Указатель на «Центр верховой езды». Потом — на «Павильон птиц». Дождь немного утих. Вторая машина по-прежнему шла следом. Справа появились красивые кованые ворота. Напротив — стоянка, там шофер припарковал «мерседес». Зловещий автомобиль с тонированными стеклами остановился рядом. Перри ждал, когда же откроются дверцы. Наконец одна медленно отворилась, выпустив на улицу пожилую матрону в сопровождении немецкой овчарки.
— Cent metres,[12] — пробасил шофер, тыча грязным пальцем в сторону ворот.
— Мы знаем, дурень, — отмахнулся Банни.
Стараясь держаться кучкой, они преодолели эти сто метров — Гейл укрывалась под зонтиком Попхэма, а Перри бережно прижимал к груди новенькую спортивную сумку, и дождь струился по его лицу. Они подошли к низкому белому зданию.
На верхней ступеньке, под навесом, стоял Эмилио дель Оро в плаще до колен, с меховым воротником. Отдельно сбились в кучку трое из семерки, занимавшей почетный стол накануне. Несколько девушек печально затягивались сигаретами (в клубе не позволялось курить). Рядом с дель Оро, в серых фланелевых брюках и блейзере, возвышался рослый, седоволосый мужчина, типичнейший британец, явно аристократического происхождения. Он протянул испещренную пигментными пятнами руку и представился:
— Джайлс. Виделись вчера в ложе. Впрочем, в такой суете вряд ли вы меня запомнили. Я в Париже проездом, но Эмилио меня ухватил. Это доказывает, что никогда не следует звонить знакомым по наитию. Тем не менее должен признать, вечеринка вчера удалась. Жаль, что вы не смогли к нам присоединиться… Вы говорите по-русски? — спросил он у одного Перри. — Я вот, к счастью, немножко говорю. Боюсь, наши уважаемые гости не в ладах с иностранными языками.
Они вошли в клуб, дель Оро — впереди. Дождливый понедельник — отнюдь не час пик для клубных завсегдатаев. Слева от Перри, за угловым столиком, согнувшись, сидел Люк, в очках и с наушником. Он не сводил глаз с экрана серебристого ноутбука — ни дать ни взять делец, всецело поглощенный миром бизнеса.
«Если вдруг увидите человека, смахивающего на кого-то из нас, — это мираж», — предупредил вчера вечером Гектор.
Паника. У Перри екнуло в груди. Господи, где Гейл? Борясь с накатившей тошнотой, Перри оглянулся и обнаружил Гейл в центре комнаты — она болтала с Джайлсом, Попхэмом и дель Оро. Не теряй хладнокровия и оставайся на виду, мысленно воззвал к ней Перри. Тихонько, спокойно, не переигрывай. Дель Оро тем временем спрашивал у Попхэма, не слишком ли рано для шампанского, а тот отвечал: «Смотря какого года урожай». Окружающие расхохотались, и Гейл — громче всех. Готовый ринуться ей на помощь, Перри услышал хорошо знакомый рык: «Профессор, твою мать!» — и развернулся к выходу. По ступенькам поднимались три зонтика.
Под центральным — Дима с теннисной сумкой от «Гуччи».
Справа и слева — Ники и его напарник, которого Гейл окрестила Задумчивым Трупом.
Дима закрыл зонтик, сунул его Ники и в одиночестве прошел в дверь.
— Видите дождь? — воинственно спросил он, обращаясь ко всем присутствующим. — Видите небо? Десять минут, и будет солнце! — И лично к Перри: — Ты бы переоделся, Профессор! Или мне, блин, тебя по корту в костюме гонять?!
Вялый смех. Акт второй вчерашнего феерического спектакля.
Перри и Дима с сумками в руках спускаются по темной деревянной лестнице. Дима — член клуба — идет первым. Влажный воздух пахнет раздевалкой — хвойным освежителем, пропотевшей одеждой.
— Ракетки у меня, Профессор, — рокочет Дима.
— Прекрасно! — отвечает Перри, тоже во всю глотку.
— Шесть штук! От засранца Эмилио. Играет хреново, но ракетки у него что надо.
— Значит, шесть из тридцати.
— Ты меня понял, Профессор. В точку!
Дима говорит: идем вниз. Ему нет нужды знать, что Люк уже все разведал. Стоя внизу лестницы, Перри оглядывается через плечо. Ни Ники, ни Задумчивого Трупа, ни Эмилио — никого. Они входят в мрачную раздевалку без окон, с деревянными панелями на стенах, в шведском стиле. Экономичное освещение. Сквозь матовые стекла видно, что в душе моются два старика. На одной деревянной двери написано «Туалет», на двух других — «Массаж». На дверных ручках висят таблички «Занято». Постучитесь в правую дверь, но только когда он будет готов. Повторите, пожалуйста, инструкции.
— Хорошо вчера погулял, Профессор? — спрашивает Дима, скидывая с себя костюм.
— Прекрасно. А ты?
— Хреново.
Перри бросает сумку на скамью и начинает переодеваться. Дима, в чем мать родила, стоит к нему спиной. От шеи до ягодиц (включительно) он сплошь покрыт синими татуировками. По центру спины — девушка в купальнике сороковых годов отбивается от рычащих чудищ. Ногами она обвивает дерево, корни которого скрываются между ягодиц, а ветви расползаются по лопаткам.
— Пойду отолью, — объявляет Дима.
— Ради бога, — шутливо говорит Перри.
Дима запирает за собой дверь туалета и через несколько мгновений появляется, держа в руке нечто продолговатое. Это завязанный узелком презерватив, в котором лежит флешка. Если смотреть на Диму спереди, у него тело Минотавра, до пупка поросшее густыми черными волосами. Гениталии, как и следовало ожидать, огромные. Он споласкивает презерватив под краном, разрезает ножницами и сует Перри — «выброси». Тот кладет кусочки в карман пиджака и немедленно представляет, как спустя год Гейл обнаруживает разрезанный презерватив и спрашивает: «И когда будет ребенок?»
Со скоростью молнии, словно в тюремной камере, Дима надевает бандаж на мошонку и длинные синие шорты, сует флешку в правый карман, натягивает футболку с длинными рукавами, носки, кроссовки. Процесс занимает всего несколько секунд. Открывается дверь душевой кабинки. Появляется пожилой толстяк, с полотенцем вокруг талии.
— Bonjour tout le monde![13]
Бонжур.
Толстяк открывает шкафчик, сбрасывает полотенце, достает вешалку. Открывается вторая душевая кабинка, выходит второй старичок.
— Quelle horreur, la piule![14] — жалуется он.
Перри вполне согласен. Дождь действительно ужасный. Он энергично стучит в правую дверь с надписью «Массаж». Три коротких, но громких стука. Дима стоит позади.
— C’est occupé,[15] — предупреждает первый старик.
— Pour mol, alors,[16] — отвечает Перри.
— Lundi, c’est tout fermé,[17] — говорит второй.
Дверь открывается, и они проскакивают внутрь. Олли запирает и одобрительно похлопывает Перри по плечу. Он снял сережку и зачесал волосы назад. На нем белый врачебный халат. Как будто снял одну личину и надел другую. Белый халат Гектора небрежно распахнут. Он — главный массажист.
Олли подпирает дверь деревянными клинышками, два снизу, два сбоку. Как и всегда, наблюдая за ним, Перри подозревает, что все это он уже проделывал неоднократно. Гектор и Дима впервые оказываются лицом к лицу. Дима стоит чуть откинувшись назад, Гектор — подавшись вперед. Один наступает, другой обороняется. Дима — старый зек, ожидающий очередного наказания, Гектор — начальник тюрьмы. Гектор протягивает руку, Дима пожимает ее и удерживает в левой, а правой роется в кармане.
Гектор передает флешку Олли, который извлекает из сумки серебристый ноутбук, открывает его и вставляет карту памяти — все это одним движением. В белом халате Олли кажется еще более громоздким, чем обычно, — но двигается вдвое проворнее.
Дима и Гектор еще не обменялись ни единым словом. Но они уже не заключенный и тюремщик. Дима вновь принимает свою агрессивную стойку, Гектор привычно сутулится. Спокойные серые глаза широко раскрыты и не мигают, смотрят испытующе. В них нет ни превосходства, ни триумфа. Гектор похож на хирурга, который решает, как лучше провести операцию, — и стоит ли вообще оперировать.
— Дима?
— Да.
— Меня зовут Том. Я английский аппаратчик.
— Номер один?
— Номер один передает привет. Я здесь за него. Это Гарри. — Он указывает на Олли. — Будем говорить по-английски, и Профессор проследит, чтобы мы играли честно.
— Ладно…
— Давайте сядем.
Они садятся. Лицом к лицу. Перри, блюститель честной игры, — рядом с Димой.
— Наверху ждет наш коллега, — продолжает Гектор. — Сидит один в баре, с серебристым ноутбуком, таким же, как у Гарри. Его зовут Дик. На нем очки и красный галстук. Когда будете уходить из клуба, Дик встанет и неторопливо пройдет перед вами через вестибюль, надевая на ходу темно-синий дождевик. Пожалуйста, запомните его на будущее. Дик действует от моего имени, а также от имени Номера один. Вы поняли?
— Понял, Том.
— Он свободно говорит по-русски. Как и я.
Гектор смотрит на часы, потом на Олли:
Гектор смотрит на часы, потом на Олли:
— У нас есть, по моим расчетам, семь минут. Потом вы с Профессором пойдете наверх. Дик даст нам знать, если вдруг вы понадобитесь раньше. Хорошо?
— Да чего тут, на х…, хорошего?!
Ритуал начинается. Перри-то и не подозревал о его существовании. Однако собеседники, судя по всему, признавали его необходимость.
Гектор:
— Вы когда-либо выходили на связь с какой-либо другой иностранной разведслужбой?
Дима:
— Нет, богом клянусь.
— С русской тоже нет?
— Нет.
— Есть ли среди ваших знакомых люди, сотрудничающие с иностранными разведслужбами?
— Нет.
— Никто не предлагал аналогичную информацию полиции, коммерческому предприятию, частному лицу, кому бы то ни было?
— Ничего такого не знаю. Увезите моих детей в Англию. Сейчас же. Я хочу заключить эту треклятую сделку.
— И я. Дик и Гарри тоже хотят, чтоб мы договорились. И Профессор. Все мы на вашей стороне. Но сначала вам придется убедить нас, а мне — убедить моих коллег в Лондоне.
— Сука Князь меня убьет.
— Это он вам сказал?
— Ну да. На похоронах. «Не грусти, Дима, скоро будешь вместе с Мишей». Шутка такая. Хреновая шутка.
— Как прошло утром заключение сделки?
— Прекрасно, на х… Полжизни долой.
— Вот и давайте сохраним вторую половину.
Люк в кои-то веки точно знает, кто он и что здесь делает. Знает это и администрация клуба. Его зовут месье Мишель Деспар, он состоятельный человек и ожидает здесь свою эксцентричную старую тетушку, обещавшую угостить его ланчем, — она известная художница с острова Святого Людовика, о которой никто никогда не слышал. Ее секретарь заказал столик для двоих, но тетушка с причудами, может и не явиться. О ее выходках известно не только Мишелю Деспару, но и клубному начальству: официант сочувственно проводил клиента в тихий угол, где он волен ждать сколько угодно (ведь на улице такой дождь!) и одновременно заниматься делами — спасибо, месье Деспар, большое вам спасибо, с сотней евро в кармане жизнь становится немного проще.
Тетушка Люка действительно член «Королевского клуба»? Конечно! Она сама или ее покойный покровитель граф — какая разница? Ну или это придумал Олли в роли тетушкиного секретаря. А Олли, как верно заметил Гектор, — лучший закулисный артист в нашем деле. Сама же тетушка при необходимости все подтвердит.
Люк доволен. У него спокойное и невозмутимое рабочее настроение. Он заурядный, никому не нужный посетитель, которого засунули в самый дальний угол. Очки в роговой оправе, наушник и открытый ноутбук превратили его в типичного по уши занятого бизнесмена, отчаянно пытающегося в понедельник с утра наверстать упущенное за выходные.
Но в глубине души Люк — в своей стихии, удовлетворенный и свободный. Он — ровный голос в шуме незримой битвы. Он — передовой наблюдательный пост, с которого несутся донесения в штаб армии. Он — ювелир, беспокойный созидатель, адъютант, подмечающий жизненно важные детали, которые пропустил — или не захотел видеть — его перегруженный работой командир. Пресловутые «арабские полицейские» казались Гектору плодом фантазии Перри, чересчур озабоченного безопасностью Гейл. Если они действительно существовали, то это были «всего-навсего французские копы, которым в воскресенье вечером не нашлось другого дела». Но для Люка эти люди — непроверенные оперативные разведданные. От неподтвержденной информации нельзя отмахиваться — ее следует хранить, пока не накопится материал для точных выводов.
Он смотрит на часы, потом на экран. Прошло шесть минут с тех пор, как Перри и Дима спустились в раздевалку. Четыре минуты двадцать секунд с тех пор, как Олли сообщил, что они вошли в массажный кабинет.
Подняв глаза, Люк обозревает развертывающуюся перед ним сцену: «чистые делегаты» Семерых вяло поглощают канапе и пьют шампанское, не удостаивая разговорами дорогостоящий эскорт. Их работа почти окончена, контракт подписан. Следующая остановка — Берн. Они устали, мучаются похмельем, нервничают, а вчера ночью, возможно, разочаровались в своих спутницах. Два швейцарских банкира сидят в одиночестве в углу, потягивая минералку, — как там прозвала их Гейл? Петя и Волк.
Умница, Гейл. Само совершенство. Только посмотрите на нее, как она неутомимо перемещается по комнате. Гибкое тело, красивые бедра, умопомрачительно длинные ноги. Она обращается к мужчинам с какой-то странной, почти материнской нежностью. Гейл и Банни Попхэм. Гейл и Джайлс де Солс. Гейл с ними обоими. Эмилио дель Оро летит к ним, точно мотылек на огонь, и присоединяется к компании. Как и некий заблудший русский, приземистый и толстый, который не сводит с Гейл глаз. Он отставляет шампанское и начинает налегать на водку. Эмилио поднимает брови, задавая какой-то шутливый вопрос. Гейл остроумно отвечает. Люк безнадежно влюблен в нее — он всегда влюбляется безнадежно.
Эмилио смотрит через плечо Гейл на дверь раздевалки. Возможно, его острота касалась Перри и Димы. «Чем это они там занимаются? Может, мне пойти их разнять?» — «Даже не думайте, Эмилио, я не сомневаюсь, что они прекрасно проводят время».
Люк говорит в микрофон:
— Пора.
Бен, видел бы ты меня сейчас. Знал бы ты, каков я в деле. Я не всегда безнадежен. Неделю назад Бен всучил отцу «Гарри Поттера». Люк пытался читать — честное слово, пытался. Возвращаясь домой усталым как собака в одиннадцать вечера, лежа без сна рядом с нелюбящей женой, он пытался читать. Безуспешно. Жанр фэнтези всегда казался ему бессмысленным, что неудивительно — ведь вся жизнь Люка представляла собой точно такое же надувательство. Даже его пресловутый героизм. Что героического в том, что тебя сначала ловят, а потом позволяют сбежать?
— Здорово, правда? — спросил Бен, устав ждать реакции отца. — Тебе понравилось, папа. Признайся.
— Да. Просто потрясающе, — тактично ответил Люк.
Еще одна ложь — и оба это поняли. Еще на шаг он отдалился от человека, которого любил больше всего на свете.
— Эй, пожалуйста, тише! Спасибо! — взывает консул Попхэм к плебсу. — Отважные гладиаторы наконец решили почтить нас своим присутствием. Поспешим же занять места вокруг арены!
Раздаются смешки — каламбур оценили.
— Львов у нас, правда, нет — не считая разве что Димы. Да и христиан вроде тоже — впрочем, не поручусь за Профессора. — Снова смех. — Гейл, голубушка, только после вас. Видел я много роскошных оправ, но ни в одной, с позволения сказать, не было столь изысканного бриллианта!
Перри и Дима возглавляют процессию. Следом идут Гейл, Банни Попхэм и Эмилио дель Оро. Потом — «чистые делегаты» и их девушки. За ними — толстый коротышка, в полном одиночестве, не считая стакана водки. Люк наблюдает, как они входят в рощицу и скрываются из поля зрения. Луч солнца озаряет обсаженную цветами дорожку и тотчас исчезает. «Ролан Гаррос» повторялся — в том смысле, что у Гейл опять так и не сложилось никакого связного впечатления, хотя она пристально наблюдала за историческим матчем под дождем. Иногда ей казалось, что и сами участники далеки от происходящего.
Она знала, что право выбора вновь останется за Димой — как в прошлый раз. Знала и то, что он предпочтет ждать, повернувшись спиной к наступающим облакам, нежели подавать первым.
Поначалу игроки неплохо изображали состязательный дух — но потом, совсем как уставшие актеры, они забыли, что у них дуэль не на жизнь, а на смерть и на кону Димина честь.
Она беспокоилась, как бы Перри не поскользнулся на мокром покрытии. Вот глупо получится, если он растянет лодыжку! Потом тревога удвоилась: а вдруг поскользнется Дима?
Хотя Гейл, как и справедливая французская публика на стадионе, старательно аплодировала Диме — не меньше, чем его противнику, — ее взгляд был прикован к Перри, отчасти как защитное силовое поле, отчасти как рентген: по его виду и движениям она надеялась угадать, о чем они договорились в раздевалке с Гектором.
Слыша хлюпающий «чпок» мяча о мокрое покрытие, она всякий раз мысленно переносилась в минувший день, после чего усилием воли возвращалась в настоящее.
Намокшие мячи становились все тяжелее. Перри, утратив бдительность, бил чересчур рано, либо отправляя мяч в аут, либо, к своему стыду, вовсе промахиваясь.
Банни Попхэм, сидевший у нее за спиной, наклонился и спросил Гейл, не желает ли она сбежать сейчас, прежде чем вновь разразится ливень, или же предпочтет остаться здесь и пойти на дно вместе с кораблем?
Она воспользовалась его приглашением, чтобы зайти в туалет и проверить входящие на мобильнике — на случай, если Наташа вдруг решила продолжить общение. Но Наташа молчала. Ничего нового — после девяти часов утра, когда Гейл получила зловещую эсэмэску, которую выучила наизусть:
В доме невозможно Тамара общается с Богом Катя и Ира горюют братья целый день играют в футбол мы знаем нас всех ждет беда я больше никогда не увижу отца Наташа