Он откидывается на спинку скамьи, вытягивает ноги и начинает громко дышать. Его дружки тоже с шумом втягивают и выпускают воздух.
Рита встает. Парни тотчас вскакивают. И в этот момент возле них останавливается большой рыжий пес, пробегавший мимо. Он тихонько рычит...
- Рекс! - слышится басовитый голос. - Назад!
Быстрым шагом подходит высокий парень в белой рубашке с распахнутым воротом, с ремешком в руке. Он изумленно смотрит на Риту, потом переводит взгляд на молодого человека с патефоном.
- Горбачевский? - говорит он недоуменно. - Вы что тут делаете?
Уже несколько дней Николай и Юра возились с ртутью. В маленькой застекленной галерее в Бондарном переулке они собрали "ртутное сердце" старинный прибор для демонстрации усиления поверхностного натяжения под действием электрического тока.
Прибор был собран на одной чашечке лабораторных весов. В этой чашечке, залитой проводящим ток раствором, лежала крупная капля ртути. К ней был подведен винт с иглой - так, чтобы кончик иглы касался ртути. Ртутная капля через проводящую жидкость соединялась с анодом аккумуляторной батареи, а игла - с катодом.
На второй чашке стояли уравновешивающие гирьки.
При пропускании тока поверхностное натяжение усиливалось, капля ртути сжималась и отрывалась от иглы. Цепь размыкалась, и капля, расплываясь, снова касалась иглы.
Она беспрерывно пульсировала - "ртутное сердце" билось.
Молодые инженеры пытались воздействовать на "ртутное сердце" высокой частотой. Для этого они окружили прибор спиралью, включенной в колебательный контур лампового генератора. Они полагали, что при какой-то частоте колебаний натяжение поверхности ртути резко возрастет и так сожмет каплю, что она вовсе перестанет касаться иглы. Тогда, добавляя ртуть, по увеличению веса капли можно будет судить об увеличении поверхностного натяжения.
Они меняли форму спирали, пробовали разные частоты - ничего не получалось. "Ртутное сердце" спокойно и ровно пульсировало, как и при обычном пропускании тока, без спирали.
- Ни черта не выходит, - говорил Юра, выключая ток. - Зря только время убиваем.
- Может, весы недостаточно чувствительные? Давай купим аналитические.
- Э! - Юра недовольно поморщился. - Уж лучше самим сделать пьезоэлектрические весы. У меня где-то есть схема...
В тот вечер Николай терпеливо повторял опыт в разных вариантах. Вдруг он услышал повизгивание и шорох: будто кто-то царапал дверь когтями. Он открыл дверь и впустил в галерею крупного пса бульдожьей породы, с рыжей полосатой шкурой, похожей на тигровую. В зубах пес держал книгу, обернутую газетой.
- Рекс! Здорово, собакевич. - Николай отобрал у пса книгу и потрепал его по гладкой теплой голове.
Пес лизнул ему руку и бешено завилял обрубком хвоста.
У Рекса было два хозяина, но жил он у Юры, так как у Николая было тесновато. Собаке часто приходилось исполнять роль посыльного. Вот и сейчас Рекс прибежал с поручением: Юра возвращал "Шерпов и снежного человека".
Николай угостил Рекса колбасой и снова занялся "ртутным сердцем".
Стемнело. Со двора неслись звуки радиолы: это внизу, в своей квартире, Вова проигрывал любимые пластинки.
Николай встал и накрыл весы с "ртутным сердцем" старым деревянным колпаком от швейной машины. С хрустом потянулся.
Не дается в руки поверхностное натяжение...
Дьявол с ним. Надо пройтись по бульвару. Проветриться. Заодно и Рекса отвести к Юрке...
- Горбачевский? - недоуменно говорит Николай. - Вы что тут делаете?
Парень с патефоном смущен.
- Ничего... - бормочет он. - Гуляем просто...
- А вам какое дело? - хорохорится курносый парень, подступая к Николаю.
Но Валерик Горбачевский хватает своего приятеля за локоть и, что-то шепча ему на ухо, уводит прочь. Остальные парни тоже уходят.
- Они... приставали к вам? - стесненно спрашивает Николай, накручивая ремешок на палец.
Только теперь Рита узнала его. Холодно глядя на Николая снизу вверх, она говорит:
- Вы упорно появляетесь в роли спасителя. Я в этом не нуждаюсь.
Тряхнув головой, она направляется к выходу с бульвара. Рекс бежит рядом с ней. Рита останавливается, треплет пса по голове.
- Странно, - говорит Николай, подходя ближе. - Рекс обычно не идет к чужим.
- Хорошая собачка. - Рита обеими руками берет Рекса за морду. - Прямо тигр.
- Это боксер. Тигровый бульдог... У него немного испорченная порода морда удлинена, видите?
- Он красивее бульдогов. - Рита выпрямляется, смотрит на Николая: Этот мальчик с патефоном - он ваш знакомый?
- Валерик Горбачевский? Он мой лаборант.
Свет фонаря падает на Риту, на ее золотистые волосы, на узкое лицо с нежным подбородком и темными печальными глазами.
Николай не может оторвать взгляд от Ритиного лица. Десятки вопросов вертятся у него на языке. Кто она такая? Каким образом свалилась тогда за борт? И что за странный интерес к месту ее падения: ведь Опрятин явно искал там что-то, у него на моторке был поисковый прибор. И Вова нырял там с аквалангом. Что они ищут?.. И почему все время кажется, будто он уже видел когда-то эту девушку?..
- Веселые у вас лаборанты, - насмешливо говорит Рита.
Круто повернувшись, она идет к троллейбусной остановке. Идет мимо фонтанов, подсвеченных цветными лампами. Мимо пустых скамеек и мимо скамеек, занятых парочками. Идет одна.
Кошка, Гуляющая Сама по Себе...
Николай долго глядит ей вслед. Потом подзывает Рекса и, широко шагая, продолжает свой путь.
Юра открывает дверь. Он в одних трусах, в руке у него отвертка "Дюрандаль".
- Здравствуйте, люди и собаки! - провозглашает он и ведет Николая в свою комнату, заваленную книгами и завешанную географическими картами.
На столе громоздится нечто, напоминающее электрополотер. Это знаменитый "сверхмагнитофон", с которым Юра возится вот уже третий месяц.
- Смотри, Колька. Я вытащил из него кое-что, и теперь...
Юра показывает Николаю почти готовые пьезоэлектрические весы и объясняет, что он придумал для упрощения схемы. Николай слушает и не слушает. Он дымит сигаретой, рассеянно стряхивая пепел в жестянку с шурупами.
- Юрка, - говорит он вдруг, прервав друга на полуслове, - я только что встретил ту, которая с теплохода прыгнула...
- Шут с ней. Теперь смотри: от кварцевой пластинки выводы идут...
Но Николай снова перебивает его:
- На месте ее падения что-то ищут. Опрятин ищет. И Вова.
Юра смотрит на друга, глубокомысленно почесывая "Дюрандалем" затылок.
- Может, они ищут затонувший город Шерги-Юнан? [полулегендарный город, ушедший под воду; его искали в последний раз летом 1960 года]
- Не дури, Юрка! К ней на бульваре приставали какие-то парни. Среди них знаешь кто был? Наш Горбачевский.
- Валерка?
- Да. Завтра поговорю с ним.
- Не надо. Ты не умеешь вести воспитательные разговоры. Я сам поговорю.
- Понимаешь, - задумчиво продолжает Николай, - у нее такое лицо... Все время кажется, будто я ее где-то видел раньше...
Юра явно настроен на другую волну. Он подбрасывает и ловит отвертку, а потом говорит с дружелюбной интонацией в голосе:
- Как же ты не узнал свою двоюродную тетку из Астрахани?
Николай раздраженно тычет окурок в жестянку и идет к двери.
- Жизнерадостная дубина! - бросает он на ходу.
Медленно идет он по вечерним улицам. Смутно и тревожно у него на душе.
12. О НАХОДКЕ, КОТОРАЯ ВЫНУЖДАЕТ АВТОРОВ ЗАКОНЧИТЬ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ И СОВЕРШИТЬ ЭКСКУРС В НАЧАЛО ПОЗАПРОШЛОГО ВЕКА
...Ибо распечатывание таких сосудов входит
в круг моих обязанностей.
В.Гюго, "Человек, который смеется"
Грязный брусок, приобретенный Приваловым на толкучке, больше двух недель провалялся на яхт-клубе, в рундуке, на дверце которого была выведена по трафарету аккуратная надпись "Меконг". Не то чтобы Борис Иванович забыл о нем - просто руки не доходили. С тех пор как в институте заговорили о Транскаспийском нефтепроводе, Борис Иванович потерял всякий покой. Неотступно стояло перед ним странное и заманчивое видение: мощная струя нефти, идущая через море...
Надо было хоть немного отвлечься от беспокойных дум, от вычислений, уводивших в область фантастики. У Привалова было испытанное средство охлаждения разгоряченной мысли: послесарничать, повозиться с инструментом и металлом. А если при этом случался собеседник, готовый выслушать его, Бориса Ивановича, дифирамбы слесарному искусству, то это было все равно что дом отдыха.
Итак, однажды после работы Привалов заехал на яхт-клуб, завернул брусок в газету и привез его домой. После обеда он приладил к кухонному столику тисочки и, мурлыча себе под нос песенку о хорошем настроении, разложил инструмент.
Перед работой он поскреб ногтями кусок мыла - старый способ, каким культурные металлисты предупреждают появление под ногтями траурной каймы.
- Не найдется ли у нас немного керосину? - спросил он жену.
- Не найдется ли у нас немного керосину? - спросил он жену.
Ольга Михайловна, мывшая посуду, обернулась к нему.
- Где-то был, - сказала она. - Помнишь, ты приносил, когда красил двери.
- Да-да, я кисть еще отмывал. Поищи, пожалуйста.
Борис Иванович смочил тряпочку керосином и принялся тщательно обтирать брусок.
- Любопытно, - говорил он при этом, - как техника меняет привычные понятия. Раньше керосин - он назывался тогда фотогеном - был почти неизвестен в быту. Потом он стал известен всем, включая грудных младенцев. Керосиновые лампы, примусы, керосинки "Гретц"... А теперь городские дети могут услышать это слово только в школе или - попав в реактивную авиацию... Электричество и газ! А когда-нибудь и эти слова перестанут быть ходовыми - как ты думаешь?
Ольга Михайловна ответила не совсем по существу:
- Я же просила тащить домой поменьше дряни! Зачем тебе эта грязная железка?
Привалов тем временем зажал брусок в тиски и принялся срезать острым шабером толстый слой ржавчины, размоченной керосином.
- Это не железка, - сказал он. - Я уже как-то говорил тебе, что железо в чистом виде встречается редко. В основном оно бывает в виде сплава с углеродом, который называется сталью. А железо, феррум, - это элемент, оно только в лабораториях бывает в чистом виде. И, кстати, оно почти не ржавеет. А эта штуковина ржавая - значит, стальная.
- Позволь, а как же нержавеющая сталь?
- Это, видишь ли, название условное. В некоторых марках нержавеющей стали железа меньше, чем хрома и никеля.
- Чего только не узнаешь на старости лет! - вздохнула Ольга Михайловна, вытирая тарелку. Глаза ее смеялись. - Борис, - сказала она немного погодя, - давай пойдем в кино. В "Повторном фильме" идет "Колдунья". Все ее видели, кроме нас с тобой.
- В принципе я не против "Колдуньи", - ответствовал Привалов, орудуя шабером. - Ты же знаешь, я всегда стоял горой за ведьм, волхвов и леших. Но, прежде чем приобщиться к оккультным наукам, я очень хочу заглянуть в этот ящичек.
- Ты скажешь! - засмеялась Ольга Михайловна. - Постой, но разве он пустотелый?
- В том-то и штука, - радостно откликнулся поклонник волхвов. Понимаешь, он слишком легок для своего размера - я это еще на толкучке заметил, когда взял в руки. Но никаких стыков на стенках не видно. Вот мне и стало интересно, как он сделан.
Привалов отложил шабер. Блестящая поверхность металла обнажилась почти повсюду, только в углублениях темнела ржавчина.
Молотком он постучал по углам и по середине.
- Явно пустотелая штука, - сказал он и потряс ящичек около уха. Никакого звука. Или там ничего нет, или что-нибудь плотно набито.
- Борис, ты поосторожнее, - забеспокоилась вдруг жена. - Может быть, это неразорвавшаяся мина?
- Ну что ты! Я не вижу ни одного отверстия для взрывателя или предохранителя. И, судя по вмятинам и забоинам, этой штукой пользовались как подставкой: на пей рубили и сверлили. Если б что и было, она бы давно взорвалась.
- А вдруг она замедленного действия?
Борис Иванович ухмыльнулся:
- Ты напоминаешь мне бабушку из "Детства" Толстого. Помнишь? Она не пожелала выслушать объяснение, что дробь не порох.
- Благодарю за сравнение!
- Да ты не сердись. Понимаешь, ящичек сделан очень давно, тогда не было механизмов замедления. Вообще говоря, я бы мог взять его завтра в институт и между делом легко разобраться, даже не вскрывая его. Можно измерить толщину его стенок ультразвуковым толщемером. Можно взять конвертик с фотопленкой, ампулу с чем-нибудь радиоактивным - мезоторием, например, - и просветить ящичек гамма-лучами. По снимку можно было бы, вероятно, понять, есть ли что внутри.
- Вот и сделай так, - сказала Ольга Михайловна, убирая посуду в шкафчик.
- Э-э, нет! - Привалов зажег газовую горелку. - Старые способы тоже нельзя забывать. Помнишь, у Козьмы Пруткова: и при железных дорогах надо сохранять двуколку.
- А еще у него же сказано: если у тебя есть фонтан - заткни его, язвительно заметила жена.
- Верно, - миролюбиво сказал Привалов. - Мы в расчете за бабушку.
С этими словами он поставил на газ сковородку и положил на нее ящичек.
- Теперь ты будешь его поджаривать?
- Очистительная сила огня! - Борис Иванович перевернул ящичек на другой бок. - Сейчас мы ему прогреем старые ревматизмы... И хорошее настроение не покинет больше нас...
Напевая, он высыпал на блюдечко немного зубного порошка, размешал его с водой и, смочив в растворе тряпку, стал водить ею по стенкам ящичка. Мел, шипя, быстро высыхал на горячем металле. Ящичек стал чисто белым, лишь слегка проступали в углублениях пятна ржавчины.
- А дальше что? - спросила жена, с любопытством наблюдавшая за этими манипуляциями.
- А вот смотри.
Привалов смочил сухую тряпочку керосином и стал отжимать ее на ящичек. Желтые капли, падая на меловую поверхность, мгновенно расходились, пропитывая ее.
- Видишь? Вот тебе старые методы дефектоскопии.
На всех гранях ящичка проступили четкие, тонкие, будто иглой процарапанные линии, образовавшие строгий геометрический узор.
Подняв очки на лоб, Привалов любовно разглядывал стыковые линии.
- Понятно, - говорил он. - Ящик собран, как деревянный, на шипах, под "ласточкин хвост". Края, очевидно, зачеканены, а потом все зашлифовано. Керосин на меловом слое всегда покажет щель, самую тонкую...
- Надеюсь, ты не сейчас будешь его вскрывать?
- Ах да, "Колдунья"... - Привалов поспешно, прибрал со стола и пошел умываться.
- Знаешь, - донесся его голос из ванной комнаты, - надо бы завести в доме телевизор.
- Нет уж, извини. Тогда тебя совсем из дому не вытащишь. У меня на этот счет твердые взгляды.
- Ну-ну... - Привалов вышел из ванной, вытирая руки. - Это очень старый ящичек, Оля. Соединения на шинах характерны для тех времен, когда в технике преобладало дерево и "деревянная технология" переносилась на металл. Мы теперь считаем, что получить точные размеры на дереве невозможно. А в восемнадцатом веке, в начале, Вильгельм де Геннин в своем описании сибирских и уральских заводов писал, что "железо не есть дерево и сделать его ровно, яко стругом строганное, не можно". Этот самый де Геннин...
- А ты мог бы одновременно говорить и одеваться? - мягко опросила Ольга Михайловна. - Удивительно, сколько детского в мужских характерах...
Они вышли из дому. Привалов с удовольствием вдохнул прохладный воздух вечера. После возни с металлом и инструментом он чувствовал себя отдохнувшим, освеженным.
- Борис, - сказала Ольга Михайловна, взяв мужа под руку, - мне кажется, что твое увлечение старой техникой - дело не очень-то современное.
- С чего ты взяла, что я увлекаюсь старой техникой?
- Ты очень любишь рассказывать о ней. И при этом у тебя оживление какое-то особенное... Ведь ты работаешь в новых отраслях техники, ты же не историк и не археолог.
- Ты не совсем права, - задумчиво сказал он. - Просто я считаю полезным знать, как это делалось раньше. Раньше тоже не дураки жили... А кроме того, Оля, в технике иногда бывают вполне закономерные, с точки зрения диалектики, случаи возврата по спирали к чему-нибудь старому. В новом качестве и в новых условиях.
Они свернули на многолюдную, залитую огнями улицу.
- Возьми любой музей, Оля, - продолжал Привалов. - Тебя не поражал огромный контраст между качеством старых орудий труда и качеством произведений этих орудий?
- Нет, - призналась Ольга Михайловна.
- Конечно, ты, как заведующая детской библиотекой, далека от этого... Но помнишь, в Эрмитаже мы осматривали зал средневекового оружия?
- Это где конные рыцари с копьями?
- Вот-вот. Каждая вещь там - произведение искусства. Какая тщательная отделка, сколько блестящей выдумки в каждой детали! Скажу тебе откровенно: если бы мне, инженеру двадцатого века, поручили спроектировать завод по выпуску рыцарских доспехов, я бы сел в калошу, хотя располагаю такими технологическими приемами, о которых наши предки и мечтать не смели.
- Чем же они это делали?
- Чем делали? - переспросил он. - В Эрмитаже есть комплект слесарного и токарного инструмента, принадлежавшего Петру Первому. Инструмент царский значит, хороший, он ведь толк в инструменте знал. Но какое это все тяжелое, грубое и нестойкое, с современной точки зрения! Нынешний хороший слесарь не смог бы работать этим ужасным инструментом.
- Не забывай, что производительность труда была тогда ничтожная, а условия труда адские, - заметила Ольга Михайловна.
- Конечно, так. Но какие были золотые руки и головы! И ведь наша-то техника без них, средневековых умельцев, не могла бы дойти до уровня сегодняшнего дня. Вот почему я отношусь к старой технике с уважением. Ее из потока истории не выкинешь, как и слово из песни... А что касается слесарного ремесла - гарантирую, что и при самом высоком развитии автоматики, через тысячу лет, хороших слесарей будут уважать еще больше, чем теперь!