Вторая картина, "Знамение" - главная из цикла "Руны и Тела". В багровом мареве застыли искаженные, дрожащие, фигуры людей. Над их головами сплелись руны, или что-то подобное, может даже знаки шумерского письма, хотя откуда Корсакову знать, как они выглядят. Среди ночи что-то словно толкнуло его. Он вскочил и лихорадочно принялся работать. Зажег все имевшиеся в доме свечи и до самого рассвета исступленно творил. Картина забрала все силы и под утро он рухнул на матрас и провалился в сон без сновидений, как смертельно уставший человек. Проснувшись, он даже не смог вспомнить того состояния, в котором работал. Картина была странная, написанная даже не в его, Игоря Корсакова, манере. Он выставлял ее пару раз, но без успеха и в конце концов спрятал в подвал. И вот теперь картиной заинтересовался Жуковицкий. Интересно знать, сам он вспомнил ее, или по чьей-то просьбе "подъехал" к Игорю? Если Жучила по собственной инициативе решил купить "Знамение" и "Снег" - цена одна, но если это заказ, то надо держать ухо востро. Хорошо бы Леню потеребить - он многих коллекционеров знает, может выяснить, не собирает ли кто подобные полотна? Так или иначе, картины оставлять в квартире нельзя - Жук украдет и не поморщится. И еще посочувствует: что же ты, скажет, Гарик, не уберег? Я бы купил и за ценой не постоял бы, а ты...
Корсаков нашел в чулане полиэтиленовую пленку - такими парники укрывают, тщательно упаковал картины и, стараясь не потревожить соседей, отнес полотна в подвал. Там он завалил их старым хламом, картонными коробками, битым кирпичом. Даже пылью присыпал. Оглядев подвал он остался доволен - если и заглянет кто, тот же Жук, все равно не догадается, что под кучей мусора может храниться что-то стоящее.
Глава 5
Нарушение сна - явный признак алкоголизма. Это любой врач скажет. Можно, конечно, лечь, закрыть глаза и провалиться в непонятную тягучую смесь из образов, мыслей, воспоминаний... Это не сон, а иллюзия - мозг не отдыхает, а продолжает работать, причем работать вхолостую. Могут, конечно, родиться необычные сюжеты, но если их воплотить на холсте - сам рад не будешь. Такое уже не раз бывало и лучше уж не спать совсем, тем более, что особых усилий для этого прилагать не нужно.
Корсаков достал эскизы к портрету Анюты. Картина получилась не сразу он пробовал менять ракурс, склонял милую головку девушки к плечу, добавлял украшения, пытался менять освещение лица. Вот окончательный вариант того, что он перенес на холст.
Карандаш придавал рисунку некое очарование, незаконченность, иллюзию приостановленного движения. Казалось, девушка на портрете вот-вот несмело улыбнется, а может, дрогнут ресницы, глаза наполнятся влагой и она отвернется, чтобы скрыть слезы. Жаль, что карандашный рисунок недолговечен чешуйки грифеля осыплются с бумаги, и образ потускнеет, как бы подернувшись дымкой времени. Постепенно сотрутся детали и останется лишь контур, силуэт, похожий на воспоминание о дорогом человеке, ушедшем навсегда.
Игорь отложил эскиз. Что-то слишком часто он думает об этой девчонке. Такое впечатление, что она не случайно возникла в его жизни и ее появление было предопределено. Впрочем, бред, обычный бред. Желание перемен, тягостность существования заставляет выдумывать всяческие глупости. Нет никакой девушки, предназначенной ему, есть обычная избалованная девица, привыкшая брать, ничего не давая взамен и глядящая на мир из окна папиного лимузина. Небольшое приключение - перепихнулась с представителем околобогемной тусовки, с вольным художником. Ну так пусть этот художник и дальше вольно гуляет. Если папа позволит. А не позволит - найдем другого!
Разозлившись то ли на себя, то ли на Анюту с Владиком, Корсаков собрал эскизы стопкой, взвесил ее на руке и запустил по комнате, как листовки в толпу.
-- Игорек, ты не спишь? - кто-то постучал в наружную дверь, хотя Игорь оставил ее открытой - замок чинить было лень, а батареями заваливать вообще людей смешить.
-- Не сплю, - отозвался Корсаков, - заходи, Трофимыч.
Оглядев валявшиеся эскизы, Трофимыч осторожно прошел в комнату и, потоптавшись, присел возле матраса на корточки.
-- Слышь, Игорек, тут халтурку подкинули. В соседнем особняке стены на втором этаже поломать. Обещали утром оплатить, как сказали: "по факту". Особняк какая-то контора купила, очередная "шараш-монтаж". Будут ремонт делать под офис, а может, под магазин. Намедни менты там облаву провели всех, кто ночевал, выгнали. Особняк пустой стоит. Ты как, подработать не желаешь?
Игорь подумал. Ночевать в пустой квартире не хотелось, тем более, что заснуть не получится. Раньше хоть с Владиком поговорить можно было, а теперь пусто, тоскливо. Денег, конечно, заплатят копейки, но работа отвлечет от горьких мыслей. Именно вот с такого перепоя, на второй-третий день приходит такая депрессия, что можно и в петлю головой - сколько уже примеров было.
-- Ты хоть был там? - спросил он, - может там стены такие, что из пушки не прошибешь?
-- Ну, конечно, раньше на совесть строили, но кто нам мешает попробовать? Инструмент я подобрал: кувалду, лом, ну еще кое-что по мелочи. Одному неохота возиться, а мои кореша лучше будут с протянутой рукой стоять, или бутылки собирать, чем палец о палец ударят.
-- Пойдем, Трофимыч, разомнемся, - Игорь поднялся, надел куртку, сунул в карман сигареты, - ломать не строить. Так, нет?
Особняк стоял чуть в глубине улицы, фасадом на Арбат. Половину его уже занимал антикварный магазин - видно дом разделили перегородками уже в советские времена, а во второй половине особняка и предстояло провести подготовку к ремонту.
Через узкую дверь, выходящую в переулок, они попали на лестницу, ведущую на второй этаж. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструмент в брезентовой сумке. Запах на лестнице стоял кошмарный - временные жильцы, не утруждая себя, справляли естественные надобности прямо под лестницей.
-- Что за народ, - бурчал Трофимыч, пробираясь под лестницу в поисках электрической розетки- где живут, там и гадят.
Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло. Воткнув переноску в розетку, Трофимыч стал подниматься наверх, держа лампу над головой, отчего стал похож на Прометея, несущего людям божественный огонь.
-- Вот, господи прости, вляпался все ж таки, - он приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.
Поднявшись на второй этаж, Корсаков с облегчением положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями, стены, половые доски со стертой краской и выглядывающими головками ржавых гвоздей.
-- Ну, и где ломать будем? - спросил он.
-- Вот эту стену сказали не трогать - магазин старья там, а вот здесь, а здесь будем ломать, - показал Трофимыч и повесил переноску на крюк от люстры.
Перегородки, которые предстояло снести, были, судя по толщине, в один кирпич и отделяли небольшие комнаты от общего зала. Корсаков поднял кувалду, размахнулся и ударил несильно, для пробы. Обои порвались, посыпалась штукатурка. Еще один удар и два кирпича выпали из стены в соседнюю комнатку.
-- Тут и делать нечего, - сказал он, - до утра сломаем. Перекурим, для начала?
-- Давай, - согласился Трофимыч.
Они уселись на корточки, привалившись к капитальной стене. Игорь вытащил сигареты, угостил напарника, Трофимыч поднес зажигалку.
-- А помнишь, Игорек, три года назад напротив театра дом ломали? спросил он.
-- Откуда же я могу помнить, если тогда меня здесь еще не было.
-- О-о... Вот это дело было. Сам я не участвовал, а мужики рассказывали. Взялись они, значит стену одну долбить. Вдарили раз, другой, а кувалда-то вдруг возьми, да и провались! Что за едрена-Матрена? Давай глядеть. А там чулан, ага. Ну, стену разбили по быстрому, свет поднесли, а там... - Трофимыч звонко шлепнул себя по щеке - будто комара убил, подсвечники серебряные, вина ящик, а то и два, деньги царские и так, по мелочи барахла старинного навалом. Мужики на радостях сели, да и приговорили винцо - чего жалеть, если тут побрякушки всякие-разные из драгметаллов! Сами упились до скотского состояния, а что не смогли выпить - на улицу вынесли. Подходи, народ, пей-гуляй. Да... Так потом оказалось, что вино дороже всех побрякушек стоило. Оно аж с конца девятнадцатого века осталось, во как!
-- Слышал я эту историю, - кивнул Корсаков, - дураки, они дураки и есть. А с побрякушками что стало?
-- Что успели - попрятали, а на остальное менты из "пятерки" лапу наложили. Государству так, мелочь какая-то досталась. Ходил тут после один хмырь из музея, очень убивался, что народ несознательный, - Трофимыч поплевал на окурок и поднялся, - ну, что, взялись?
-- Взялись.
Трофимыч поднял кувалду, подбросил в руке, взмахнул, примериваясь. Кувалда повела его назад, гулко стукнув в стену, возле которой они курили.
-- Взялись.
Трофимыч поднял кувалду, подбросил в руке, взмахнул, примериваясь. Кувалда повела его назад, гулко стукнув в стену, возле которой они курили.
-- Слыхал? - спросил, замерев, Трофимыч.
-- Да, звук странный, - согласился Корсаков. Он достал из сумки молоток и принялся обстукивать стену вокруг следа от кувалды, - ну-ка, стукни вот здесь.
Трофимыч ударил вполсилы. Гулкий звук разнесся по особняку. Напарники переглянулись.
-- Мать честная, - Трофимыч суетливо скинул пальто, сбросил лыжную шапочку, - неужели и нам повезло.
-- Не тормошись, - остановил его Игорь, - дай-ка я сперва.
Постукивая молотком он определил где начиналась капитальная стена, достал карандаш и очертил на обоях прямоугольник.
-- Похоже, здесь была дверь.
-- Сейчас мы ее вышибем, как два пальца...
-- Ты погоди, - остановил Корсаков разгорячившегося напарника, кувалдой колотить - ума не надо. Кстати, в антикварном магазине сигнализация есть? Сработает, не дай Бог.
-- Отключили на сегодня и двух охранников оставили.
-- Все равно давай по-тихому.
Надрезав по карандашному следу, он сорвал обои. Клеили их не один раз, слой на слой, но отошли от стены они сравнительно легко.
Открылась серая, в разводах клея, штукатурка. Игорь покопался в сумке и достал монтировку. Приставив плоский конец ломика к стене, он принялся молотком сбивать штукатурку, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Трофимыча. После нескольких ударов обнажился красный кирпич.
-- Черт, нежели ошибка вышла? - пробормотал Трофимыч.
-- Не спеши. Видишь, кирпич отличается, - Корсаков показал разницу между цветом кирпича в стене и на освобожденном участке.
Он сбил штукатурку по всему периметру, Трофимыч отгребал ее в сторону. Руки с непривычки дрожали, по лицу бежал пот - проспиртованный организм протестовал против нагрузок.
-- Дверь там, - бормотал Трофимыч, - точно говорю - дверь.
-- Очень даже возможно - согласился Корсаков. Его тоже стал захватывать азарт кладоискательства. Он отступил от стены, - ну-ка, давай кувалдой. Да не со всей дури - потихоньку, полегоньку.
Трофимыч бухнул в стену, обернулся, радостно улыбаясь - звук был гулкий, как если бы за кирпичами была пустота. Ударил еще несколько раз и внезапно несколько кирпичей сдвинулись. Ободренный удачей, Трофимыч набросился на старую кладку, как засыпанный в забое шахтер.
По особняку разносились гулкие удары, Корсаков морщился - охрана антикварного магазина могла поднять тревогу, несмотря на предупреждение о проводимых работах.
Кирпичи подались и рухнули в образовавшееся отверстие. Трофимыч уронил кувалду себе на ногу, выругался и припал к пролому.
-- Темно, как у негра в желудке и воздух какой-то пыльный.
-- Если эту дверь заложили хотя бы в семнадцатом году - это неудивительно, - сказал Корсаков.
Они быстро разобрали остатки стены, за которой оказалась полураскрытая дверь.
-- Ишь, даже не заперли, - проворчал Трофимыч, распахивая дверь настежь, - Игорек, тащи-ка переноску.
Корсаков отцепил переноску от крюка в потолке, подтянул провод к пролому. Стоваттная лампа осветила небольшую комнату, бюро возле противоположной стены, полированный стол на гнутых ножках. На столе лежали стопка книг, разбросанные карты, стоял подсвечник с наполовину прогоревшими свечами. Все было покрыто толстым слоем слежавшейся, похожей на войлок, пыли.
Трофимыч ринулся к бюро. Корсаков повесил переноску на дверь и прошел в комнату.
-- Пусто, - разочарованно сказал Трофимыч, - пусто, мать его так!
-- Ты погоди, не мельтеши. Оглядись повнимательней, - сказал Корсаков.
-- А чего тут глядеть, - Трофимыч повел рукой.
Комната и вправду была пуста. Игорь подошел к столу, заглянул за него.
-- Ты рассказывал, как мужики вино нашли, - напомнил он, - вот, полюбуйся.
За столом стоял полупустой ящик, наполненный какой-то трухой, из которой торчали горлышки запечатанных сургучом бутылок. Трофимыч метнулся к столу, выхватил бутылку, протер ее ладонью.
-- Хе... а, черт, не по-нашему написано
-- Дай-ка, - Корсаков взял у него бутылку, повернулся к свету, "Henessey", тысяча... - он почувствовал, как у него перехватило дыхание.
-- Чего? - насторожился Трофимыч, - барахло?
Корсаков откашлялся.
-- Трофимыч, ты хочешь купить этот особняк?
-- А на хрена он мне? - озадаченно спросил напарник.
-- Пивную устроишь, - ответил Игорь, чувствуя, что сердце забухало так, что вот-вот могло проломить ребра.
-- Не люблю я пива, - сказал Трофимыч, - что с вином-то?
-- Это не вино, родной ты мой, это коньяк!
-- Хрен редьки не слаще. Продать можно будет?
-- Можно, еще как можно. Только с умом надо, понял?
Игорь присел на край стола, лихорадочно соображая.
-- Так, Трофимыч. Ты сидишь здесь, стережешь коньяк и все остальное, Игорь поставил бутылку на стол, взял в руки книгу, смахнул ладонью пыль и полистал ее.
Трофимыч заглянул через плечо.
-- Тоже не по-русски.
-- Эта - на французском, - Корсаков отложил книгу и взял другую, - а эта на латыни. Эта... я даже не знаю на каком языке, но... - сказал он и замолчал.
На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину "Знамение", заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.
-- Что там?
-- Не знаю, - задумчиво сказал Корсаков, - но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.
-- Вот свезло, так свезло, - выдохнул Трофимыч, - я одного барыгу знаю - книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.
-- Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, - пробормотал Игорь.
-- А картишки? Смотри ты, пакость какая, - Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, - прям порнуха, прости Господи.
-- Это карты Таро, - пояснил Корсаков, - специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, - он собрал карты и сложил в плоский футляр. Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!
-- Может, мужиков позвать?
-- Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?
-- Понял.
-- Ну, то-то, - Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. - Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.
-- А почему послезавтра?
-- Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, - пояснил Корсаков. - Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.
-- Понял, - радостно закивал Трофимыч, - давай, Игорек, не мешкай. А где это - Канары?
-- Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, - не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.
Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.
Корсаков почти бегом добежал до метро "Арбатская" и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо "алле", или "слушаю вас", Леня вопрошал "чего надо?".
-- Чего надо? - раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.
-- Леня?
-- Я за него, - пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.
-- Как здоровье драгоценное?
-- Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.
-- Что-о? - испугался Корсаков.
-- Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны...
-- Герман, что ли? - уточнил Корсаков.
-- Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался - мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.
-- Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, - похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. - Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.
-- Слушай, Игорек, давай завтра, а?
-- Никак нельзя завтра - опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?
-- Михаил Максимович? - помолчав, вспомнил Леня, - Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?
-- А старье он до сих пор коллекционирует?
-- Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал - он на аукцион приезжал.
-- У меня есть кое-что для него, - сказал Корсаков.
Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.
-- Ты уверен, что он заинтересуется? - наконец спросил Леонид.
-- Думаю, что заинтересуется.
-- Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.