Капитан первого ранга - О`Брайан Патрик 11 стр.


Вошедший посыльный помешал ему совершить акт словесной государственной измены. Француз извинился, отошел в сторону и прочитал депешу. Он перечитал ее еще раз, чтобы винные пары не рассеивали внимания. Кристи-Пальер был человеком массивным, похожим на медведя, ростом он уступал Джеку, но превосходил осанистостью и умел устоять на ногах, сколько бы ни выпил. Еще его отличали широкие, покатые плечи и очень добрые глаза — добрые, но отнюдь не глупые, и когда он вернулся к столу с кружкой кофе в руках, они стали жесткими и проницательными. Помолчав некоторое время, прихлебывая кофе, Кристи-Пальер продолжил.

— На всех флотах одни и те же беды, — медленно произнес он. — И многие беды проистекают от шпионов. Мой коллега, который обязан их вылавливать, сейчас в отпуску. Я его замещаю. Я только что получил описание мужчины в черном сюртуке с подзорной трубой, которого заметили нынче утром на горе Фарон. Он разглядывал наши укрепления; среднего роста, худощавый, светлые глаза, парик с короткими завитками, серые панталоны, говорит по-французски с южным акцентом. Он также разговаривал с одним барселонским торговцем — любопытным типом, владельцем двух фелюк, что стоят во внутренней гавани.

— Наверняка речь идет о Стивене Мэтьюрине! — воскликнул Джек. — Он не расстается с подзорной трубой. Это один из лучших инструментов фирмы Долланда. Уверен, это он был на горе Фарон нынешним утром, когда я еще спал. Он искал своих птиц, на которых просто помешан. Накануне Стивен упомянул какого-то чудовищно редкостного конька или синицу, которая там обитает. Я еще удивляюсь, — хохоча от души, продолжал Джек, — что Стивен не отправился в форт и не попросил коменданта одолжить ему артиллерийские оптические приборы. Ну что вы, это такая святая простота, какой свет не видывал. Даю вам честное слово, он изучил всех жуков и насекомых, какие только существуют на свете, и, кроме того, способен в два счета оттяпать кому угодно любую конечность. Но одного его отпускать нельзя никуда. Что касается морского дела, то он не может отличить бакборт от штирборта и киль от клотика. Я уверен, что это был он, судя еще и по тому, что ваш незнакомец разговаривал с барселонским купцом. И наверное, на его языке? Он много лет жил в тех краях и говорит на тамошнем наречии словно местный житель. Мы как раз туда направляемся, у него имеется там недвижимость. И как только он побывает на острове Поркероль, чтобы взглянуть на редкостный кустарник, который больше нигде не растет, мы двинемся дальше. Ха-ха-ха, — громко захохотал он, — подумать только, за бедным добрым Стивеном следят как за каким-нибудь шпионом! Ха-ха-ха!

Не поверить в его искренность было невозможно. Глаза у Кристи-Пальера потеплели; он с облегчением улыбнулся и произнес:

— Значит, вы ручаетесь за него? Слово чести?

— Клянусь чем угодно, — отвечал Джек, положив руку на сердце. — Мой дорогой, ваши люди, должно быть, большие чудаки, если вздумали подозревать Стивена Мэтьюрина!

— В том-то и беда! — отвечал Кристи-Пальер. — Многие из них действительно глупы. Но самое худшее не в них; существуют другие службы, жандармерия, люди Фуше и все эти сухопутные крысы, которые, как вам известно, ничуть не умнее. Так что передайте своему другу, чтобы он был осмотрительнее. И послушайте меня, дорогой Обри, — продолжал он тихим, многозначительным голосом. — Вполне может быть, что вместо Поркероля вы отправитесь прямиком в Испанию.

— Из-за жары? — спросил Джек.

— Если угодно, — загадочно пожал плечами КристиПальер. — Больше я ничего не скажу. — Расхаживая взад и вперед по террасе, он заказал еще одну бутылку и вернулся к Джеку.

— Так вы, говорите, видели моих кузин в Бате? — произнес он уже совсем другим, самым обыденным тоном.

— Да, да! Я удостоился чести посетить Лора Плейс сразу же после приезда в те места, и хозяева были настолько любезны, что пригласили меня на чай. Весь семейный круг оказался в сборе — миссис Кристи, мисс Кристи, мисс Сьюзен, мадам де Агийер и Том. Славные люди — такие дружелюбные и гостеприимные. Мы много говорили о вас, они надеются, что вы скоро приедете. Передали вам, конечно, горячие приветы и поцелуи, думаю от кузин. Во второй раз они пригласили меня на прогулку и пикник, но, к сожалению, я не смог воспользоваться приглашением. В Бате я побывал дважды.

— А какое впечатление произвела на вас Полли?

— О, славная девочка — веселая и такая добрая по отношению к вашей престарелой… тетушке, я полагаю? И как она трещала по-французски! Я сам рискнул произнести несколько фраз, которые она умудрилась понять и передала их, как сигнальщик, старой даме.

— Она действительно милое дитя, — заметил ее кузен. — А уж как эта юная особа умеет готовить! Ее coque au vin! [16] Ее sole normande![17] И она прекрасно разбирается в рецептах английских пудингов. Земляничное варенье, которым мы угощались, было ее приготовления. Великолепная хозяйка. К тому же у нее есть небольшое состояние, — добавил он, рассеянно наблюдая за тартаной, входящей в порт.

— Ах, боже ты мой! — воскликнул Джек с такой яростью, что Кристи-Пальер в тревоге оглянулся. — Господи! Я совсем запамятовал. Рассказать вам, зачем я приехал в Бат?

— Сделайте одолжение.

— Это останется между нами? — Кристи-Пальер кивнул. — Ей-богу, я так раздосадован: ваш великолепный обед заставил меня все забыть. Эта история мучила меня все время с тех пор, как я покинул Англию. Видите ли, в Сассексе я познакомился с одной очаровательной особой — мы были соседями, — и когда адмиралтейский суд лишил меня призовых денег, ее мать увезла ее оттуда, более не одобряя наших встреч. У нас перед этим намечалась помолвка, но я почему-то мешкал. Господи Иисусе, какой же я был глупец! Я встретил ее в Бате, но не смог с ней поговорить. По-моему, ей не очень нравилось, что я уделял некоторое внимание ее кузине.

— Невинное внимание?

— Да, пожалуй, хотя я предполагаю, что оно могло быть неверно истолковано моей избранницей. Ее кузина удивительно красивая девушка, вернее, женщина, причем дерзкая и смелая: она вдова, ее мужа убили в Индии. Когда я метался между Адмиралтейством и денежными тузами в Сити, я узнал, что какой-то провинциальный фанфарон сделан предложение той, которую я уже видел своей невестой. О свадьбе твердили повсюду как о чем-то решенном. Вы даже не представляете, как мне было больно. А ее кузина, та, что осталась в Сассексе, была так добра, что ее красота и ее сочувствие подвигли меня на… ну, вы меня понимаете. Однако, когда я решил, что наши отношения складываются наилучшим образом, что мы с ней очень близкие друзья, она вдруг окатила меня ледяной водой, спросив, что я, черт бы меня побрал, собой представляю. К тому времени я, как вам известно, был уже разорен, поэтому, клянусь, не знал, как ей ответить. Вдобавок, тогда же я стал предполагать, что она, возможно, привязана к моему лучшему другу и, возможно, он к ней тоже… вы меня понимаете. Я не был уверен, но похоже, что так оно и было, очень уж горячо они прощались. Но еще до того я чертовски к ней привязался, не мог ни спать, ни есть. Иногда она снова снисходила до прежней любезности. Ну, я и увяз, хотя и не сказать, чтоб по самые уши, отчасти от досады, вы понимаете? Черт бы все побрал, если бы… И, в довершение всего, приходит письмо от девушки, в которую я по-настоящему…

— Письмо вам? — вскричал Кристи-Пальер. — Насколько я понимаю, она рисковала своей репутацией?

— Между нами были самые невинные отношения. Может, мы поцеловались, и только. Удивительное дело, не так ли? Но это происходило в Англии, а не во Франции, а там на такого рода дела смотрят куда строже, тем более это было поразительно. Это было милое, скромное послание, отправленное с одной лишь целью — сообщить, что разговоры о ее браке — сплошные сплетни. Оно попало ко мне в руки в тот самый день, когда я уезжал из Англии.

— Тогда все превосходно, верно? Для серьезной девицы это форменное признание. Чего вам еще надо?

— Как же так? — произнес Джек.

У него был такой несчастный вид, что Кристи-Пальер, который уже счел было Обри ветреником, запутавшимся в двух юбках, почувствовал к нему сострадание. Он потрепал Джека по руке, чтобы утешить его.

— Но ведь у меня есть другая женщина, неужели вы не понимаете? — произнес Джек. — По чести говоря, я очень к ней привязался, хотя кроме привязанности меня гложут и другие чувства. К тому же от этой интриги страдает мой друг.


Стивен и доктор Рамис закрылись в заваленном книгами кабинете. Огромный травник, который был одной из тем их переписки в течение года с лишком, лежал раскрытый на столе вместе с вклеенной в него подробнейшей картой новых испанских береговых фортов и батарей в Порт-Магоне. Доктор Рамис только что вернулся с Менорки, своего родного острова, и привез для Стивена несколько документов: он был ключевым звеном цепочки, связывавшей Мэтьюрина с каталонским подпольем. Вытверженные на память бумаги превратились в кучку золы в камине, и оба ученых мужа с легким сердцем перешли к критике жизненного уклада всего рода человеческого.

— Особым неустройством отличается жизнь моряков, — произнес Стивен. — Я внимательно наблюдал за ними и установил, что они более неприспособлены к жизни в том смысле, как это обычно понимают, чем люди, имеющие иной род занятий. Я предполагаю следующую причину такого обстоятельства: моряк в привычной ему морской стихии дорожит лишь настоящим. Он ничего не может предпринять относительно прошлого, а ввиду непредсказуемости могущественного океана и погодных условий очень мало может предпринять и в отношении будущего. Между прочим, именно это наблюдение объясняет непредусмотрительность рядового моряка. Офицеры всю жизнь воюют с такого рода небрежением к службе со стороны матросов, убеждая их потуже набивать и крепить снасти и так далее. Но и сами офицеры, находящиеся в море, вслед за командой, выполняют свои обязанности спустя рукава: отсюда возникает их неуверенность, а неуверенность плодит разные причуды. Что до матросов, то они могут подготовиться к шторму, которого ожидают через день-другой, самое большее — через две недели, но более отдаленные сроки для них ничего не значат. Как я уже сказал, они живут настоящим; и, основываясь на этом, я пришел к сформировавшемуся пока частично предположению. Я был бы благодарен вам за критические комментарии.

— Мои скромные знания к вашим услугам, — отвечал доктор Рамис, откинувшись на спинку стула и наблюдая за собеседником проницательным взглядом умных черных глаз. — Хотя, как вы знаете, я противник всяческих бездоказательных утверждений.

— Давайте рассмотрим целый ряд недугов, причина которых гнездится в уме расстроенном или просто ленивом, — ложные беременности, множество видов истерии, пальпитации, диспепсии, экземы, некоторые виды импотенции и многие другие, которые сразу приходят на ум. Что касается моего ограниченного опыта, то на борту судна мы их не обнаруживаем. Вы согласны, дорогой коллега?

Поджав губы, доктор Рамис произнес:

— Пожалуй, с некоторыми оговорками я склонен разделить ваше мнение, однако сам я далек от того, чтобы категорично утверждать нечто подобное.

— Тогда пойдем дальше и взглянем на нашего беспечного моряка на берегу, где он вынужден жить не настоящим, а будущим, там его жизнь становится сплошным ожиданием — всяческих радостей, благ, процветания, он ждет этого будущего с нетерпением, а оно все отступает и отступает: на следующий месяц, следующий год, какое там, на следующее поколение. А тут еще то казначей не платит причитающиеся за выслугу гроши, то хлеб насущный исчезает, а камбуза на берегу нет. И что получается в результате?

— Сифилис, пьянство, забвение всех моральных принципов, обжорство и молниеносное разрушение печени.

— Вот именно. Кстати, ложная беременность как результат нервного расстройства — это еще цветочки. Тревожное состояние, ипохондрия, смещение органов, меланхолия, запоры, расстройства желудка, — смею вас уверить, что занятия коммерцией в городе усиливают эти недуги десятикратно. У меня имеется один особенно любопытный пациент, который в море обладал богатырским здоровьем — подлинный любимчик Гигиеи [18] — несмотря на всяческие превратности и самые неблагоприятные условия жизни. Стоило ему немного побыть на суше, занимаясь домашними заботами, мечтая о женитьбе, — заметьте, все это относится к будущему — и в результате мы наблюдаем потерю одиннадцати фунтов веса, задержку мочи; черный, скудный и редкий стул плюс неизлечимая экзема.

— И вы объясняете все это лишь тем, что после палубы пациент ощутил под ногами твердую почву? Не более?

— Это лишь зародыш мысли, — развел руками Стивен. — Но он мне дорог.

— Вы говорите о потере веса. Но я вижу, что вы и сами отличаетесь худобой. И смертельной бледностью, если один врач может сказать такое другому. У вас очень дурное дыхание; ваши волосы, негустые уже два года назад, сейчас чрезвычайно поредели; вас мучает отрыжка, глаза у вас ввалившиеся и тусклые. Это не может объясняться только вашим злоупотреблением табаком — ядовитым веществом, которое должно быть запрещено правительством, — и настойкой опия. Очень хотелось бы взглянуть на ваш стул.

— Взглянете, дорогой, взглянете. Но сейчас я должен вас покинуть. Вы не забудете мою настойку? Как только приеду в Лериду, я откажусь от нее окончательно, но до тех пор она мне необходима.

— Вы ее получите. Кроме того, — добавил доктор Рамис с таинственным видом, — возможно, что с настойкой опия я пришлю вам записку чрезвычайной важности. Ясность наступит только через несколько часов. Дешифровка, если вы ее получите, по системе три. Но, прежде чем вы уйдете, позвольте мне пощупать ваш пульс. Слабый и с перебоями, я так и знал.

«Что он имел в виду?» — спросил себя Стивен, подразумевая не пульс, а предполагаемую записку, и снова с сожалением подумал о простоте его отношений с заурядными платными агентами. К ним не надо было искать подход; они были верны только себе и собственному кошельку. Иное дело люди определенно честные: в их характерах, мотивах их поступков и даже чувстве юмора разобраться было так сложно, что после общения с ними Стивен чувствовал себя постаревшим и выжатым как лимон.


— Это вы, Стивен, наконец-то, — обрадовался Джек, тотчас стряхнув с себя сон. — Мы слишком долго беседовали с Кристи-Пальером, надеюсь, вы меня не ждали. — Вспомнившаяся тема беседы на миг сделала его серьезным. Но, посмотрев в пол, он поднял на друга вновь повеселевшие глаза и заявил: — Нынешним утром вас едва не арестовали как шпиона.

Направлявшийся к письменному столу Стивен застыл на месте в неестественной позе.

— До чего же я смеялся, когда Кристи-Пальер зачитал мне ваш словесный портрет со смущенным и в то же время удивительно серьезным видом. Но я дал ему честное слово, что вы искали своих двуглавых орлов, и он остался совершенно удовлетворен. Кстати, я услышал от него странное замечание: он сказал, что на нашем месте поспешил бы в Испанию, а не на остров Поркероль, или как его там.

— Неужели? Так и сказал? — с деланным безразличием спросил Стивен. — Продолжайте спать, дорогой. Насколько я понимаю, он поленится даже перейти через улицу, чтобы взглянуть на euphorbia prestance [19], не говоря о том, чтобы пересечь для этого пролив. Мне нужно написать несколько записок, но я вас не побеспокою. Досыпайте: нам предстоит длинный день.

Спустя несколько часов, едва забрезжил серый рассвет, Джек проснулся оттого, что кто-то скребется в дверь. Сперва его сонный ум решил, что это крыса скребется за переборкой в хлебной кладовке, но тело тотчас возразило уму. Спал Джек или бодрствовал, его организм безошибочно давал знать, на судне он или нет. Он всегда отличал даже самую слабую, но непрерывную бортовую и килевую качку от неестественной неподвижности суши. Открыв глаза, он увидел, что Стивен поднялся из-за стола, держа в руке оплывшую свечу, открыл дверь, получил от кого-то бутылку и сложенную несколько раз записку. Вернувшись к столу, доктор распечатал записку, медленно расшифровал ее содержание, сжег в пламени свечи оба листка. Не оглядываясь, он произнес:

— Джек, я полагаю, вы не спите?

— Уже целых пять минут. Доброе утро, Стивен. Будет жарко?

— Да. Доброе утро и вам, дорогой. Послушайте, — шепотом продолжал он. — Не кричите громко и держите себя в руках. Вы меня слышите?

— Да.

— Завтра будет объявлена война. Бонапарт приказал арестовать всех британских подданных.


Оказавшись в узкой полоске тени под северной стеной Каркасона, жандарм из сочувствия остановил конвой английских пленников — это, главным образом, были моряки с задержанных и арестованных судов, несколько офицеров, застигнутых врасплох объявлением войны, и немного штатских — путешествующие джентльмены, их слуги, грумы, а также торговцы. Впервые в истории цивилизованных войн Бонапарт распорядился арестовать всех британских подданных. Англичане изнывали от жары, они выглядели несчастными и усталыми; узлы, которые они несли, промокли во время проливного дождя, и поначалу они даже не осмелились высушить их на солнце: им было не до того, чтобы обращать внимание на великолепие обветшалых стен и башен, живописный вид нового города и реки, протекавшей впереди; на медведя и его вожака, устроившихся в тени третьей от них по счету башни, они вначале тоже не смотрели. Но вскоре распространился слух о прибытии конвоя, и к толпе, высыпавшей из старого города, чтобы поглазеть на чужаков, присоединились рыночные торговки, пришедшие из-за моста со своими товарами — фруктами, вином, хлебом, медом, колбасами, паштетом и головками брынзы, завернутыми в свежие зеленые листья. У большинства пленников еще оставались какие-то деньги (это было лишь началом их долгого пути на северо-восток страны).

Поостыв, утолив голод и жажду, пленники разложили посушить свою одежду и стали осматриваться.

Назад Дальше