– Учредителями стали мы с Ольгой. Меня сделали учредителем по одной причине: я реально умел делать пластику. Дар у меня такой. Ну и имя уже какое-никакое к тому времени появилось. – Розенберг придирчиво оглядел ряд трубок, выставленных на письменном столе в специальной подставке. Выбрал одну, емкую, с коротким кривым мундштуком, и раздраженно стал набивать в нее табак. – Ольга хорошим врачом была, внимательным, но руки у нее, доложу тебе, были совсем крюки. Ей даже никогда не удавалось отрезать два одинаковых куска хлеба.
Розенберг улыбнулся трогательно-нежно, такой вид у него всегда становился, когда он говорил о жене. Некрасивая и неуклюжая женщина, неверная жена, она до сих пор была ему милее всех.
– Без меня у них ничего бы не получилось. А пока Ольга была жива, я не вникал ни в какие формальности, только оперировал. Потом, конечно, пришлось взять все на себя.
– Вот видишь. А как ты думаешь, стал бы Дорохов помогать вам с оформлением клиники, не требуя долю в прибылях? Он что, такой благородный? Я думаю, он вообще ни при чем.
Розенберг вздохнул как-то очень по-стариковски.
– Очень даже при чем, девочка моя. В те годы он числился депутатом чего-то там и не имел права заниматься бизнесом. Зато ему легко было нашу фирму продвигать.
– Но когда твоя жена умерла, он же у тебя ничего не потребовал?
– Интересная ты! По-твоему, он должен был ко мне прийти и сказать: уважаемый Розенберг! Я пятнадцать лет спал с вашей женой, поэтому будьте любезны выделить мне долю в прибылях! Он же не полный идиот, понимал, что после таких деклараций максимум, что он у меня получил бы, это кулаком в лоб. Кстати, не исключаю, что дружба с Милкой нужна ему не только для души. Может, через нее он хочет к нашей клинике подобраться. И нельзя не признать, он имеет на это определенные права.
Диана пожала плечами:
– Ну и не мучь себя. Позвони ему и выясни, чего он хочет. Заодно и узнаешь, что на самом деле было у него с твоей женой. Уверена, он скажет, что переспал с ней только ради того, чтобы она забеременела. Яша, да как ты не поймешь! Твоя жена поступила как разумная женщина. Ведь мужское бесплодие практически невозможно вылечить. Никто не мог знать, что она так рано погибнет и тайна откроется, иначе ты всю жизнь прожил бы, уверенный в своем отцовстве. Она сделала это ради тебя, Яша. И значит, она тебя любила. Да ты сам подумай, разве мог бы ты любить ее так сильно, если бы она не любила тебя?
Розенберг задумчиво пыхтел трубкой, распространяя по комнате крепкий вишневый аромат. Диана помахала рукой, разгоняя клубы дыма, потом встала и отворила форточку. На улице шел дождь, и в кабинете сразу почувствовалась сырость.
– Ты так яростно защищаешь Ольгу. Неужели ты к ней не ревнуешь, неужели не хочешь, чтобы я думал о ней дурно? Вдруг, если я ее возненавижу, то полюблю тебя?
– Она – твое прошлое, она часть тебя. Как я могу ревновать тебя к тебе самому? – почти прошептала Диана, подошла к мужу и положила ладони ему на плечи. Он склонил голову и прижался губами к ее руке.
– Это не только прошлое… – сказал он очень тихо.
– Я знаю…
Некоторое время они стояли так, и Диана вдруг поняла, что имела в виду Таня, спрашивая, бывают ли у них ТАКИЕ моменты. Дело было даже не в том, что они поняли друг друга, наоборот, к ней вдруг пришло ясное осознание, что они станут теперь единым целым, даже не понимая друг друга. Даже не любя, а скандаля и ссорясь и, не дай бог, изменяя, они станут одним организмом. Ни расстояния, ни разлука, ни другие женщины не смогут разорвать образовавшейся между ними связи.
– Спасибо тебе, зайчик. Знаешь, сначала я прямо взбесился, когда ты сюда приехала, а теперь думаю, что ты поступила правильно. Ты, ясен перец, несла полную чушь, но это была утешительная чушь. Мне действительно стало легче. Помнится, в начале дискуссии ты что-то говорила об антрекотах?
Она посмотрела на часы – настоящие золотые часики с бриллиантами. Розенберг подарил их Диане после первой брачной ночи. Она пришла в восторг, все не могла на них наглядеться, пока не сообразила: дорогим подарком он откупился от нее за собственную грубость, когда упрекал ее в том, что она не невинна. И теперь каждый раз, когда она смотрела на часы, ей становилось немного неловко.
– Уже почти одиннадцать, антрекоты закрылись. В соседнем парадном есть круглосуточный магазин, попробую купить там пельменей или котлет.
– Нет, зайчик, я сам схожу. Район тут спокойный, но лучше не рисковать.
Она хмыкнула.
– Намекаешь на историю нашего знакомства? Ладно, можем поступить проще. Давай по телефону закажем пиццу.
– Давай! Я никогда в жизни не заказывала.
Розенберг погладил ее по голове.
– Ты много чего еще не делала…
Уже направляясь к телефону, он вдруг остановился и задумчиво посмотрел на нее.
– Слушай, неужели я в тебе не ошибся? – спросил он. – Разве может такое быть? Сначала я удивился, какая ты добрая и честная, потом, когда мы уже поженились, подумал: нет, она банальная охотница за богатыми мужиками… А теперь думаю, первое впечатление меня не обмануло…
– Обмануло, – рассмеялась Диана. – Конечно, я охотница за богатыми мужиками. Знай, с кем живешь.
– Да, совет не напрасный. Но на практике, увы, он неприменим. Никто не может знать, с кем он живет на самом деле. Вот я жил, думал, у меня жена и дочери, одна приемная, две родные, а теперь оказывается: и жена у меня была чужая, и дочери не мои…
– Все, хватит! – отрезала Диана и промаршировала мимо оторопевшего мужа в прихожую. – Я не желаю это больше слушать. Я уезжаю в Петергоф, а ты сиди тут и ковыряй свои обидки.
– Но ты моя жена и должна меня поддерживать в горе. – Он усмехнулся и протянул к ней руку, но Диана ее отстранила.
– В горе – да! А в истерике – нет! Какое у тебя горе? Когда Ольга умерла, это да, это было горе. А сейчас? Дочери живы, здоровы, одна замуж вышла, две другие в элитной школе учатся. Это горе, по-твоему? Или, может, то, что ты богатый человек, – трагедия? Да ты вообще с ума сошел!
– Диана!
Но она яростно рылась в галошнице, отыскивая свои туфли и бормоча:
– Горе у него страшное! Дети оказались не от него! Да ты сам сколько раз говорил мне, что главное в человеке – это душа, а тело – только вместилище души. Так какая тебе разница, что в зарождение тел твоих дочек участвовал не ты, а другой? Ты же слушал, как они толкаются в животе, ты же волновался, когда жена была в роддоме, ты укачивал их по ночам, а потом водил в школу! Ты переживал, когда они болели, ходил с ними по музеям…
– По музеям – нет, – улыбнулся Розенберг. – Мы врали, что идем в Кунсткамеру, а сами отправлялись в кино или в луна-парк.
– Вот видишь! И теперь ты хочешь мне сказать, что вся твоя любовь к ним и их любовь к тебе, все переживания и страхи, все радости стоят меньше, чем одна-единственная клетка? Если главное – душа, какая, черт возьми, разница, из какого материала построено ее вместилище? В общем, пока! Я еду в Петергоф. Или нет! Я уезжаю к маме! – Диана злорадно расхохоталась. – Да, именно к маме! И буду там сидеть, пока ты не поумнеешь.
– То есть вечно? – хмыкнул Розенберг.
– Пока, дорогой!
Она хотела хрястнуть дверью, но от этого выигрышного жеста ее удержал роскошный вид этой самой двери. Вдруг отвалится резной наличник или позолоченная ручка?
Вопреки Дианиным ожиданиям родители ей не обрадовались.
Они по-прежнему жили в своей коммуналке, хотя Розенберг несколько раз предлагал им обменяться с доплатой или переехать в Петергоф.
– Ты зачем приехала? – спросил отец. – У мамы под юбкой прятаться? Сейчас попьем чайку, и я отвезу тебя к мужу.
– Никогда нельзя уходить из дома, как бы вы ни поссорились, – поддакнула мама. – Вернись и врежь ему как следует! Покажи, что ты в доме хозяйка, мужчины это любят.
– Мы не ссорились, – буркнула Диана, снимая туфли, – наоборот.
– Что – наоборот? Слишком счастливы вместе? – вспомнила мама любимый сериал.
– Яша захотел побыть один, он готовится к докладу. А мне одной тоже скучно. Мы с Таней Миллер были в кино, а теперь вот я к вам приехала.
– А мы уж шкаф отодвинули. – Отец решил сбавить обороты. – Ладно, одну ночку и так перекантуемся.
Мама подала чай на кухне. Папа, как обычно, устроился на подоконнике с папиросой. Диана выдвинула из-под стола табуретку и обнаружила на ней вязанье – мама вязала на продажу очередную шапку. Все было как всегда, но Диана не ощущала больше своим домом эту квартиру, в которой провела почти всю жизнь. Она отнесла вязанье в комнату, положила на рабочую коробку и задержалась, рассматривая знакомую обстановку. Неужели на этом диване она провела тысячи ночей в грезах о Володе Стасове? Воровато оглядевшись, она отодвинула эстамп, изображающий гробницу Тутанхамона и неизвестно с каким смыслом висящий на стене возле ее кровати. Надпись карандашом «Володя Стасов the best» никуда не исчезла. Как это было глупо, умилилась Диана собственным подростковым томлениям и быстро стерла сакральную надпись папиным ластиком.
– Слушай, вот мужа твоего нет, и у меня такое чувство, будто ты не вся пришла, – задумчиво произнес папа и посластил чай во второй раз. – Ты мне голову-то не морочь, Диана. Поссорились вы!
Она отложила бутерброд с творогом и удивленно уставилась на отца. Он почти никогда не разговаривал с ней так строго.
– Если я пришла одна, это еще ничего не значит. Вот он уедет к детям на два месяца, и что, мне нельзя будет вас навещать?
Папа глотнул чаю, скорчил гримасу, но, увлеченный воспитанием дочери, не сообразил, что неправильный вкус происходит от двойной дозы сахара.
– Не знаю, как тебе лучше объяснить… Может, ты сочтешь это смешным… Но понимаешь, если вы просто в разлуке, ты скучаешь, думаешь все время о муже, любишь и вспоминаешь его. И ты как бы носишь с собой его облик. Виртуальный облик, – добавил он модное словечко. – Ты одна, но вроде и вдвоем. А если ты злишься, тогда уж точно приходишь одна.
Мама улыбнулась и сделала Диане еще один бутерброд.
– Правда, Диана, ехала бы ты домой. Папа отвезет тебя на такси. Ты не хочешь признаться, что вы поругались, чтобы мы не начали расспрашивать, почему да отчего. На самом деле мы не хотим этого знать, это ваше личное дело. Сами разберетесь. Только один совет…
– Пусть своим умом живет, – буркнул папа, отставил стакан с приторным чаем и опять закурил.
– Пусть, конечно. Но на то и ум, чтобы решать, следовать чужим советам или нет. Знай, Диана, можно и нужно обижаться на мужа, если ты не права. Но если не прав он, поскорее пожалей его, потому что ему и так плохо!
Диана фыркнула. Интересно, как она начнет обижаться на Розенберга? Как мама себе это представляет? Обидеться – значит не разговаривать, не есть за одним столом и не спать в одной постели. Но они все время так живут! Что остается? Только переехать к родителям, но они, как выяснилось, ей не рады. Объявить голодовку, что ли?
– Неужели вы больше не будете мне помогать? – спросила она грустно.
– У тебя теперь для этого есть муж, – отрезал отец. – Вы с ним на то и поженились, чтобы помогать друг другу. Привыкай мужу помогать и его же просить о помощи. Неизвестно еще, что труднее.
– А вам наплевать на меня, что ли?
– Нет! Но лучшая помощь, какую мы можем теперь предложить тебе, – это не лезть в твою жизнь.
– Интересное дело! А если со мной что-нибудь случится?
– Мы станем помогать, когда вы вместе с мужем нас об этом попросите. При любом другом раскладе наше участие в вашей жизни будет только во вред. Собирайся домой, Диана.
И он отвез ее в Петергоф, розенберговскую явку на Крестовском острове Диана не сдала.
Глава 11
Оказавшись одна в пустом доме, она побродила по комнатам, потом заварила кофе и уселась в гостиной перед плазменной панелью. Пощелкала пультом, но по всем каналам шли или нудные политические дискуссии, или спорт. Розенберг не любил смотреть телевизор, поэтому пренебрег спутниковой антенной, и у них было только пять основных каналов. Как-то он обмолвился, что отказался от спутникового телевидения из-за младших девочек, не желая подвергать их соблазнам круглосуточных мультиковых каналов. Теперь девочки в Англии, и бог знает, вернутся ли когда-нибудь. А вдруг Розенберг больше не захочет их видеть? Чужая кровь, постоянное напоминание о неверности любимой жены. Мила – другое дело, она родилась задолго до знакомства Розенберга с Ольгой. В год ее рождения Розенберг сам был еще подростком. С помощью пальцев Диана вычислила, что ему тогда было пятнадцать лет! Да, за Милу он мог не обижаться на жену, а вот младшие…
Ее вдруг пронзила острая жалость к этим девочкам, которых она никогда не видела. Мать умерла, отец узнал, что на самом деле он не отец. Розенберг порядочный человек, девочек он не бросит, но теперь все изменится. Сначала он перестанет летать к ним раз в месяц, потом найдет предлог, чтобы не брать их на каникулы. Сейчас за ними присматривает его живущий в Англии брат, вот он постепенно и спихнет детей на этого брата. Будет оплачивать учебу, потом найдет для них работу и посчитает свой долг выполненным. «Еще и скажет, как мой папаша: я даю вам возможность жить самостоятельно, и это лучшее, что я могу для вас сделать», – зло подумала Диана. Счастье еще, что Яша – богатый человек, а был бы он бюджетником? Страшно подумать, что могло бы ждать девочек в этом случае. Или, не дай бог, у него бы родился ребенок от Дианы…
«Как это – не дай бог?» – изумленно остановила она себя. Разве это не она всего несколько дней назад заводила разговор о ребенке?
В этот момент в замке заскрежетал ключ. Розенберг или воры? Она осторожно выглянула в холл, лихорадочно вспоминая, где расположена тревожная кнопка.
Розенберг вошел, резко распахнув дверь, бросил связку ключей на крючок, не попал и выругался. Потом снял ботинки, не развязывая шнурков, и в одних носках отправился на поиски жены.
– Диана! – громко позвал он. – Ты где, Диана?
Она прошмыгнула в кухню и замерла там за холодильником. Ей надо было додумать очень важную мысль.
– Ну что за прятки, – сказал ее муж абсолютно трезвым голосом. – Выходи, я знаю, что ты дома. Я был у твоих родителей, пришлось наврать, почему мы потерялись…
– Я им сказала, что ты готовишь доклад и у тебя нет для меня времени, – сообщила она, не покидая убежища за холодильником.
– Выходи! Хватит уже! Аспекты моей жизни с Ольгой тебя не касаются. Я был прав, когда хотел осмыслить их в одиночестве.
Диана вышла из-за холодильника.
– Я в твою жизнь, Яша, не лезу. Ни в прошлую, ни в настоящую, ни в будущую. Если бы ты сказал, что хочешь пожить один на Крестовском, я не издала бы ни звука и даже ни о чем бы тебя не спросила. Может быть, звонила бы тебе время от времени, чтобы узнать, как ты питаешься. И все. Но ты уехал, не предупредив, и я волновалась.
Не дожидаясь ответа, она ушла к себе наверх. Приняла душ, расчесала и заплела косу, выщипала несколько волосков из бровей… Сон не шел, несмотря на поздний час. Только что додуманная ею мысль была ужасно безнадежной, и требовалось уснуть, чтобы от нее избавиться. Но ничего не получалось…
Розенберг появился в ее комнате в махровом халате и с бутылкой вина, которую он нес за горлышко, как гранату. Вытащив пробку, он подал бутылку Диане, а сам развалился на кровати и смотрел, как Диана, забыв про хорошие манеры, пьет из горлышка дорогое французское вино.
Она пила, и темно-красная струйка текла по подбородку, капала на белоснежную пижаму, оставляя пятна затейливой формы… Но Диане было все равно.
– Ты сердишься? – спросил Розенберг и осторожно отобрал у нее бутылку.
– За что я могу на тебя сердиться?
– Огласить весь список?
– Не надо. Я ведь не сержусь.
– Я подумал и понял: ты права, нам нужно идти к врачу. Ты скорее всего репродуктивно здорова. А у меня, вполне возможно, обратимая форма бесплодия…
Слезы с такой силой подступили к глазам, что Диана уже не могла их контролировать. Она зарыдала.
Господи, вдруг и правда Розенбергу удастся вылечиться? И она забеременеет, будет ходить, как утка, придерживая большой живот, а муж будет исполнять малейшие ее прихоти? А потом появится малыш… Ее малыш… Ее собственный ребенок!
– Но ты же понимаешь, нам теперь нельзя! – прорыдала Диана и уткнулась лбом в плечо мужа. – Никак нельзя!
– Почему же, зайчик?
– Слава богу, что у нас до сих пор не завелся ребенок, ведь мне пришлось бы делать аборт!
– Диана, что ты несешь? Ты в своем уме?
– В своем. – Она провела рукой по лицу, пытаясь успокоиться. – У тебя есть дети, две дочки… Пару часов назад ты сказал мне: они не мои. Но они ни в чем перед тобой не провинились! Они не украли и не убили, не сделали ничего такого, за что можно было бы от них отречься. Просто они, возможно, родились от другого мужчины. И вот они уже не нужны тебе… А если у нас с тобой родится ребенок? И ты точно будешь уверен, что он твой? – Диана всхлипнула, снова схватила бутылку, отпила из нее в надежде успокоиться, но поперхнулась. – Я очень хочу маленького, – сказала она, откашлявшись. – Хочу испытать, что такое быть беременной. Хочу кормить грудью и пеленать своего ребенка! Ужасно хочу! Но не могу. Я просто не смогу вынашивать ребенка, зная, что из-за него двое других детей могут оказаться брошенными на произвол судьбы. Если у нас будет малыш, ты забудешь про девочек. Они станут не нужны тебе.
– Диана, ты говоришь глупости! Я люблю девочек, как прежде. Просто мне тяжело смириться с мыслью, что Ольга… что она так со мной поступила.
– Ольга подарила тебе двух здоровых детей единственно возможным для вашей семьи способом, – сказала Диана. – А ведь у нее уже была дочка, и она вполне могла на этом остановиться. Выяснилось бы, что ты бесплоден, и жили бы вы себе спокойно, воспитывали бы Милу. Но твоя жена решила родить еще, наверняка только ради тебя! Чтобы ты никогда не узнал, что не можешь иметь детей. Ты должен на колени встать перед ее могилой, поблагодарить за то, что она дала тебе испытать счастье отцовства! Ты понял меня? – Последние слова она уже прокричала.