Ей было тридцать три года, на четыре года меньше, чем Гарри. В редкие моменты, когда извечная настороженность ее несколько ослаблялась, ей можно было дать не больше двадцати пяти. В остальное время почерпнутая из работы в полиции мрачная житейская мудрость, постоянно отражавшаяся на ее лице, делала Конни значительно старше ее лет.
- Ты чего на меня уставился? - поинтересовалась она.
- Просто пытаюсь понять, такой ли ты на самом деле твердый орешек изнутри, каким стараешься преподнести себя?
- Пора бы уже знать.
- Вот именно - пора бы.
- Слушай, Гарри, брось разыгрывать из себя Фрейда.
- Даже и не думаю. - Он отпил воды из стакана.
- Ну вот и чудесно. Мне нравится, что ты не подвергаешь психоанализу всякого, с кем сталкиваешься. Вообще, весь этот психоанализ - фигня на постном масле.
- Согласен.
Его не удивило, что в чем-то они полностью сошлись во мнениях. Несмотря на многие различия, в них было достаточно схожести, делавшей их отличными партнерами в работе. Но из-за скрытности Конни в том, что касалось ее личности, Гарри не знал, лежали ли в основе данного единства мнений сходные или прямо противоположные посылки.
Иной раз Гарри казалось очень важным понять движущие мотивы некоторых из ее поступков. В другое время он был уверен, что близость взаимоотношений может только все запутать и осложнить. А беспорядка в чем-либо он не выносил. С точки зрения профессиональной этики, следовало вообще избегать близости отношений в работе, держать друг друга на определенной дистанции, отделившись своего рода буферной зоной - тем более что оба пapтнеpa были при оружии.
Вдалеке прокатились глухие раскаты гpoмa.
В разбитое, с торчащими в раме острыми осколками стекла огромное окно ворвался прохладный ветер и вихрем пронесся по залу ресторана. На полу затрепетали и закружились разбросанные по всему помещению бумажные салфетки.
Близость дождя обрадовала Гарри. Слишком много в мире накопилось грязи, которую необходимо было смыть.
- К психотерапевту пойдешь? - спpoсила Конни.
- Нет - ответил Гарри. - У меня все в порядке.
- А может кончишь работу да махнешь домой?
- Не могу же я свалить все на тебя.
- Да я тут мигом управлюсь одна.
- А писанина?
- И с ней тоже.
- Ага, а кто лепит ошибку на ошибке, я или ты?
Она неодобрительно покачала головой.
- Да ведь ты сейчас комок нервов, Гарри.
- А делов-то - всего ничего: освоить компьютер и пройти спецподготовку по правилам орфографии.
- В меня только что гранату швырнули, а ты мне о каких-то там сраных правилах орфографии талдычишь.
Он понимающе кивнул и поднялся из-за стола.
- Еду в Центр и сажусь за писанину.
Под аккомпанемент почти не смолкающих глухих раскатов грома к телу убитой женщины приблизились двое одетых в белые халаты работников морга. Под присмотром помощника следователя они стали готовить тело к отправке в морг.
Конни протянула свою записную книжку Гарри. Для отчета ему может понадобиться то, что она туда успела внести.
- Увидимся позже.
- Пока.
Один из работников раскрыл полупpозрачный мешок для тела. Он был так туго сложен, что слипшиеся пластиковые поверхности отделялись друг от друга с тягучим, хрустящим, почти живым и оттого еще более неприятным звуком.
Гарри сам себе удивился, когда его чуть не стошнило. Женщина лежала лицом вниз, и он видел только ее затылок. Один из следователей сказал, что пули прошили ей лицо и грудь. И Гарри боялся взглянуть на ее лицо, когда тело станут переворачивать, чтобы положить в мешок.
Усилием воли подавив тошноту, он отвернулся и заспешил к выходу.
Конни сзади негромко позвала его.
- Гарри?
Он неохотно оглянулся.
- Спасибо тебе за все.
- И тебе спасибо.
Скорее всего, это будет их первое и единственное упоминание того, что оба живы только благодаря четким слаженным совместным действиям.
Не останавливаясь и заранее содрогаясь при мысли о толпящихся снаружи зеваках, он заспешил к выходу. Позади раздался влажный, причмокивающий звук. Работники морга оторвали от пола приклеенное к нему загустевшей кровью тело убитой.
Порой он забывал, почему пошел работать в полицию. И тогда это ему казалось не столько актом сознательного выбора профессии, сколько актом сумасшествия. В таких случаях он терялся в догадках, пытаясь представить себя в другой профессии, и, как всегда, мозг неизменно отказывался повиноваться ему. Вероятно и впрямь существует нечто, называемое судьбой, некая таинственная сила, неизмеримо более значительная для человека, чем законы, по которым Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, определяющая биографии мужчин и женщин, переставляя их, словно пешки, на шахматной доске жизни. А пресловутая свободная воля, скорее всего, не более чем безнадежная научная фикция.
У входной двери полицейский офицер в форме, пропуская его, бросил вполголоса:
- Как в зоопарке.
Гарри так и не понял, имел ли он в виду жизнь вообще или толпу зевак у ресторана.
С того времени как Гарри и Конни зашли в ресторан поесть, снаружи значительно похолодало. Над завесой деревьев небо было сплошь серым, как кладбищенский гранит.
Оттесненные сбитыми из реек козлами с туго натянутой, между ними желтой бечевой, какой полицейские обычно оцепляют место преступления, около шестидесяти или восьмидесяти человек, сгрудившись и толкая друг друга, вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть зал, в котором была учинена кровавая бойня. Молодые, подстриженные по последнему крику моды люди стояли бок о бок с пожилыми гражданами, с иголочки одетые бизнесмены - с пляжниками в шортах и гавайских рубашках. Некоторые жевали огромные, с шоколадной начинкой пирожные, купленные неподалеку в булочной-кондитерскои, и у всех без исключения был праздничный настрой, словно никому из них никогда не суждено умереть.
Гарри, едва выйдя из ресторана и став центром заинтересованных взглядов толпы, сразу же почувствовал себя неловко. И опустил глаза, чтобы не видеть их глаз. Страшась обнаружить в них, одному Богу ведомо что скрывающую за собой пустоту.
Круто свернув вправо, он прошел рядом с первым, уцелевшим, окном. Впереди маячило другое окно, выбитое, из рамы которого все еще торчало несколько острых, как клыки, осколков. Вся бетонированная дорожка перед ним была усыпана битым стеклом.
Пространство между полицейским кордоном и фасадом здания было совершенно пустым - как вдруг молодой человек лет двадцати нагнулся и пролез под желтой бечевой в том месте, где она была натянута между двумя росшими вдоль обочины деревьями. И как ни в чем не бывало начал пересекать тротуар прямо перед носом у идущего Гарри, совершенно не замечая его и обратив все свое внимание на то, что происходило внутри помещения.
- Пожалуйста, пройдите назад за ограду.
Мужчина - а вернее юнец в по ношенных кроссовках, джинсах и футболке с эмблемой пивной фирмы "Текатс" - и ухом не повел, словно обращение касалось не его, и остановился у выбитого окна. Перегнувшись через раму, весь отдался жуткому зрелищу внутри зала.
Гарри тоже невольно взглянул в ту же сторону и увидел, как тело женщины запихивали в пластиковый мешок.
- Я же вам сказал, вернитесь за ограду.
Гарри подошел совсем близко. Юнец был на дюйм или два ниже его, худощавый, с копной густых черных волос. Он не мигая смотрел на труп и на молочного цвета резиновые перчатки работника морга, быстро темнеющие от крови и казалось, совершенно не замечал выросшего рядом с собой Гарри.
- Ты что, оглох?
Юнец даже не шелохнулся. Рот его был слегка приоткрыт, словно в предвкушении чего-то захватывающего. Остекленелые глаза зачарованно глядели прямо перед собой.
Гарри положил руку на его плечо.
Юнец лениво-нехотя отвернулся от кровавого зрелища, но его взгляд все еще оставался отрешенным, словно смотрел не на Гарри, а сквозь него. Цвет его серых rлаз напоминал слегка потускневшее серебро. Розовый язык медленно облизал нижнюю губу, словно отведал чего-то сладенького.
Гарри взбесили не отказ этого подонка повиноваться и не высокомерие его пустого взгляда. А именно, как ни cтранно, этот бесстыдно-циничный розовый кончик языка, оставивший мокрый след на припухлых губах. В Гарри вдруг проснулось дикое желание измочалить эту физиономию, в кровь разбить эти губы, вышибить зубы, заставить упасть на колени, согнать с него спесь, научить его ценить жизнь и уважительно относиться к смерти.
Он сгреб юнца в охапку и, не успев сам толком сообразить, что делает, полуотволок, полуоттолкнул его прочь от окна, назад за полицейский кордон. Он не помнил, ударил ли эту гнусь, скорее всего, нет, но, пока волок, грубо заламывал ему руки, дергал из стороны в сторону, и, наконец, с силой согнув его пополам, вытолкнул за ограждение - словно схватил его на месте преступления, когда тот приставал к своей жертве или душил ее, обхватив сзади.
Гарри положил руку на его плечо.
Юнец лениво-нехотя отвернулся от кровавого зрелища, но его взгляд все еще оставался отрешенным, словно смотрел не на Гарри, а сквозь него. Цвет его серых rлаз напоминал слегка потускневшее серебро. Розовый язык медленно облизал нижнюю губу, словно отведал чего-то сладенького.
Гарри взбесили не отказ этого подонка повиноваться и не высокомерие его пустого взгляда. А именно, как ни cтранно, этот бесстыдно-циничный розовый кончик языка, оставивший мокрый след на припухлых губах. В Гарри вдруг проснулось дикое желание измочалить эту физиономию, в кровь разбить эти губы, вышибить зубы, заставить упасть на колени, согнать с него спесь, научить его ценить жизнь и уважительно относиться к смерти.
Он сгреб юнца в охапку и, не успев сам толком сообразить, что делает, полуотволок, полуоттолкнул его прочь от окна, назад за полицейский кордон. Он не помнил, ударил ли эту гнусь, скорее всего, нет, но, пока волок, грубо заламывал ему руки, дергал из стороны в сторону, и, наконец, с силой согнув его пополам, вытолкнул за ограждение - словно схватил его на месте преступления, когда тот приставал к своей жертве или душил ее, обхватив сзади.
Хулиган тяжело шлепнулся на четвереньки, и толпа слегка отпрянула, освобождая ему место. Тяжело дыша, он перевалился на бок и снизу вверх злобно посмотрел на cвoero обидчика. Длинные волосы спутались. Футболка была разорвана. Зато Гарри удалось нанонец приковать к себе и его взгляд и его внимание.
В толпе возбужденно зашушукались. Случившееся в ресторане было пассивным развлечением, и убийца умерщвлен задолго до их прибытия на место преступления, а здесь действие разворачивалось прямо у них на глазах. Словно экран телевизора, раздавшись вширь, позволил им ступить внутрь себя и они оказались в эпицентре настоящего полицейского действа, с головой окунулись во все его взлеты и падения, и когда Гарри заглянул в их лица, то прочел в них желание, чтобы сюжет был захватывающим и густо приправленным насилием, чтобы было что порассказать за обедом своей ошеломленной семье и друзьям.
И тотчас он сам себе стал противен за свою идиотскую выходку и, отвернувшись от юнца, зашагал прочь. Быстро дойдя до конца длинного, занимающего целый квартал здания, он скользнул под желтую бечеву в том месте, где не было никаких зевак.
Их с Конни служебная машина стояла за углом, припаркованная у обочины следующего квартала, вдоль которой также росли деревья. Едва оставшиеся позади зеваки скрылись из виду, Гарри внезапно охватила дрожь. Быстро переросшая в неистовую трясучку. Не пройдя и половины пути к машине, он остановился и оперся рукой о дерево. Начал медленно и глубоко вдыхать и выдыхать воздух.
Резкий удар грома сотряс небо.
Призрачный танцовщик, сотворенный из мертвых листьев и прочего уличного мусора, закружился на тротуаре в объятиях вихря.
Слишком уж грубо обошелся он с тем парнем. Видимо, из себя Гарри вывело не столько его непослушание, сколько нервозное состояние, явившееся следствием того, что случилось в ресторане и на чердаке. Синдром заторможенного стресса.
Но этим дело не ограничивалось: ему необходимо было выхлестнуть свою злость на кого или что бы то ни было, Бога или человека, свое безысходное отчаяние от вселенской глупости, несправедливости и тупоголово-слепой жестокости судьбы. Как мрачные птицы печали, неизменно возвращались его мысли к двум погибшим в ресторане людям, к раненым, к полицейскому, находящемуся на грани жизни и смерти в больнице, к их терзаемым страхом и отчаянием родителям, женам и мужьям, плачущим детям, друзьям - ко всем тем звеньям единой цепочки горя, которую бесшумно и навеки выковывает смерть.
Парень просто подвернулся под руку первым.
Гарри понимал, что должен бы вернуться и извиниться перед ним, но не мог. И не потому, что парень был ему лично неприятен, а потому, что не желал больше видеть омерзительный оскал толпы.
"А этой маленькой гнуси урок все равно не помешает", - оправдался он перед самим собой.
С парнем он обошелся совершенно в духе Конни. И мыслил теперь так же, как и она.
…надо нутром воспринимать ритмы эпохи… цивилизация рушится на наших глазах… надо точно знать, какие из правил можно нарушить, чтобы уберечь всю систему… оседлать гребень любой волны сумасшествия…
Все в Гарри протестовало против такого понимания сути происходящего.
Насилие, сумасшествие, зависть и ненависть не в состоянии поглотить всех и вся. Сострадание, благоразумие и осознанная доброта в конце концов должны одержать верх.
Плохие времена? Да, конечно, мир много раз уже переживал их, сотни миллионов загубленных душ в войнах и погромах, огромные государства, управляемые бесноватыми убийцами, фашистами или коммунистами, но ведь бывали же и целые эпохи мирного труда, сотрудничества - увы, недолгие! - между различными социальными группами, так что испокон веку оставалась надежда на лучшее.
Отнял руку от дерева. Потянулся, чтобы немного снять напряжение с мышц. А как хорошо начался день… и как быстро полетел в тартарары. Но он вернет все на круги своя. В этом ему поможет работа над отчетом. Ничто не в состоянии так вернуть действительности ее упорядоченный и стройный ритм, как составление официального отчета, печатаемого под копирку в трех экземплярах.
Гулявший по улице ветер, окрепнув, поднимал в воздух тучи пыли и мелкого мусора. И если ранее призрачныи танцор кружился в вальсе, то теперь отплясывал неистовую джигу. Едва Гарри шагнул в сторону от дерева, как крутящийся вихрь мусора, неожиданно изменив направление, врезался в него с такой силой, что заставил зажмурить глаза, защищая их от острых, градом осыпавших его мелких камешков.
У него мелькнула шальная мысль, что налетевший на него вихрь подхватит его, как Элли, и унесет в Волшебную Страну. Сверху, под напором ветра, подрагивая, протяжно скрипели ветви деревьев, и листья дождем сыпались с них на землю. Вой и свист ветра в какое-то мгновение слились в дикий протяжный вопль - и неожиданно наступила кладбищенская тишина.
Чей- то скрипучий, низкий, утробныи голос сказал рядом с ним:
- Тик-так, тик-так.
Гарри открыл глаза и тотчас пожалел об этом.
В двух футах от него стоял огромного роста, отвратительного вида обитатель улиц и подворотен, одетый в лохмотья.
Лицо его было обезображено рубцами и гнойными болячками. В уголках сощуренных глаз затвердела липкая белая масса. Зловоние, исходившее от его гнилых зубов и покрытых нарывами губ было столь омерзительным, что Гарри чуть не задохнулся.
- Тик-так, тик-так, - повторил бродяга.
Говорил он негромко, но, казалось, что орет во всю глотку, так как звук его голоса был единственным слышимым в мире звуком. Все иное было окутано зловещей, неестественной тишиной.
Пораженный огромным ростом и исключителъно неопрятным видом незнакомца, Гарри невольно отступил нa шаг. В засаленных волосах бродяги застряли комья слипшейся грязи, травинки, кусочки листьев, в спутанной бороде - остатки ссохшейся пищи и даже кое-что похуже. Руки его были черны от глубоко въевшейся грязи, и так же черно было под длинными, запущенными ногтями. Это была ходячая чашка Петри с гнездившимися в ней микробами почти всех известных человечеству смертельных болезней и одноврмeнно испытательным полигоном новых вирусных и бактериологических ужасов.
- Тик-так, тик-так, - ухмыльнулся бродяга. - Ты умрешь ровно через шестнадцать часов.
- Вали-ка ты отсюда, братец, куда подальше, - нахмурился Гарри.
- На рассвете ты отдашь концы. - Бродяга округлил глаза. И были они сплошного пурпурного цвета, и не было в них ни зрачков, ни радужной оболочки, словно вместо глаз там были вставлены стекла, за которыми бурлила наполнявшая череп кровь. - На рассвете тебя уже не будет в живых, - повторил бродяга.
И разлетелся на мелкие куски, словно взорвался изнутри. Но взрыв этот не был похож на взрыв гранаты, без горяче-упругой взрывной волны и оглушительного грохота, хотя внезапно вселенскую тишину нарушил протяжный вопль невесть откуда взявшегося ветра. Разлетавшиеся же в разные стороны куски тела бродяги вовсе не были сгустками мяса и крови, а состояли из мелких камешков, слипшейся пыли, сухих листьев, веточек, увядших цветков, комьев земли, какого-то старого тряпья, обрывков пожелтевших от времени газет, бутылочных колпачков, осколков стекла, разорванных театральных билетов, птичьих перьев, каких-то обрывков веревки, конфетных фантиков, оберточной фольги, погнутых, ржавых гвоздей, скомканных бумажных стаканчиков, утерянных пуговиц.
Ветер с неистовой силой швырнул в лицо оторопевшего Гарри эти ошметки от только что стоявшего перед ним бродяги. И ему снова пришлось закрыть глаза.
Когда, не опасаясь риска потерять зрение, он снова решился открыть их и быстро огляделся поднятого в воздух ветром мусора не видно было и в помине. Ветер тоже перестал дуть. Исчез и призрачный танцор. Бродяги тоже нигде не было видно, словно был унесен ветром и он.