– Виталь, это правда? – Спросила с надеждой.
– Я выбрал тебя, – крикнул он в ответ, – как бы ни было, я выбрал тебя!
Женька задрожала от омерзения. Значит, все то время, когда он ухаживал, говорил эти красивые слова… Он был с ней тоже. Какая гадость.
– Уходи, – велела она, – не хочу тебя видеть.
– Прекрасно! – По-видимому, терпение Виталика на этом кончилось. Он озверело глянул на Ксюху и вышел, захлопнув за собой дверь.
Женька повернулась, и то, что она увидела в Ксюхиных глазах, заставило ее отшатнуться: столько ненависти и боли сквозило в нем.
– Он всего лишь парень, – пробормотала она.
– Много ты понимаешь, – процедила в ответ Ксюха.
Женя усилием воли заставила себя вынырнуть из воспоминаний. Нельзя. Дальше вспоминать нельзя. Это даже хуже, чем… В общем, просто хуже. Нельзя.
– Черт с вами, – сказала она, вставая на ноги и отряхивая джинсы, – поехали на кладбище. Все равно, по-видимому, из прогулки ничего не выйдет.
Довольный Серега кивнул и пошел первым.
Ну и ладно. Ну и хорошо. Раз вы так хотите – пусть будет так. В любом случае это лучше, чем то, к чему вплотную подобралась память и от чего ее срочно надо защитить.
Глава 14.
Серегин «фольксваген» ехал по КАДу с средней скоростью 120 километров в час. Макс курил в открытое окно, а Женя вслушивалась в доносящиеся из динамиков звуки музыки, и молчала. Ветер трепал ее кудри, то разбрасывая их по плечам, то откидывая на спину. Вечерело – синее небо уже стало розовым, розовыми же были и облака, и даже стекла проносящихся мимо машин.
Что-то колючее и острое ковыряло изнутри Женину грудь, стягивая ее ремнем и мешая дышать. То ли предстоящая встреча с Олесей, то ли не к месту вспомнившаяся Лека?
Нет, нет и еще раз нет. Нельзя вспоминать, не смей думать об этом, не вздумай! Посмотри за окно, любуйся видом, дыши питерским воздухом, и думай о чем хочешь, даже о больном, только не…
– Как думаешь, – быстро спросила Женя с заднего сиденья, – у нас с ней был шанс?
– Очень интересно, – через паузу отозвался Сергей, – какую из своих баб ты имеешь ввиду?
Макс засмеялся, а Женя передвинулась так, чтобы оказаться аккурат между передних сидений.
– Я имею ввиду Ленку.
– Голосую против, – Сергеев затылок описал дугу, изображая, видимо, слово «нет», – мне думается, у вас бы никогда ничего не вышло.
– Почему это?
Женя вдруг заинтересовалась. Она-то как раз всегда считала, что Лека единственная, с кем у нее могло хоть что-то получиться. А тут – гляди ты, оказывается, не все так думают.
– Джен, я не хочу играть в сравнительный анализ, поэтому скажу просто: для того чтобы быть вместе, надо хотя бы разок встретиться. А вам это не грозит. Вы последний раз встречались очень давно, а с тех пор не пришлось.
– Но мы же виделись…
– Я не про «виделись», – перебил Сергей, – «виделись» тут вообще ни при чем. Можно жить в одной квартире годами, видеться каждый день и ни разу не встретиться.
– Серега, жизнь с психотерапевтом сделала тебя спецом, – хохотнул Макс.
– О какой встрече ты говоришь? – Нетерпеливо спросила Женя.
– Встретиться с человеком – значит показать ему себя настоящего и увидеть настоящего его. Понимаешь? Это как чудо, к которому нельзя подготовиться и которого нельзя предсказать. Встреча.
Женя тяжело дышала. Она съежилась вся на заднем сиденье. Вонь внутри поднялась к самому горлу и залила глаза. Все. Больше не сдержишь.
– Макс, дай сигарету, – попросила она. Закурила торопливо, отвернувшись, и закрыла глаза. Черт с вами. Включайте, раз без этого не обойтись.
И снова, который раз, будто кинопленка полетели воспоминания…
Виталик давно ушел, а Женька всё еще оставалась в той же позе, в которой была, когда начался их разговор. Её разум отказывался принимать услышанное, и судорожно искал способы сделать так, чтобы всё было как раньше – до того, как разрушилась мечта под кованым ботинком с пряжками.
Неслышимой тенью в комнату проскользнула Ксюха. Вошла, и принялась копаться в шкафу в поисках халата. Интересно, подумала Женька, ей хотя бы стыдно?
Ей так хотелось задать этот вопрос, что он неожиданно разрезал тишину и прозвучал вслух. Ксюха дернулась, как от удара, и посмотрела на Женю злыми глазами.
– А тебе? – отрезала она, и отвернулась.
– Мне? – Женькино удивление было столь велико, что даже в потухшие от испуга глаза вернулся блеск. – Почему мне-то должно быть стыдно? Это ты пыталась отбить моего парня.
Ксюха пробормотала что-то неразборчивое, и глубже залезла в шкаф – Жене были видны только её ноги, худые, костлявые, торчащие из-под коротких шортов. Ругаться не хотелось, но почему-то стеклянный человечек внутри вдруг сменил жалость на злость и ощерился острыми зубами.
– Я думала, мы друзья, – растерянно сказала Женька, обращаясь скорее к человечку, чем к Ксюхе, но ответила, как ни странно, последняя.
– Конечно, мы друзья, – она отступила от шкафа, кинула халат на стул и принялась рывками сдирать с себя рубашку, футболку, шорты, – ты же со всем дружишь. Вот и мне перепал кусочек. А ты спросила, нужна мне твоя дружба? Принцесса на горошине! Женечка то, Женечка се. Всем она нравится, все её любят. Сними розовые очки! Жизнь не такая, какой ты видишь её из своего замка.
– Ты о чем, Ксюха? – Женя удивленно уставилась на подругу. Та стояла уже посреди комнаты – раскрасневшаяся, нахмуренная. Её руки сжимали футболку, а прищуренные глаза горели то ли огнем, то ли отчаяньем.
– Я о тебе. Ты живешь так, будто вокруг тебя сказка. Придумала себе идеальную жизнь! А она не идеальна, понятно?
– Да что я придумала? – Ей стало страшно. О чем говорит Ксюха? Неужели это продолжение того, страшного, после которого ничего уже никогда не сможет быть как раньше?
– Не понимаешь? – Ксюха рассмеялась. – Ладно, я тебе объясню. Тебе кажется, что Виталик тебя любит? Да он точно так же любил еще сто сорок восемь баб до тебя. И запомни – чем дольше ты ему не будешь давать, тем дольше он любить будет. Но сильно тоже не тяни – я его знаю, он долго ждать не будет, найдет кого-нибудь посговорчивее. Тебе кажется, что Кристинка с тобой дружит, потому что ты такая золотая? Да её просто все остальные не выносят, вот она к тебе и приклеилась. А Толян за ней бегает как привязанный, поэтому и оказался в твоей свите. Думаешь, вся та толпа, с которой ты у четверки время проводишь, тебя любит? Да им просто деньги твои нужны – они же голодранцы, даже хлеба часто купить не на что. В глаза они улыбаются тебе, кивают, обниматься лезут, а за глаза смеются.
– Это неправда, – Ксюхино лицо, и тело, и даже поза, в которой она стояла, выкрикивая все эти больные обидные слова, были наполнены такой злостью, что Женька поежилась, отшатываясь. Она не поверила ни единому слову, но испугалась силе чувств, прозвучавшей в них.
– Конечно, – ощерившаяся, и вдруг успокоившаяся, Ксюха стала еще более пугающей. Она медленно подошла к столу, достала из пакета турецкий батон, взяла в руку нож и начала отпиливать кусочек. Женька смотрела на неё во все глаза. Стеклянный человечек внутри неё приплясывал в нетерпении, высунув язык и вытаращив глаза-бусинки.
– А хочешь, я скажу тебе, почему Лёка постоянно к тебе бегает? – Ксюха засунула в рот кусок батона и говорила с набитым ртом.
– Потому что мы друзья, – холодно ответила Женя, которой вмиг надоел весь этот спектакль. В её глазах яркими огнями вспыхнуло: «Не тронь».
– Нет, – крошки посыпались с губ на пол, секундами задерживаясь на груди и подбородке, – по той же причине, что и Виталик. Она просто хочет тебя трахнуть.
Стеклянный человечек внутри услышал это и заплясал. Задергал ледяными ручками-палочками, растопырил ноги в немыслимых прыжках, и замотал головой. Женька помотала подбородком ему в такт.
– Ты дура, что ли? – Скорее сказала, нежели спросила она и, встав с кровати, начала собирать со стола разбросанные тетрадки. – Лёка девушка, как и я. Она не может хотеть меня…
– Да ладно тебе! – Ксюха одним прыжком оказалась рядом, и вырвала стопку из Жениных рук. Теперь они смотрели друг другу прямо в глаза. – Сними же, наконец, свои розовые очки, идиотка! Лёка – лесбиянка, это знают все, кроме тебя. И дружит она с тобой только потому, что собирается трахнуть. Можешь у Ирки спросить – в прошлом году они с ней тоже «дружили». Хочешь, прямо сейчас пойдем и спросим?
Раньше Женька не знала, что возможно испытывать такую злость. Раньше она не понимала, что существует нечто большее, чем отвращение. Теперь поняла. Она ощутила что-то, похожее на чувство, когда раздавливаешь голой ногой земляного червяка. Только во сто крат сильнее. И обнаружила, что не умеет с этим справляться. Ей хотелось ударить Ксюху, оскорбить, уничтожить. Хотелось надавать ей по щекам, заткнуть её поганый рот, посмевший произнести такие мерзости. Но тело почему-то не слушалось, губы дрожали, но не было возможности произнести ни звука.
Увидев торжествующую улыбку на лице Ксюхи, Женя всхлипнула, развернулась и выбежала из комнаты. Стеклянный человечек у неё внутри прыгал и хлопал в ладоши. У него сегодня был удачный день.
Шагая по темной улице к Лёкиному дому, Женька спрятала руки в карманы и крепко прижала их к бокам, потому что не хотела ни к кому прикасаться, пусть даже и случайно. Впервые в жизни она ощущала себя грязной. Ксюхины слова до сих пор отдавались в висках тяжелыми ударами, от этих ударов плечи напрягались, а локти прижимались к бокам теснее и жестче.
Где же предел подлости человека? Что заставляет его лгать так мерзко и изощренно? Придумывать самое болезненное, самое ужасное и тяжелое?
«Это зависть, – подумала Женя, – самая обычная зависть. Она может быть как движущей силой развития, так и наоборот – разрушающей машиной подлости и лжи. А ложь, в свою очередь, способна разобщить. Или сблизить – если это чужая ложь».
Лёка сидела на полу, когда Женька вошла в её комнату. Она что-то клеила из тонких полосок бумаги, руки её, щеки и лоб были измазаны красной краской, а на белой футболке отпечатались невнятные сине-зеленые пятна.
– Не вставай, и не говори ничего, – велела Женя, не дав подруге и рта раскрыть, – я кое-что скажу сейчас, а ты молчи пока. И не обижайся на то, что я скажу – это несусветная чушь, но я должна сказать, потому что мы друзья и между нами не должно быть секретов.
Воспользовавшись паузой, Лёка кивнула и вытерла руки измазанной донельзя тряпкой. Она по-прежнему сидела на полу, на коленках, упершись ладонью в палас и пристально глядя на взбудораженную Женю. Чертята в синих глазах удивленно замерли и раскачивались, готовясь к неожиданностям.
– Ксюха сказала, что ты лесбиянка, – выпалила единым махом собравшаяся с духом Женька. И заговорила быстро-быстро. – Я знаю, что это неправда, и полная чушь, и прости, что я передаю тебе её слова, но мне кажется, что ты должна знать, и мы должны придумать, как прекратить эти дурацкие слухи, а то ты ведь знаешь, как Ксюха любит поболтать – не хватало еще, чтобы вся общага повторяла за ней этот бред, или – и того хуже! – весь студгородок. Надо пойти и поговорить с ней, потому что она же не просто так придумала эту чушь – видимо, она за что-то злится на тебя, или на меня, или на нас обеих вместе, или…
Она продолжала говорить, а Лёка всё смотрела и смотрела на неё, не произнося ни слова, и чертики в глазах грустно покачивали головами. Во всей её позе было что-то покорное – она будто согнулась под тяжестью невидимой ноши, и только пересечение взглядов не давало ей сломаться окончательно.
Женька поняла не скоро. Понадобилось еще несколько несвязных предложений, прежде чем она позволила себе осознать то, что было понятно с самого начала.
Всё это правда. Всё именно так, как сказала Ксюха.
Она поняла, но не остановилась. Невозможно было прервать поток слов, невозможно было отвести взгляд, потому что она знала – как только это случится, всё изменится, и никогда уже не будет как раньше. И одна продолжала говорить, а другая – смотреть.
– Знаешь, когда она мне сказала этот бред, я хотела её ударить. Сильно-сильно, чтоб не повадно было больше такую чушь нести. Но не ударила. Наверное, ты была права, и я просто маленькая. А еще я, наверное, трус, потому что не дала ей отпор, а сразу убежала сюда, к тебе. Ну и что, что я трус, правда? Теперь мы вместе пойдем к ней и скажем, что она идиотка, и заставим её прекратить говорить эти глупости. Ты же знаешь – с тобой рядом я сильная, очень сильная, самая-самая сильная на свете.
Чертики терли глаза кулачками и, один за другим, прятались в зрачках. Женькины руки безвольно повисли вдоль тела, дыхание перехватывало, но она упорно продолжала говорить.
«Только не остановиться, – молилась она про себя, – только продолжать говорить, и всё останется как раньше. Еще всего лишь несколько минут она будет прежней. Еще несколько секунд».
– Просто мне кажется, что такие вещи нельзя говорить даже если это вдруг правда. Но к тебе же это вообще никак не относится, поэтому она просто не имела права. Знаешь, думаю, я всё же скажу ей всё, что думаю об этой дурацкой шутке. Пошла она к черту с таким юмором! Пойдем, Лёк, покажем этой идиотке, где раки… зимуют.
Последнее слово далось ей с явным трудом. Она замолчала, провожая взглядом последнего чертенка, спрятавшегося в глубине влажных Лёкиных зрачков. Тяжелая тишина с силой надавила на уши, а изнутри ей навстречу ринулся, растопыривая пальцы-палочки, стеклянный человечек.
Женя почувствовала, что её щеки стали мокрыми.
«Странно, – подумала она, – я ведь не плакала».
Опустила взгляд, проверила застежки на сандалиях, и вышла. Всё кончилось, – вертелось вокруг навязчивым шепотом. Всё просто кончилось.
Но она ошиблась. Закончилось не всё. Лёка не появилась в общаге ни на следующий день, ни через неделю. Канули в лету ежеутренние прогулки к морю, и из института Женька теперь возвращалась чаще одна, реже с Виталиком. Никто не знал, что произошло – Ксюха хранила страдальческое молчание, а Женька делала вид, что ничего не случилось. Вечерами она приходила к Виталику, усаживалась на пол у его коленей, и сидела так, пока он учил лекции или решал задачи по матану.
Вопреки Ксюхиным прогнозам, в постель никто никого не тащил. Напротив – Виталик целовал Женю с особой нежностью, исключающей даже намек на большее. Запускал ладонь в её волосы, гладил, усаживал к себе на колени и укачивал, как маленькую. В эти минуты нежности они становились так близки, что было чувство, словно каждый из них – естественное продолжение другого. Сплетенные ладони являли собой единый клубок радости и неги, а в соприкосновении губ твердость встречалась с мягкостью, образуя сладкое кольцо чувственности.
– Я тебя люблю, – эти слова не единожды готовы были сорваться с Женькиных губ, но почему-то всякий раз что-то её останавливало. Стеклянный человечек втыкал палочку в сердце, ворошил, и слова пропадали, заменялись другими или исчезали вовсе.
– Мышонок, – так говорил Виталик. Очень редко, только когда они были вдвоем, – посиди тихо, мне нужно подготовиться к лабе.
И Женька послушно сползала с его коленок на пол, обнимала голени, и долго-долго сидела так, тая от тихого шелеста страниц и уже почти переставшего звучать в ушах «мышонка».
С Лекой они увиделись через две недели, когда воспоминания о разговоре с Ксюхой уже перестали вызывать мучительные вспышки боли. Столкнулись случайно. Женька шла с пары по химии из корпуса «Г», а Лёка выходила из магазина на перекрестке. Женька споткнулась и застыла. Лёка моргнула и выронила пачку сигарет. Женька отвернулась и пошла дальше. Лёка осталась стоять.
– Мы не ссорились, – только и сказала Женька на пороге триста одиннадцатой в ответ на Кристинкин вопрос, и упала на кровать, – просто не хочу её видеть.
– Ковалева, не ври мне. Просто так в этой жизни ничего не бывает.
Кристина готовила обед – чистила картошку, сидя у знаменитого расписанного красками под хохлому стола. Однако это не помешало ей скосить глаза на Женьку и увидеть раскрасневшееся лицо и горящие глаза.
– Я не вру, правда. Бывает, что дружба просто заканчивается.
– Ой, брось ты. Дружба как любовь – она может стать другой, но закончиться не может. Или это была не дружба.
Женька отвернулась и засопела обиженно. Ей очень хотелось хоть с кем-то поделиться случившимся, но было страшно. Во-первых, проговорить вслух означало бы признать, что это на самом деле произошло. А во-вторых, ужасно трудно было произнести то самое слово – постыдное, отвратительное, которое теперь будто плохо склеенный ярлык повисло на Лёке.
– Значит, это была не дружба, – заявила она минуту спустя.
– Ага, – согласилась Кристина, – вы просто провели вместе пару месяцев, не расставаясь. А в остальном – нет, не дружба. Кому ты врешь, Ковалева? Ты же с ней времени больше проводила, чем с Виталиком. А теперь она даже носа в общагу не показывает.
Женьку будто холодной водой облили. Нет-нет, не права Кристина, не может быть права! Конечно, с Виталиком они встречались не так часто, как хотелось бы, но с Лекой гуляли вовсе не чаще. Или чаще? Господи, нет, Ксюха не может быть права, это не может быть правдой, не может.
– Она лесбиянка, – почти выкрикнула доведенная собственными мыслями до отчаяния Женя, – понятно? Поэтому мы больше не общаемся.
Кристина вытерла руки о полотенце и переложила очистки от картошки с газеты в целлофановый пакет. Затем она достала разделочную доску, большой нож и принялась один за другим нарезать круглые клубни соломкой.
– Ты знала, – удивленно констатировала Женька. Вопреки ожиданиям, легче ей не стало – мысли в голове будто утроились, учетверились, и продолжали размножаться, – и не сказала мне.
– Видишь ли, Ковалева, – начала Кристина, не отрываясь от картофеля, – знала не только я. Знали все. Проблема в том, что мы не знали, как тебе об этом сказать. Иногда ты вела себя так, как будто тоже знаешь. А иногда – как будто нет.