо сейчас она вдруг их забывает и очаровательно смущается, протягивая билеты Диме. Тот пренебрежительно фыркает:
— Профессор, у вас есть телескопы? На такой верхотуре нужны, блин, кислородные маски!
Он снова повторяет шутку по-русски, и снова зрители скорее терпят, нежели слушают. У Димы одышка — появилась после Антигуа? Или только сегодня? Проблемы с сердцем? Или это от водки?
— У нас целая ложа, слышь! Корпоративная хрень, все дела. Ребята, с которыми я работаю. Гости из Москвы. Из нашей фирмы. Красивые девушки. Гляньте вон.
Две девушки действительно привлекают внимание Гейл. Кожаные жакеты, узкие прямые юбки, изящные полусапожки. Чьи-то красивые жены? Или дорогие проститутки для московских гостей? Если так — то явно перворазрядные.
— Тридцать мест в вип-зоне, жратва пальчики оближешь, — продолжает громыхать Дима. — Хочешь к нам, Гейл? Посмотришь игру как леди. Шампанское пьешь? У нас его полно. Ну же, пошли, Профессор. Чего ломаешься?
— Тридцать мест в вип-зоне, жратва пальчики оближешь, — продолжает громыхать Дима. — Хочешь к нам, Гейл? Посмотришь игру как леди. Шампанское пьешь? У нас его полно. Ну же, пошли, Профессор. Чего ломаешься?
А того, что Гектор велел поломаться. Чем он неприступнее, тем сильнее тебе придется постараться, чтобы заполучить его, и меня заодно, — и тем вероятнее твои московские гости скушают нашу лапшу. Перри, загнанный в угол, изо всех сил старается быть самим собой — хмурится, смущается, робеет. Для лгуна-новичка он неплохо справляется. Но все равно пора ему помочь.
— Эти билеты — подарок, Дима, — доверительно воркует Гейл, гладя его по плечу. — Подарок от друга, одного милого пожилого джентльмена. Просто так. Нехорошо получится, если мы займем другие места. Не дай бог он узнает, ужасно расстроится… — Эту отговорку они сочинили с Люком и Олли за ночным стаканчиком виски.
Дима разочарованно переводит взгляд с Гейл на Перри и собирается с мыслями.
Компания у него за спиной явно досадует: не пора ли двигаться дальше?
Хочешь жить — умей вертеться…
Эврика!
— Слушай сюда, Профессор. Ладно? Слушай… — Дима тычет Перри пальцем в грудь и повторяет, угрожающе кивая: — Ладно? После игры. Слышишь? Как только гребаная игра закончится, приходи к нам!
Он поворачивается к Гейл, словно предлагая ей оспорить этот замечательный план.
— Слышишь? Обязательно приводи Профессора в вип-ложу. Выпьете с нами шампанского. Матч закончится, да не совсем. Потом какие-то спасибы, речи, хренотень всякая. Федерер запросто выиграет. Не хочешь поставить пять штук против Федерера, Профессор? Давай три к одному. Четыре к одному.
Перри смеется. Федерер — его кумир, его бог. Исключено, Дима, извини. Даже на сто к одному не согласен. Но Дима еще не все сказал:
— Сыграешь со мной завтра, Профессор, слышь? Реванш! — Он снова тычет Перри в грудь. — Я пришлю кого-нибудь за тобой после матча, обязательно приходи к нам в ложу. Назначим матч-реванш, настоящий. Я тебя загоняю, на х… Потом оплачу массаж. Он тебе понадобится, ясно?
Перри не успевает возразить. Краем глаза Гейл видит, как седовласый гид с красным зонтиком отделяется от группы и подкрадывается к Диме со спины.
— Может быть, представишь нас своим друзьям? Неужели ты хочешь скрыть от нас столь очаровательную леди? — с упреком произносит мягкий голос, на превосходном английском языке с легким итальянским акцентом. — Дель Оро. Эмилио дель Оро. Давний, очень давний друг Димы. Рад познакомиться.
Сначала он жмет руку Гейл, с учтивым кивком, потом здоровается с Перри, не глядя в глаза, точь-в-точь как один школьный ловелас по имени Перси, когда ей было семнадцать, — он оттер в сторону ее бойфренда и чуть не изнасиловал Гейл прямо на танцплощадке.
— Я Перри Мейкпис, а это — Гейл Перкинс, — говорит Перри. И беспечно, как бы между прочим, добавляет (Гейл впечатлена!): — На самом деле я никакой не профессор, так что не пугайтесь. Это просто Дима так пытается изгнать меня с корта.
— Что ж, добро пожаловать на стадион «Ролан Гаррос», Гейл Перкинс и Перри Мейкпис, — отвечает дель Оро с лучезарной улыбкой — Гейл начинает подозревать, что она у него наклеенная. — Приятно будет увидеться с вами после этого исторического матча. Если матч вообще состоится, — вздыхает он, театрально воздевая руки и укоризненно глядя на серое небо.
Но последнее слово остается за Димой:
— Я за тобой пришлю, слышишь, Профессор? Не вздумай меня кинуть. И завтра я тебя насмерть загоняю. Люблю Профессора, слышите, вы? — кричит он своим высокомерным молодым спутникам, которые стоят с безжизненными улыбками, и, напоследок еще раз заключив Перри в медвежьи объятия, неспешно движется вместе с ними дальше.
Глава 12
Сидя рядом с Перри в двенадцатом ряду западной трибуны «Ролан Гарроса», Гейл недоуменно рассматривает оркестр Республиканской гвардии — в латунных касках с красными кокардами, облегающих белых бриджах и высоких сапогах. Музыканты, готовясь к выступлению, в последний раз погромыхивают литаврами, продувают трубы; на деревянный помост поднимается дирижер и застывает, вскинув над головой руки. Его растопыренные пальцы начинают затейливый танец. Перри что-то говорит, но Гейл не слышит. Она поворачивается к нему, кладет голову на плечо, чтобы успокоиться, — ее бьет дрожь. Перри, на свой лад, тоже нервничает — она чувствует, как бьется его пульс, тук-тук.
— Это теннис или битва при Бородине? — весело кричит он, указывая на музыкантов в наполеоновской форме. Гейл переспрашивает, заливается смехом и стискивает руку Перри, чтобы вместе с ним вернуться в реальность.
— Все отлично! — вопит она ему в ухо. — Ты прекрасно справился, просто супер! Места замечательные. Молодец!
— Ты тоже! Дима отлично выглядит.
— Да. Но дети уже в Берне!
— Что?
— Тамара и малышки в Берне! Наташа тоже! А я-то думала, они будут здесь все вместе!
— Я тоже.
Впрочем, Перри разочарован куда меньше, чем Гейл.
Наполеоновский оркестр играет очень громко. Целые полки могли бы оглохнуть, маршируя под эту музыку.
— Ему не терпится снова с тобой сыграть, бедняге! — кричит Дулитл.
— Да, я заметил. — Мильтон улыбается и кивает.
— Завтра у тебя найдется время?
— Исключено. Слишком много дел, — отвечает он, непреклонно качая головой.
— Чего я и боялась. Все так сложно.
— Да уж, — соглашается он.
Они просто ребячатся — или в их души закрался страх? Поднеся руку Перри к губам, Гейл целует ее, потом прижимает к щеке: он, сам того не подозревая, растрогал ее чуть ли не до слез.
Сегодня, именно сегодня Перри должен наслаждаться вовсю, но не может! Наблюдать за игрой Федерера в финале открытого чемпионата — для него это все равно что смотреть, как Нижинский танцует в «Послеполуденном отдыхе фавна». Сколько раз Гейл сидела, свернувшись рядом с ним клубочком, перед телевизором на Примроуз-Хилл и притворялась, будто слушает бесконечные лекции о Федерере, идеальном спортсмене, каким хотел бы стать сам Перри. Федерер — полностью сформировавшаяся личность, Федерер бегает словно танцует, то укорачивая, то удлиняя шаг, чтобы перехитрить летящий мяч, выкроить доли секунды для определения нужной скорости и угла удара, у него сверхъестественная способность просчитывать (впрочем, ничего сверхъестественного, Гейл, всего лишь бесподобная координация глаз-тело-мозг).
— Я очень хочу, чтобы ты получил удовольствие! — кричит она ему на ухо, в качестве финального напутствия. — Просто выкинь все из головы! Я тебя люблю… я сказала, люблю тебя, идиот!
Гейл невинно разглядывает соседей. Кто это? Димины друзья? Или враги? Люди Гектора? Мы работаем практически без страховки.
Слева — блондинка с каменной челюстью, на бумажной шляпе — швейцарский крест, еще один — на просторной блузке.
Справа — пожилой пессимист в непромокаемой шапочке и накидке, он укрывается от дождя, который остальные как будто не замечают.
Сидящая позади француженка вместе с детьми во весь голос распевает «Марсельезу», возможно решив по ошибке, что Федерер — ее соотечественник.
Столь же беззаботно Гейл рассматривает толпу на открытых трибунах напротив.
— Видишь знакомых?! — кричит Перри.
— Нет. Я подумала — может быть, Барри тут.
— Барри?
— Один из наших адвокатов.
Что за чушь она несет? В суде действительно есть адвокат по имени Барри, но он ненавидит теннис и терпеть не может французов. Гейл проголодалась. Они не только оставили недопитым кофе в музее Родена, но и забыли перекусить. Эта мысль пробуждает в ней воспоминание о романе Берил Бейнбридж, в котором хозяйка дома в разгар званого ужина внезапно забывает, куда поставила пудинг. Гейл хочется поделиться шуткой:
— И куда же мы дели ланч?
Но Перри в кои-то веки не замечает аллюзии. Он смотрит на ряд панорамных окон по ту сторону корта. Белые скатерти на столах и суетящиеся официанты различимы даже сквозь дымчатые стекла, и Перри гадает, где именно находится VIP-ложа Димы. Гейл вновь ощущает Димины могучие объятия и по-детски непосредственное прикосновение его чресел к своему бедру. И запах перегара… Он пил вчера вечером или сегодня утром?
— Просто приводил свой мотор в норму, — отвечает Перри.
— Что?
— Мотор!
Наполеоновская гвардия покидает поле боя. Воцаряется напряженная тишина. Подвесная камера скользит над кортом на фоне угрюмого, затянутого тучами неба.
Наташа. Да или нет? Почему она не ответила на сообщение? Тамара в курсе? Может быть, именно поэтому она спешно увезла девочку в Берн? Нет. Наташа сама за себя решает. Она — не дочь Тамары. Ей-богу, эта женщина никому не годится в матери. Написать сейчас Наташе?