Крайнев торжественно развернул тряпицу и выложил на стол кус окорока. Лиза взвизгнула и захлопала в ладоши. Глаза Клауса едва не выкатились из орбит. Он наклонился над ветчиной, понюхал и зачмокал губами:
— Майнт готт! Русиш спецалитет!
— Сейчас попробуем! — сказал по-немецки Крайнев и взял со стола нож.
— Найн! — упредил его Клаус и нож отобрал. — Знаю, как русские нарезают! Разве можно кромсать деликатес?…
В подтверждение своих слов, Клаус приложил лезвие к краю окорока и бережно отделил тоненький пласт ветчины. Повторив эту операцию дважды, он разрезал ломти пополам и свернул каждый в трубочку. Одну сразу бросил в рот и медленно сжевал, закатывая глаза.
— Как будто только из коптильни! — воскликнул он в восторге.
— Так и есть! — подтвердил Крайнев.
— Господин Кернер, вы волшебник! — продолжил Клаус. — Чтоб мы делали без вас?! Где вы добываете такие вещи?
— Русские в таких случаях говорят: места надо знать!
Клаус глянул на него недоуменно.
— Помните бочки керосина?
— Со склада трофеев? Вы хорошо заплатили. Я еще недоумевал: зачем столько?
— В деревнях освещают дома керосиновыми лампами. Это в Городе пользуются электричеством.
Клаус пренебрежительно глянул на тусклую, засиженную мухами лампочку, висевшую под потолком, но спорить не стал.
— Керосина они не видели с начала войны, — продолжил Крайнев. — Ветчина — благодарность вам.
— Майн готт! — воскликнул Клаус. — Если вам что нужно…
— Лизонька! — повернулся Крайнев к женщине, прислушивавшейся к их разговору. — Сделай нам глазунью! Корзинка с яйцами в сенях…
Лиза убежала, Клаус проводил ее плотоядным взором. Крайнев тем временем достал из другой корзины, стоявшей на лавке, бутылку, вытащил газетную пробку и аккуратно разлил жидкость по стаканам. Клаус взял свой, понюхал.
— Тот, что привозили в прошлый раз?
— Тот! — подтвердил Крайнев.
— У вас и самогон спецалитет, — вздохнул Клаус, — мягкий, ароматный. На здешнем рынке продают какую-то гадость, двое солдат отравились. Господин комендант вынужден запретить немцам покупать самогон. Где солдату достать хорошую выпивку? Дикая страна!
— Привезу еще! — успокоил немца Крайнев.
Они выпили. Клаус бросил в рот ломтик ветчины, Крайне потянулся к тарелке, но, натолкнувшись на взгляд немца, передумал и зажевал хлебной корочкой. Лиза принесла сковороду с яичницей. Мужчины стали жадно есть, подставлял под капающий жир ломтики хлеба. Лиза слегка ковырнула яичницу и наколола вилкой кусок ветчины. Клаус хмуро глянул на нее, но смолчал. После того, как яичницу съели, Лиза унесла пустую сковороду и обратно не появилась — догадалась: мужчины хотят поговорить. Крайнев достал из кармана листок бумаги, развернул и положил перед Клаусом. Тот быстро пробежал глазами.
— Швейные иголки простые… иглы для швейных машин… А иглы для примусов не требуются? На складе полно…
— Русские крестьяне не пользуются примусами, — возразил Крайнев. — С утра они топят печь, даже летом, готовят пищу и оставляют в печи на весь день. Печь остывает долго, пища теплая…
— Богатые варвары! — проворчал Клаус. — Сжигать лес в печах! В Германии каждая дощечка на вес золота! Керосин… — продолжил он читать список. — Добудем… Бинокль? Зачем крестьянину бинокль?
— Это мне, — пояснил Крайнев. — Бываю в местах, где можно нарваться скрывающихся в лесах большевиков. С карабином не расстаюсь! Врага лучше видеть издалека…
— Не обещаю, — пожал плечами Клаус. — Возможно, среди трофеев… Бензин? Зачем вам бензин?
— Для зажигалок.
— Думал, обзавелись автомобилем! — засмеялся Клаус. Он сложил листок и сунул в карман мундира.
— Еще пистолетные патроны калибром 7,62. Есть русский ТТ, а патронов нет, — пожаловался Крайнев.
— Просите Краузе, — покачал головой Клаус. — В Городе нет. Надо заказывать в округе.
— Не хочется обременять господина коменданта мелочами, — вздохнул Крайнев. — К тому же это трофей, немецкая армия не использует русские патроны. Кому они нужны? Я хорошо заплачу.
— Сколько?
— По рублю за штуку.
— То есть марку за десяток, — прикинул Клаус. — Русский рубль — десять пфеннигов. Сколько нужно?
— Побольше… Ящик!
— Поищем, господин Кернер! — плутовато улыбнулся Клаус.
— Зовите меня Эдуардом! — предложил Крайнев. — Я не офицер.
— Договорились! — согласился Клаус. — Приятно иметь дело с умным человеком. А то чванятся некоторые… Я в Берлине жил, а Ланге пас свиней в Швабии. Теперь нос задирает… Вас он хвалил, Эдуард. Еще бы! Вы кормите его так, как полковники не едят!
— Господин Краузе тоже доволен?
— Ворчит… Не обращайте внимания. У него язва. К тому же он старый. Ждет не дождется конца войны, чтоб вернуться в имение тестя. Если б мой тесть владел имением, я б того же желал.
— Не поедете в Берлин после победы?
— Проверять билеты в поездах? Мы для того лили кровь в боях с большевиками? — важно сказал Клаус. — Сами видите, какие богатые здесь земли! Я б остался в Городе! Взять в аренду тысячу гектаров леса… — Клаус зажмурился. — Это такое богатство! Кончится война, попрошу Краузе похлопотать. Надоела эта форма!
— Вам не плохо живется! — поддержал Крайнев, взглядом указывая дверь, за которой скрылась Лиза.
— Хороша! — согласился Клаус. — Глупа только. Но зачем женщине ум? Дети, кухня, кирха…
— Собираетесь жениться?
— Не разрешат! — вздохнул Клаус. — Пока война… К тому же русская… Немки хорошие товарищи, но как жена, русская лучше. Заботливая, преданная, порядочная. Поверите ли, у Лизхен я первый мужчина! Единственный раз в жизни встретил девственницу и где — в России!
— Домик маловат, — заметил Крайнев, окидывая взглядом обшарпанную штукатурку стен. — Слишком беден для немецкой семьи.
— Ерунда! — махнул рукой Клаус. — Через месяц у Лизхен будет отличный дом! Большой, просторный, красивый…
— Почему через месяц?
— Потому что сейчас в нем живут.
— Кто?
— Евреи.
— Куда они денутся?
— Переселятся!
— Куда?
— Туда! — Клаус ткнул пальцем в потолок и тут же, воровато оглянувшись, приложил его к губам. — Это секрет. Никому! Окончательное решение еврейского вопроса…
Крайнев задумался.
— Выбираете дом? — засмеялся Клаус. — Дадут, не сомневайтесь! Уж кому — кому… Чур, мой не брать! Я покажу. Лизхен очень нравится.
— Она знает о евреях?
— Нет, конечно! — пожал плечами Клаус. — Я только спросил, в каком доме она хотела бы жить.
— Мне пора! — сказал Крайнев, вставая. — Скоро комендантский час, время искать ночлег. У вас тут тесно, к тому же не хочу мешать… — он подмигнул.
— Знаю, куда направляетесь! — засмеялся Клаус. — Ну и вкус у вас, Эдуард! Выбрать такое страшилище… Старая, тощая… Посмотрите на Лизхен! Кругленькая, румяная, ножки толстенькие… Хотите найду такую же?
— Сам найду! — возразил Крайнев.
— Точно! — согласился Клаус. — Это проще, чем ветчину…
Во дворе к Крайневу побежала Лиза.
— Говорили с господином Клаусом? — спросила, просительно глядя снизу вверх.
Крайнев кивнул.
— Что они сказали?
— Подтвердили, что в отношении вас у них серьезные намерения, — важно ответил Крайнев.
Лиза вспыхнула, схватила руку Крайнева и прижала к губам. Когда она убежала, Крайнев вздохнул и взял под уздцы коня. Заставив его пятиться, он вытолкал телегу на улицу. Закрывая ворота, увидел Клауса: тот бежал в сортир, держа хлеб, накрытый ломтем ветчины. Крайнев видел, как немец спускает штаны, устраивается над очком, все так же продолжая сжимать в руке бутерброд. Покачав головой, Крайнев сел в телегу и слегка ударил вожжой по крупу лошади. На ближайшем повороте он свернул направо, затем налево, пока не выехал на окраину. Здесь он остановился у небольшого домика с облупившимися наличниками на окнах и постучал в стекло кнутовищем.
— Добрый вечер, Валентина Гавриловна! — сказал Крайнев выбежавшей женщине.
— Что так поздно? — тревожно спросила хозяйка, открывая ворота. — Комендантский час!
— У меня пропуск!
— Они сначала стреляют, потом спрашивают! — ворчливо сказала Валентина Гавриловна, запирая ворота.
— Никто не встретился, — успокоил Крайнев и улыбнулся: — День-деньской подарки развожу. Вы — последняя.
— Остатки — сладки! — хмыкнула хозяйка.
— Разумеется! — серьезно сказал Крайнев, доставая из-под соломы завернутый в полотно окорок.
Валентина Гавриловна ахнула и всплеснула руками.
— В корзине — яйца, — продолжил Крайнев. — В мешке — мука. Ржаная.
— Сейчас любая на вес золота, — засуетилась хозяйка, доставая из телеги гостинцы. — Я не заслужила, Эдуард Эрихович!
— Мне лучше знать, — сказал Крайнев, освобождая окорок от полотна. — Где у вас кладовка?…
Пять минут спустя он сидел за столом перед большой эмалированной миской с дымящимся варевом. В другой тарелке сочилась ароматным жирком порезанная крупными кусками ветчина. Крайнев ее будто не замечал.
— Есть самогон, — вопросительно сказала Валентина Гавриловна. — Из картошки, вонючий. Будете?
Крайнев хлопнул себя по лбу:
— В телеге под соломой бутылка!
— Я принесу!
Хозяйка выбежала, но вернулась не сразу.
— Распрягла лошадь, — пояснила, ставя бутылку на стол. — Что мучиться скотине? Во дворе травка — пусть щиплет!
— Умеете? — удивился Крайнев.
— Я деревенская! — хмыкнула Валентина Гавриловна, доставая из шкафчика граненые стопки. — Все могу.
Они выпили, Крайнев налег на щи, а хозяйка робко потянулась к ветчине.
— Кушайте! — ободрил Крайнев. — Клаус хвалил: «Русиш спецалитет!»
— Заезжали к потаскушке? — сощурилась хозяйка.
— У них серьезные намерения, Клаус подтвердил.
— Он скажет! — не согласилась Валентина Гавриловна. — Что не накормили?
— Строгая немецкая экономия, — надувая щеки, сказал Крайнев.
Хозяйка прыснула. Некоторое время они сосредоточенно ели. Скоро миска опустела, от добавки Крайнев отказался.
— Как ветчина? — поинтересовался.
— Не помню, когда ела такое! — призналась хозяйка.
— Семен Михайлович коптил. Самогонка тоже его.
— Как там Настенька? — улыбнулась Валентина Гавриловна.
— Передает вам привет.
— Чудесная девочка! Умничка! Лучшая в моем классе! Если б не война, училась бы в институте.
— Не взяли бы.
— Почему?
— Из-за отца.
— Ее отец — колхозник, — не согласилась хозяйка. — Что до прошлого, то сам Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает!»
— Он скажет! — подражая реплике Валентины Гавриловны, протянул Крайнев.
Хозяйка обиженно поджала губы. Крайнев достал из кармана кисет, набил трубку. Валентина Гавриловна молча поднесла спичку. Крайнев раскурил и благодарно кивнул. Хозяйка полезла в шкафчик, достала стопочку бумаг, положила на стол. Покуривая, Крайнев рассматривал их. Затем развернул сложенный вчетверо листок.
— Это инструкция, — пояснила Валентина Гавриловна. — Где, какой штамп или печать ставить, какими чернилами заполнять. Образцы всех документов… Вы уверены, что сумеете воспроизвести бланки?
— Не сомневайтесь! В Москве и не такое делают.
— Я хотела взять больше, но побоялась. Строгий учет.
— Вы умничка! — растроганно сказал Крайнев, пряча бумаги. — С удовольствием бы расцеловал!
— Так в чем дело?
Крайнев положил трубку на стол, поднялся. Хозяйка растеряно встала. Крайнев обнял ее и чмокнул в губы. Затем еще…
— Хватит! — задавленно прошептала Валентина Гавриловна. — Я пошутила.
Крайнев вновь взял трубку. Хозяйка присела, опустив глаза в стол.
— Что слышали об окончательном решении еврейского вопроса? — тихо спросил Крайнев.
— Через месяц. Евреям из Города скажут, что выселяют в Боровку — это деревня в десяти километрах отсюда. Там еврейский колхоз…
Крайнев поднял брови домиком.
— Был такой! — подтвердила Валентина Гавриловна. — До революции Город входил в черту оседлости, евреев жило много, вот и решили организовать национальный колхоз, мода такая была.
— Получилось?
— Большинство разбежалось. Но семей десять осталось. Этим скажут, что переселяют в Город. Обе колонны выйдут одновременно и встретятся на полпути. Там карьер — гравий для строительства брали. Готовая могила.
— Откуда подробности?
— Печатала на машинке план, составленный Ланге. Из русских служащих в управе немецкий знаю только я, а солдат печатает одним пальцем.
— Ланге вам доверяет?
— Как и вам. Пострадавшая от советской власти. Была учителем, стала уборщицей.
— Это по-нашему! — сумрачно сказал Крайнев. — Семен, знающий три языка, сторожит коров, учительница немецкого моет полы, генералы Красной Армии валят лес в Сибири. После чего удивляемся: немцы уже под Смоленском!
Хозяйка не ответила.
— Надо предупредить людей! — сказал Крайнев. — Пусть убегают, куда смогут.
— Не получится.
— Почему?
— Не поверят. Мордехай сказал им: что немцы культурный народ, никого не тронут, они и рады верить.
— Кто такой Мордехай?
— Что-то вроде раввина. В его доме молятся. До войны это скрывалось, хотя многие знали. Теперь немцы не мешают, вот он и рад.
— Надо поговорить с Мордехаем!
— Донесет немцам. Знаю его — мой бывший тесть.
Брови Крайнева еще раз пошли домиком.
— Мы с Марком поженились в тридцать втором, — торопливо заговорила Валентина Гавриловна. — После института меня в Город распределили, он здесь заведующим жилкомунхозом был… Красивый — сил нет! Все бабы мне завидовали. Только зря. Три года прожили — детей нет. Мордехай шипит: «Женился на гойке!..» — женщина всхлипнула. — В глаза говорил! Марк решил проверить, кто виноват? Завел сначала одну любовницу, затем вторую… Каждой обещал: забеременеет — разведется со мной, на ней женится. Ни с одной не получилось… Стал пить, гулять, деньги казенные промотал… В апреле был суд, дали восемь лет. Меня вызывали свидетелем — рассказать о моральном разложении мужа…
— Выступила?
— Отказаться было нельзя. Следователь так и сказал: «Промолчишь — сама сядешь! Напишу, что вместе деньги народные пропили…» А я в глаза их не видела — Марк с любовницами кутил. Рассказала… Прорвало меня! Пять лет он меня перед людьми позорил! Мордехай после суда мне в лицо плюнул — оклеветала его сына. Молиться на него должна была, гойка!.. При людях!.. Все ему сочувствовали, не мне…
Крайнев накрыл ладонью руку хозяйки. Она благодарно прижалась к ней мокрой щекой.
— Русская традиция: жалеть виновного и ненавидеть правого, — задумчиво сказал Крайнев.
— В школе, когда видели с тряпкой, ухмылялись… Дескать, поделом! За что?…
— Почему не уволилась?
— Директор не отпускал — запретили. Сама уйдешь — посадят. Указ Верховного Совета: нельзя самовольно…
— Валентина… Можно так?
— Можно! — горячо ответила учительница. — Мы почти ровесники. Я видела твои документы — двенадцатого года. Я — десятого…
— Почему помогаешь нам? После всего?
— Немцы хуже! Наши измывались, но видели в тебе человека. Плюют, но ты для них свой. Потому, может, и плюют. А немцы… Ты для них раб. Провинишься — убьют и не вспомнят завтра.
— Да… — Крайнев забарабанил пальцами по столу.
— А ты?… — подняла голову Валентина. — Семья есть?
— Никого?
— Совсем?
— Совсем-совсем. Родители погибли, бабушка умерла год назад.
— Жена?
— Нет, и не было.
— Почему?
— Не случилось. То времени не было, то желания.
— Молодой, красивый, умный… Найдешь!
— Ты тоже. Кончится война…
— Не утешай! — отмахнулась Валентина. — После войны даже девкам мужиков не хватит — скольких убили! И скольких еще убьют…
— Кто знает? — наставительно сказал Крайнев, ощущая фальшь в голосе. — Поздно, Валентина. Постели мне на полу!
— Не будет гость на полу спать! — обиделась хозяйка. — Сама лягу!
— Женщина — на полу, мужчина — в кровати?! — возмутился Крайнев. — За кого ты меня принимаешь?
— Тогда ложись рядом, — спокойно сказала Валентина. — Кровать у меня большая, двоих выдержит. Не боишься?
Она посмотрела ему в глаза. Крайнев заглянул в них и понял: отказаться нельзя. Не простят…
9
Советская власть дала Матвею все. Так считал он сам — до недавнего времени. Не случись в октябре семнадцатого большевистский переворот (позже его назвали революцией) в Петрограде, ковырять бы Матвею сошкой тощие земли в родной Грязновке до скончания века. Собирать скудный урожай, который к марту кончится, и тогда, чтоб не голодать, идти на поклон к мужикам позажиточней, просить хлебца взаймы, видеть их презрительные взгляды и униженно кланяться, кланяться… Так жил отец Матвея, Фрол, по-деревенски — «балаболка». Прозвище Фрол получил оттого, что говорить любил больше, чем работать. Потому и жил в покосившейся избе, в окружении рано постаревшей, сварливой жены и вечно голодных детей. По праздникам Фрол напивался и бродил по деревне, рассказывая, что скоро наступят другие времена, когда у власти окажутся бедные, а у богатых (Фрол называл их «иксуплататарами») все отымут и отдадут неимущим. Откуда Фрол набрался таких мыслей, Матвей так и не выяснил — отец помер, когда ему шестнадцати не было. Фрол то ли в городе, куда время от времени ездил, наслушался, то ли брошюру запрещенную прочел. Мужики над речами Фрола посмеивались. Исправник, когда ему донесли, только рукой махнул: что взять с балаболки? Социалисты? В Грязновке? Где-где, но не там…