Она была похожа сейчас на волка, оскалившего зубы и готового атаковать при первой опасности. Женя испугалась.
– Ленка… Я просто хочу знать правду, вот и всё.
– Какую правду? – Голос звучал спокойно, но слова вылетали сквозь зубы словно плевки.
– О том, что было с тобой на самом деле. Я много разговаривала с Мариной в этот месяц, и она многое мне рассказала. А кроме того… Лёк, мы были с ней в той больнице, где ты лежала. И были на кладбище. И я… Я всё знаю. Я знаю правду. И хочу понять, зачем ты мне врала?
Лёка долго молчала, и синева её глаз полыхала яростью. Женю трясло изнутри, она уже жалела, что завела этот разговор. Происходило именно то, чего она больше всего боялась.
– Марина рассказала тебе что-то, – Лёка наконец заговорила, и в каждом её слове звучал металл, – и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?
Женя вздрогнула, как от удара. Господи, как же она жалела…
– Нет, не этим. Её правду подтвердила Янка.
– А чем Янкина правда лучше моей?
Она не спрашивала, о какой именно правде идет речь, и именно это вдруг зародило в Жене сомнения. А вдруг?
– А Саша? – Выкрикнула она. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши, а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?
Она кидала вопрос за вопросом, в суетной надежде, что всему этому есть простое объяснение, и оно сейчас, сейчас произойдет. И с каждым словом видела, как сильнее и плотнее закрывается Лёка, уходя куда-то вглубь себя, растворяясь и пряча блеск из глаз.
Она не ответила ничего. Несколько минут сидела, раскачиваясь, а потом поднялась на ноги и ушла вглубь дома.
Женя осталась сидеть. В этот момент она ненавидела саму себя – за то, что приехала, за то, что искала, за то, что рискнула задать все эти вопросы. Она не понимала, что теперь делать – нужно было, конечно, вставать и уходить, потому что было ясно – Лёка не вернется. Она больше не хочет с ней разговаривать, не хочет её видеть.
Но ноги почему-то отказывались слушаться. Женя с удивлением обнаружила, как подступает к горлу забытая уже тошнота.
– Смотри, – Лёка появилась неожиданно, и волна облегчения накрыла Женьку с головой. Она удивленно смотрела, как Лёка садится рядом, как бережно кладет на колени альбом с фотографиями.
На первой из них Женя узнала саму себя – молодую, красивую, в драных донельзя джинсах и косухе, с немыслимой прической на голове.
– Это после майской демонстрации, помнишь? – Улыбнулась Лёка. – Мы гуляли тогда с тобой и Кристей, и она сделала несколько снимков.
На второй фотографии было уже несколько человек – Женька, сидящая на коленях у Лёки, рядом – Шурик, Светка и Кристина с Толиком.
– Это «База», какая-то дискотека. Не помню уже, какая.
Дальше было несколько фотографий с игры, в костюмах, и несколько – простых, бытовых, общажных.
Лёка листала альбом, улыбаясь, и рассказывая что-то про каждый снимок, а Женя, притихшая, сидела рядом и поверить не могла в то, что всё обошлось.
Она ахнула, увидев на следующей фотографии Ксюху на сцене, в окружении огней светомузыки. Новый образ так мало соответствовал старой знакомой Ксюхе, что Женя едва её узнала.
– А это я, – Лёка ткнула пальцем в худюшую светловолосую девушку, стоящую рядом с Ксюхой, и Женя не поверила своим глазам, – мало похожа, да? Рассвет моей женской привлекательности, прошедший под знаком кокаина.
Она листала фотографии, одну за другой, и все они были похожи – яркие огни, яркие девушки, сцена, клуб, и снова сцена, и снова девушки. А Женька, замерев сердцем, ждала, что же будет дальше. И дождалась.
Лёка. В больничном халате. Бледная как смерть, и такая же худая. Но глаза снова синие, цвет вернулся в них. А рядом с ней – на лавочке – женщина, по виду сильно старше, тоже одетая в халат и повязавшая на голову косынку. Они сидят рядышком, держась за руки, и Лёка, хоть и смотрит в объектив, но видно, что все её мысли и чувства направлены не вперед, а вбок – туда, где улыбается потрясающе красивой и доброй улыбкой эта женщина.
– Это единственный раз, когда меня приехала проведать одна из девчонок, танцевавших в шоу. И сфотографировала нас. Я отказывалась, боялась, что это может стать плохим знаком, но она захотела, и я… согласилась.
Женя слушала, и не замечала, как по её щекам одна за другой катятся слезы. Она смотрела на Лёкин профиль, на то, как трепетно она держала в руках это фото, и боялась, что сердце просто не выдержит.
– Она умерла через неделю после того, как был сделан этот снимок, – просто сказала Лёка, и от этой простоты стало вдруг еще больнее и горче, – а еще через два дня мне привезли готовую фотографию.
– Почему они сказали мне, что ты лежала в этой больнице?
– Потому что это правда. Я плохо помню первые дни после её смерти. Кажется, я кричала, дралась. Мне было даже не больно. Это было что-то, что невозможно вынести и невозможно изменить. И они оставили меня там, на какое-то время. Пока я не смогла… идти дальше.
То, что она говорила, было так просто и звучало так буднично, но за этой простотой скрывалось столько горя, что Женя уже не смогла больше сдерживать слез. Она обняла Лёку за шею, и прижалась к ней так тесно, как только смогла.
– Она, наверное, пришла позже, эта медсестра, – прошептала она, озаренная внезапной догадкой, – и поэтому не знала… Сашу.
Похоже, что Лёка её не услышала. Она продолжала с нежностью смотреть на фото, так, будто Жени тут вообще не было. И только насмотревшись вдоволь, перевернула страницу альбома.
– А вот уже Питер. Никаких наркотиков, никакого алкоголя. Работа, работа, и только работа.
Женя смотрела на фотографии, и думала – и эти клубы Марина назвала третьесортными? То, что было изображено на снимках, было действительно высшим классом.
– Вот Янка, и вся банда. Это мы ездили в Петергоф на выходные. А это мы с Катей и её ребенком. Тут мы уже помирились, кажется.
– Подожди, – Женя положила руку на альбом и заглянула Лёке в лицо, – скажи мне еще вот что. То, что ты рассказывала о том, как закончились ваши отношения с Мариной. Ты ничего не выдумывала?
– Нет, – пожала плечами Лёка, – я никогда не вру.
– Но Марина рассказала мне совсем другое.
– И её правда понравилась тебе больше.
– Да нет же! Но пойми, я звонила Яне, и она подтвердила, что никакого скандала не было…
– Мелкая, – Лёка убрала альбом и взяла Женю за руки, – послушай меня. Ты пришла просить у меня правды. Я дала тебе её – такую, какая у меня есть. Я не знаю, какая правда у Марины, и какая у Яны, и я не готова отвечать за их правду. Если тебя не устраивает моя – что ж… Другой у меня нет.
Она смотрела так искренне и так трогательно, что у Жени снова выступили слёзы на глазах. Боже мой, что же она наделала? Ведь это она, она, маленькая Ленка, честная и открытая. Причиняющая боль, и бегущая от расплаты, но никогда не сказавшая ни слова лжи. Как она могла в ней усомниться?
– Я строила стены, – сказала Женя тихонько, – и настроила их столько, что перестала из-за них видеть людей. Я принимаю твою правду, чудовище. Я тебе верю.
И тогда Лёка притянула её к себе, обняла крепко-крепко и, как раньше, как много лет назад, задышала в макушку:
– Я тебя люблю, мелкая. И я рада, что ты вернулась.
***
А потом была жизнь. И события в ней летели одно за другим так, что – только успевай оглядываться.
По иронии судьбы Марина нашла Лёкину фотографию ровно в тот момент, когда Женя и Лёка, уже успокоившиеся, пили остывший чай и дурачились, вспоминая юность. Они были поражены, когда в дверь неожиданно забарабанили, и на пороге оказалась Марина.
Женя скрепя сердце оставила их наедине, но разговор долго не продлился – уже через час Марина вернулась в гостиницу и молча собрала вещи.
– Хочешь, я отвезу тебя в аэропорт? – Предложила Женя.
– Не надо, я уже заказала такси. Посиди со мной на дорожку.
Они присели на краешек кровати, которую так много дней делили друг с другом, и крепко обнялись.
– Я буду скучать, – сказала Женя, и это было чистой правдой, – и я бы хотела еще когда-нибудь…
– Вы должны быть вместе, – перебила Марина, – мне больно это говорить, котенок, но, черт возьми, это правда. Вы действительно две стороны одной медали, и можете полноценно существовать только рядом. Она любит тебя, а ты любишь её. Боже мой, да вы даже влюбляетесь в одних и тех же баб. И я прошу тебя – не упусти своего счастья.
– Марусь…
– Не надо, – она высвободилась из Жениных объятий и мокрыми глазами посмотрела на неё, – прощай, котенок. Может быть, когда-нибудь…
И, подхватив чемодан, вышла из номера.
Женя вышла на балкон и долго провожала взглядом машину, увозящую Марину в аэропорт.
Вот и закончился еще один кусок её жизни. Важный, и нужный кусок. И заболела внутри застарелая ранка, но заболела уже по-другому – будто содрали с неё, наконец, многолетний нарыв, и стала она чистой, безопасной, хоть и болезненной пока, но с большими шансами на заживление.
Не успела Марина купить билет на рейс Денпасар-Бангкок-Москва, как Женя уже была у Лёкиного дома. Она неслась на такси, уговаривая водителя поторопиться и сама не понимая, почему так спешит.
И только заколотив в дверь, испугалась – а вдруг откроет Диана? Эта влюбленность, глупая, детская, испарилась без следа, и осталась только ревность и опаска – а вдруг?
Но повезло – открыла Лёка. Молча пригласила зайти.
Было странно – с момента Жениного ухода прошло всего несколько часов, и чайник с чашками остались стоять на столике в том же порядке, но внутри было чувство, словно пролетело несколько дней, а то и недель.
– Она уехала в аэропорт, – Женя не нашла ничего лучшего, кроме как сказать это.
Лёка кивнула, усаживаясь на пуфик.
– О чем вы говорили? – Не отставала Женя.
– Присядь, мелкая, – задумчиво попросила Лёка, – я хочу тебе кое-что сказать.
Женя села напротив, вся сжавшись в комочек. Ну что же. Бей!
– Знаешь… Я думаю, она искала не меня.
Лёкины слова лишь всколыхнули то, о чем Женя сама уже давно догадалась, но услышать это всё равно было горько.
– Она искала тебя, мелкая. И, судя по всему, так и не смогла найти.
– Ты ошибаешься, Лен, – тяжесть растеклась по Жениным венам, и ранка снова принялась болеть, – она нашла. Но не сумела остаться.
Грустная улыбка исказила Лёкины губы.
– Давай завтра поедем кататься? – Предложила она. – Я хочу показать тебе одно место на острове. Тебе должно понравиться.
– А как же… Диана? – Дрогнув, спросила Женя.
– Это не твоя проблема. Только согласись – и всё будет так, как мы захотим.
И всё действительно стало так.
Женя не знала, рассталась ли Лёка с Дианой, или нет, но уже через несколько дней заметила, что часть вещей из дома таинственным образом исчезла. Нельзя сказать, что её это не обрадовало, но это открытие было только одной радостью из целой череды сумасшедших, чарующих, волнующих событий.
Каждое Женькино утро теперь начиналось с вопля с улицы:
– Мелкая, выходи!
Один бог знает, как Лёка умудрялась так рано вставать, но с рассветом она неизменно оказывалась под окнами Женькиного номера.
Вместе они бежали к океану, делали зарядку, и, прихватив доски, выплывали на лайн-ап.
– Греби, греби! – Орала Лёка, подгоняя Женьку и хохоча, когда ту накрывало волной.
– Молодец! – Подбадривала, когда удавалось встать на доску.
– К берегу! – Командовала, видя, как лайн-ап смещается в сторону.
Океан принял их как своих, как лучших друзей и самых трепетных любовников. Он играл с ними волнами, подкидывал пеной, гладил гребнем волны.
Он разукрашивался в малиновый рассветный цвет, и приветствовал их утренней радугой.
С Лёкой Женька наконец исполнила свою мечту и ездила на байке – правда, только в роли пассажира, но её это совершенно устраивало. Они пристегивали доски к Лёкиному мотоциклу, надевали шлемы, Женя обнимала Лёку за талию, и не успевала оглянуться, как начинал свистеть в ушах ветер и перехватывать дыхание от скорости.
Они объездили так весь остров – и северную его часть, и южную. Побывали на пляжах с черным вулканическим песком, в Убуде – городе мастеров. Были и на вулкане, и в лесу обезьянок, и в глухих балийских деревнях, где и по-английски-то никто не разговаривал.
Лёка была совершенно своей в каждом месте, куда бы они ни приезжали. Легко и свободно разговаривала в местными то на английском, то на индонезийском, о чем-то договаривалась, смеялась. Их то и дело приглашали в гости, угощали жутко острой местной пищей (чаще всего рисом с морепродуктами), и приглашали приезжать еще.
Уроки серфинга тоже не были забыты – Женя уже довольно сносно стояла на доске, но больше всего ей нравилось сидеть на лайнапе, и любоваться открытым океаном и открывающимся видом на берег острова.
И было счастье. Каждый день, каждую секунду, проведенную вместе. Звенела в ушах молодость, свобода, и бесконечная близость. Сбылось то, о чем Женя исподволь мечтала, еще в Москве и позже – в самолете – слушая песни с Лекиной страницы вконтакте. Сбылось всё. И даже больше.
А вечерами, когда темнело и народ разбредался по клубам и кафешкам, они приходили на пляж, и долго сидели в обнимку на песке, слушая музыку прибоя и тихонько разговаривая о вечном.
Лёка много говорила о свободе. О том, как долго и трудно шла к себе, и каким счастьем было для неё обрести себя снова.
– Мне всё казалось, что можно обтесать, – говорила она, – взять то, что мне не нравится, и убрать это. Оставить только то, что нравится. И только здесь я поняла, что это глупо. Что мои черные стороны – это тоже я. И избавляясь от них, я избавлялась от себя самой. Без тьмы не было бы света. Без света не было бы тьмы. И без достоинств и недостатков не было бы меня.
Женя слушала, не перебивая. Она чувствовала, что это именно та правда, которую она так хотела и так искала.
– Я поняла, что не видела людей. Я задавала вопрос и придумывала ответ до того, как услышу его. А если не могла придумать – вовсе не задавала. Мнила себя богом, который вправе решать, что тот или иной человек хочет мне ответить. Бог Елена Савина. Как тебе? Звучит?
– Грустно звучит.
– Не то слово! Богом вообще быть трудно, мелкая. Много ответственности, и еще больше вопросов. И когда я поняла, что я вовсе не бог, стало настолько легче, ты даже представить себе не можешь. Теперь он управляет миром, а я просто живу. И отвечаю только за свою жизнь, а не за все вокруг.
– Ты очень выросла, Ленка.
– Смешно, правда? Взрослая тетка, открывающая для себя вечные истины, – Лёка подула Жене на макушку, растрепывая её кудряшки, – но думаю, это никогда не поздно для себя открыть. Правда, у этого есть и обратная сторона. Я больше не медный пятак, и не нравлюсь всем вокруг. Но я перестала продавать душу дьяволу, а это гораздо важнее.
– Душу дьяволу? – Удивилась Женя. – О чем ты?
– Я хотела быть лучшей во всем и для всех, понимаешь? И это возможно, но в процессе обтачки теряется основа. Это как будто ты изначально полено – такое, каким тебя бог создал. Со своими изгибами и заворотами. Но вот ты встречаешь кого-то, и начинаешь себя под него обтачивать. Нравится ему такой изгиб – и ты вытачиваешь изгиб. Нравится чтоб сучков не было – убираешь сучки. А потом встречается другой человек, и у него уже другие вкусы, и ты продолжаешь обтачивать… Пока ничего не остается вовсе.
– По-моему, кое-что всё-таки осталось, – Женя ущипнула Лёку за бедро и захихикала, когда та возмущенно вскрикнула.
– Нет, мелкая, – отсмеявшись, сказала она, – на самом деле, не осталось ничего. Всё, что ты видишь, я буквально выращивала заново. С самого-самого начала. С семечка, если хочешь.
– А что стало этим семечком?
– Я расскажу тебе об этом, мелкая. Но не сегодня.
– А когда?
– Когда-нибудь. У нас впереди еще очень много времени.
Но Лёка ошибалась. Времени почти не было. Женя изо дня в день откладывала разговор о будущем, но само будущее неумолимо приближалось, словно огромная волна, и грозило затопить их – такое хрупкое – счастье.
Пора было возвращаться домой. Лёка-маленькая снилась Женьке каждую ночь, и она всей душой стремилась к дочери. Но в то же время, вторая часть её души была накрепко привязана к Лёке-старшей, и что с этим делать – было совершенно непонятно.
Ясно было одно: Лёка с острова не уедет. А раз так – Жене придется уезжать одной. И скоро.
Лежа ночами без сна в огромной кровати, она смотрела в потолок и одну за другой перемалывала тяжелые мысли. Она знала, что как раньше – уже не сможет. А как по-другому – пока не могла понять.
Время пришло, и нужно было что-то решать, но решение никак не хотело приниматься.
И тогда Женя выходила на балкон, включала телефон и тихонько подпевала доносящимся из него словам:
Вот и настало время скитаний,
Время дневных и безгрешных свиданий,
Время спасения вечной души,
Время сказать: потерпи, не спеши
Время для тихой неузнанной песни,
Время на время быть врозь, а не вместе,
Время скрываться от правды и фальши,
Время понять: что ближе, что дальше
Сомнений не было: она любила Лёку. Любила как никогда раньше, сильно и страстно. Не раз в эти дни между ними возникало что-то… что могло бы всё очень изменить. И обе хотели и боялись этого.
Каждый вечер, останавливаясь на пороге Жениного номера, Лёка смотрела на неё своими синими глазищами, и молча ждала. И Женя наслаждалась этим мгновением – когда есть шанс, есть маленькая, но всё же надежда, что все те безумства, которые каждую секунду сияют в их зрачках, могут сбыться. Что снова может быть горячо, жарко, и страстно.
И она прощалась, и закрывала дверь. Прислонялась к ней с внутренней стороны, сползая на пол и шептала:
– Нельзя. Нельзя. Нельзя.