(Хочу признаться в одном: Крючков – фамилия вымышленная. По прошествии множества лет и событий я не вспомню уже настоящую фамилию того расстрелянного разведчика, но что сам такой факт имел место – это правда).
Дисциплина в нашей роте была уставная, красноармейцы шли в бой с полным сознанием своего долга. И, несмотря на то, что у многих призванных из запаса резервистов дома остались дети, жёны, родители, словом, семьи, сражались они беззаветно, храбро, не щадя себя. А ведь таким людям умирать в бою особенно нелегко… Мне приходилось после вчерашнего боя ходить по выпавшему снегу, прощупывать ноги павших солдат в поисках живых, а трупы никто не убирал. Так и оставались лежать под снежными простынями… Но после заключения мира на финской земле мы похоронили в одной братской могиле 120 человек. А затем по воинской традиции дали троекратный ружейный салют и прошли строевым шагом мимо захоронения, отдавая дань памяти нашим братьям по оружию, которым не суждено было вернуться домой, к своим семьям, на Родину.
С тех пор прошло полвека, из памяти многое выветрилось. К тому же скоротечную финскую вскоре затемнила толстым пластом долгая Великая Отечественная война. Но вспоминаю, как то ли в нашей, то ли в соседней части в период "ледовой кампании" случился драматический эпизод, и о нём следует хотя бы кратко рассказать. Может, при опубликовании этих записок объявится "виновник" того достоверного поединка, мужественный солдат, который в течение получаса один дрался с большой группой окруживших его противников.
Было это так. Финны поставили своей целью захватить и пленить штаб полка. Глубокой пасмурной ночью они проникли к нам в тыл, оставив временно в стороне свои лыжи. Бесшумно сняли у штаба небдительных часовых и окружили блиндаж полка. Личный шофёр командира полка рядовой Кайда (Кайда – фамилия настоящая) по какой-то случайности в это время бодрствовал и мгновенно среагировал на сложившуюся ситуацию. Он незаметно выскочил из блиндажа в темноту, а на блиндаже стоял спаренный пулемёт, из которого он и повёл огонь по финнам. Кончились патроны. Он перебрался ползком на трактор "Комсомолец", у которого была на кабине броневая защита и стоял заряженный дисковый пулемёт с запасом нескольких дисков. Трактор находился на малых оборотах и позволял поворачиваться вокруг своей оси и вести огонь вокруг блиндажа.
Как потом выяснилось, рядовой Кайда воевал один против 60 финнов! Свидетельством этому было 60 пар брошенных противником лыж и более 20 убитых нападавших. С прибытием комендантской роты группировка финнов была рассеяна. Рядовой Кайда был удостоен звания Героя Советского Союза. После этого я его изредка встречал и всегда удивлялся его мужеству. Вместе с тем он оставался простым, скромным пареньком, по-прежнему продолжал служить шофёром командира полка и нигде никогда не хвастался своим подвигом. Такие люди были на той войне.
Ещё у нас в роте был то ли рядовой, то ли ефрейтор – редактор боевого листка. Кажется, вчерашний студент, еврей по национальности. Фамилию, к сожалению, запамятовал. Может быть, он ещё живой? Всегда находился среди красноармейцев на передовой, был незаменимым пропагандистом и агитатором в роте. Ежедневно в снег и стужу выпускал, разносил, прочитывал во взводах нужную бойцам рукописную газету. За войну выпустил 132 номера, был награждён медалью "За боевые заслуги".
Нам было по сводкам и из газет известно, что на Карельском перешейке в районе Выпури (Выборга) идут тяжёлые кровопролитные бои по разгрому линии Маннергейма. Но мы не знали, когда закончится война и наступит мир. В это время в частях появлялись пропагандисты и агитаторы, якобы настоящие финны в своей военной национальной форме. Они вели с красноармейцами беседы о том, что уже в городе Терриокки организовалось новое демократическое финское правительство, что народ Финляндии желает у себя сделать социализм… Мы этому не могли не верить и намерены были продолжать начатую войну до победного конца. Хотя опять же из газет и радио узнавали, что где-то на территории Швеции создаётся и готовится выступить против нас 150-тысячная армия. Это здорово пугало, и упрочивалась у бойцов вера в самодельных агитаторов, говоривших о расположении к нам простого финского народа.
Но из родного города Бийска я получил известие о том, что там формируют из добровольцев батальон на финский фронт, старший брат Иван сообщал с Урала, что его тоже призвали в армию – и не на переподготовку. Маленькая начатая война стала разрастаться в большую и длинную войну. Всегда так бывает? А на войне, как на войне, чего только не происходит, от драматического до весёлого. И больше запоминается как раз смешное, наверное, потому, что человек не может постоянно жить с трагическим, ему лучше и легче улыбаться.
Белофинны в составе двух отделений полуокружили пулемётный расчёт, которым командовал сержант Яковлев, с намерением захватить бойцов живыми. Схватка была смертельная. У сержанта Яковлева дрогнули нервы, и он, панически боясь неминуемой гибели, бросился убегать от своего расчёта. Второй номер, долго не задумываясь, схватил винтовку и крикнул ему вдогонку: "Стой! Убью!". Сержант остепенился, пришёл в себя и вернулся к пулемёту. От шквального пулемётного и ружейного огня финны не выдержали стойкой обороны наших бойцов, покинули поле боя, оставив с десяток трупов. В разгар схватки ещё подоспел вседотошный командир полка полковник В.Т. Кузнецов с подмогой и вселил уверенность в полный успех боя. Мы потеряли двоих своих людей.
Рядового, второго номера, кажется, Степанова, за личный героизм и мужество представили к ордену Красного Знамени, а сержанта Яковлева за умелое руководство боем – к медали "За боевую доблесть". Но в верхах, далеко от передовой, распорядились по-своему: как это, младшему командиру – только медаль, а рядовому – орден? Переиграли, и орден незаслуженно получил Яковлев, а Степанов – медаль…
Тот, кто не был никогда на войне, не сможет определить силу страха перед смертью. Человек со слабыми нервами теряет самообладание и не может владеть собой. Таким приходится особенно плохо. В роте был у нас один из командиров взводов младший лейтенант Крылов. Красивый, рослый, крепкого телосложения юноша, в котором, казалось бы, есть все качества командира. И вот в одном из тяжёлых боёв он прямо на передовой помешался рассудком, не выдержал сплошной лавины огня, смертей бойцов и рухнул на землю в припадке эпилепсии. А тяжесть боя невозможно ни в книге описать, ни в кино показать, это разве что в документальном фильме получится отобразить, как на самом деле всё происходит. В любом бою исключительное значение имеют роль и авторитет командира.
Тогда, на финской, в боевых подразделениях по пальцам можно было пересчитать командиров и начальников, которые бы имели высшее военное образование. Там, где я служил в 1935-39-х годах, в полку было всего два врача, которые имели институтское медицинское образование. Если командир части оказывался человеком умным и порядочным, пусть не имел ещё достаточного командно-жизненного опыта, он высоко ценил и всегда прислушивался к разумным советам врачей. И у такого командира медик был правой рукой. Ну а если командовал частью неуч и самодур, от такого добра не жди, для него никто не будет в уважении и почёте. Пример из жизни. Доктор Андрей Иванович Годуменко освободил от несения службы больного офицера Блохина. Узнав об этом, взъярённый командир части (как это, с ним не посоветовались!) передал через посыльного свой приказ доктору Годуменко: заступить на дежурство по части вместо заболевшего Блохина… Кстати, Годуменко благополучно прошёл обе войны, потом окончил Военно-медицинскую академию имени Кирова. А в жизни всего нахлебался, даже попадал под сталинский пресс репрессий. Доктора Годуменко бойцы боготворили, а командира части терпеть не могли.
Прислали к нам в пульроту командиром взвода младшего лейтенанта Анатолия Шереметьева. По образованию и опыту работы – археолог, кандидат наук, коренной ленинградец. На такую ничтожную должность "Ваньки-взводного" его направили после ускоренной шестимесячной подготовки, прежде взяв прямо с кафедры института, где он преподавал. Это был добросовестный безупречный командир, которого все любили. Роста невысокого, худощавый, слегка флегматичный, неторопливый в движениях и в быту, мне казалось, он вполне мог бы сыграть роль профессора Паганеля вместо Николая Черкасова в фильме “Дети капитана Гранта”. Вот только за опрятностью форменной одежды не следил и за это частенько от старших по службе получал замечания. Чтобы не простыть, он вместо офицерского кашне на шее носил вафельное полотенце. На переднем крае поражал всех нас тем, что не берёг себя, ходил в рост, как на Невском проспекте. Жил вместе с бойцами, ел из солдатского котелка, вызывая симпатию бойцов. Любили его за вдумчивость, содержательность, широкий кругозор. А уж если он садился на любимого своего конька – археологию, историю, то мы просто заслушивались его рассказами. Чем больше я присматривался к нему, тем больше убеждался: он глубже всех нас мыслил и больше других малообразованных командиров знал, что начатая недобрая захватническая война исходила не от финнов, а всецело от страшного людоеда Сталина. Простым людям, в частности и мне, трудно было разобраться и понять сущности политики. А умные люди видели дальше, знали, анализировали, понимали, что происходит, но не могли сказать лишние слова никому: те, кто рядом, тут же донесут, сдадут, и кончишь свой век на Колыме, а в тылу – строевой заслон НКВД.
Я почему об этом говорю? Поскольку хотелось узнать дальнейшие судьбы боевых друзей, после войны направлял запросы в Центральный государственный архив Министерства обороны. Но получил ответы, из которых вытекало, что интересующие меня воинские части (786-й стрелковый полк, 155-я стрелковая дивизия) в архивах не числятся… Трудно мне уверовать в то, что умница взводный наш Шереметьев, если остался живой на финской, уцелел потом во время Великой Отечественной войны. Таких, как он, недаром штабные генералы держали на должностях, связанных с ежечасным смертельным риском, "умников" известно, как везде любят. Но очень хочу надеяться, что кто-то из ближних или дальних родственников младшего лейтенанта Шереметьева, моего доброго товарища – курсанта Василия Стетюхи, 1911 года рождения, с которым мы не раз ходили вместе в разведку, выполняя и боевые, и медицинские обязанности, спасая своих товарищей, командира роты капитана Смирнова – образцового командира, у которого и дисциплина, и питание бойцов и боепитание всегда были на высоте, прочитав это скромное повествование, отыщутся, отзовутся. Хотя бы что-то расскажут о моих боевых друзьях. Я их не забываю, несмотря ни на годы, ни на расстояния, ни на теперь уж границы между братскими народами, вместе проливавшими кровь и возвратившимися потом к мирному труду в России, Украине, Белоруссии, Казахстане…
****
12 марта 1940 года рано утром наш старший политрук В.Т. Кузнецов прибыл из штаба полка с радостным известием: наступил мир! Было приказано из всех видов и калибров стрелять в сторону противника до 12–00 московского времени. Что и было с радостью сделано под сопровождение «наркомовских» 100 грамм каждому.
Ещё через пару недель всех нас, курсантов-"добровольцев", сполна хлебнувших лиха советско-финской войны, отозвали в Ленинградское военно-медицинское училище доучиваться. Пропитанные дымом и порохом фронтовой одежды, но счастливые оттого, что живы и здоровы, мы вновь оказались рядом – я и Василий Стетюха. Природа одарила моего друга замечательным голосом (это, кстати, знал и очень любил начальник нашего училища генерал Краснов), и Вася всю дорогу пел русские народные песни, пели мы частушки, всё перепели…
А глубокой ночью, когда весь наш солдатский вагон устало храпел, мы в тамбуре долго курили и шептались с моим верным другом о самом кровоточащем, самом больном – нужна ли была любимой Родине такая война?
Скажу за себя. Пожалуй, нужна. Она раскрыла тогда глаза нашей партии и правительству на то, что Красная Армия совершенно не подготовлена к большой войне, и это мы реально, конкретно, убедительно увидели на снежных просторах Финляндии. Я никакой не стратег, но лично убедился, что мы воевать не умеем. А если совершаем какие-то оглушительные победы, то они даются неоправданно большой кровью, а не малой, как нас уверяли.
И.В. Сталин сделал выводы, сразу же убрав из наркомов своего любимчика Ворошилова. Только дела это не спасло.
* * *Всё это было за полтора года до Великой Отечественной войны. Было на войне советско-финской. Той, всю нелепость и трагедию которой в образе всего лишь одного погибшего бойца-красноармейца, всего лишь в пятнадцати поэтических строках потрясающе показал великий поэт-фронтовик Александр Трифонович Твардовский.