— Как ты поздно, Мэтьюрин, — произнесла Диана, появившаяся из спальни; поверх пеньюара она набросила две шали. Лицо у нее было утомленное, она даже не поприветствовала гостя. — Я собиралась лечь спать. Однако присядь на пять минут. Фу, у тебя башмаки в грязи.
Стивен снял обувь и поставил ее возле двери.
— Возле кроличьего садка собралась целая шайка воров. Поэтому я и сошел с дороги. У тебя есть особенный дар ставить меня в неловкое положение, Вильерс.
— Так ты снова шел пешком? Тебя не выпускают ночью из дома? Можно подумать, что ты состоишь в браке с этим мужчиной. Кстати, как его дела? Нынче вечером он казался довольно веселым, все хохотал с этой гусыней Анни Строуд.
— К сожалению, нет никаких улучшений. Его стряпчий — просто алчная скотина, без мозгов, без чувств, без здравого смысла, без мужества. Невежественная жадность — бескрылый стервятник, который может лишь погрузиться в бездну позора.
— Но леди Кейт… — Диана смолкла на полуслове. Письмо от леди Кейт пришло в Мелбери утром, и о нем не упоминалось во время обеда. Стивен взял сари в руки, заметив, что вытканный на нем британский офицер выглядит так, словно вот-вот заговорщически ему подмигнет. — Полагая себя вправе требовать от меня объяснений, — продолжала Диана, — ты ошибаешься. Мы встретились во время верховой прогулки случайно. Да, я позволила тебе поцеловать меня раз или два — но лишь потому, что тогда я была готова броситься в колодец или в чем мать родила бежать от этой унылой однообразной жизни, из этого дома, где все общество составляет пара беззубых слуг. Я никогда не была твоей любовницей и не намерена ею становиться!
— Я знаю, — отозвался Стивен. — Я не требую никаких объяснений и ни на что не претендую. Принуждение — смерть дружбы, радость моя. — Пауза. — Ты не дашь мне чего-нибудь выпить, дорогая моя Вильерс?
— О, прошу прощения, — воскликнула Диана, без труда мгновенно возвратясь к прежней учтивости. — Что тебе предложить? Портвейн, бренди?
— Бренди, если можно. Слушай, — поинтересовался он. — А ты когда-нибудь видела тигра?
— Ну конечно, — рассеянно ответила Диана, ища глазами поднос и графин. — Я даже подстрелила пару штук. Здесь нет подходящих стаканов. Разумеется, я стреляла, находясь в безопасности, в кресле под балдахином на спине у слона. Тигры часто попадаются на дороге из Магаринджи в Бахию. Эта стопка подойдет?.. Они переплывают с одного острова на другой. Однажды я увидела зверя, который входил в воду медленно, словно конь. Они плавают, целиком погрузив туловище, задрав кверху голову и вытянув хвост. С тех пор как я вернулась в Англию, я никак не могу согреться. Я лягу в постель, это единственное теплое место в доме. Можешь посидеть рядом, когда допьешь бренди.
Дни мелькали один за другим — золотые, пахнущие душистым сеном дни раннего лета, — причем, как считал Джек, понапрасну. Или почти что понапрасну. Хотя его карьерные и судебные дела становились все безнадежнее и сложнее, он дважды ездил в Бат, чтобы повидаться со своим старинным другом леди Кейт, нанес визит миссис Уильямс, пребывающей в лоне своего семейства, и встретил Софи. Это произошло случайно, на галерее минеральных источников. Он вернулся домой, испытав и радость и муку; примирившись с жизнью, Джек вновь стал тем неунывающим жизнелюбом, которого прежде знал Стивен.
«Я решил все это прекратить,
— писал в дневнике Стивен.
— Я не приношу счастья и не получаю его. Эта одержимость желанием — не счастье. Я вижу жесткость, от которой стынет мое сердце, и не только мое. Жесткость и многое еще: властолюбие, ревность, гордыня, тщеславие — и все это, вкупе со смелостью, в избытке. Неумение мыслить, разумеется, невежество, неверность, непостоянство. Я б еще добавил: бессердечие, если бы смог забыть наше прощание ночью в воскресенье, невероятно трогательное для такой необузданной натуры. Конечно же, ее стиль и грациозность до определенного порога заменяют в ней добродетель, но сами по себе эти качества отнюдь не добродетельны. Так не пойдет! Нет, нет, не надо так со мной. Если эта связь с Джеком продолжится, я уйду. И если Джек будет ее длить, то он соберет себе на голову горящие уголья. То же может произойти и с ней самой: с ним шутки плохи. Ее нынешнее легкомыслие удручает меня больше, нежели возможно выразить. Поведение Д. противоречит тому, что она называет своими принципами; более того, я полагаю, оно противоречит и ее подлинной натуре. Она не может желать его себе в мужья сейчас, зная его обстоятельства. Что же тогда? Ненависть к Софи, к миссис У.? Непонятная месть? Восторг от игры с огнем в пороховом погребе?»
Пробило десять; через полчаса он должен встретиться с Джеком в Плимптоне на арене для петушиных боев. Покинув темную библиотеку, доктор оказался на солнечном дворе, где его ждал начищенный до блеска серый мул. Животное с укором уставилось в конец дорожки за конюшнями. Проследив за его взглядом, Стивен увидел, как почтальон срывает в саду грушу.
— Вам двойное письмо, сэр, — официально доложил почтальон, вытянувшись во фрунт, но не замечая, как сок неправедно съеденной груши течет у него из уголка рта. — Извольте два шиллинга и восемь пенсов. И два письма для капитана — одно франкированное, второе из Адмиралтейства. — Про себя он прикидывал — заметили ли его? Расстояние было очень большое, авось пронесет.
— Спасибо, любезный, — произнес Стивен, уплатив за письмо. — Вижу, вам достается.
— Ну а как же, сэр, — отвечал почтальон с облегчением. — Сначала дом священника, Кроукер, затем доктор Вайнинг, он получил письмо от брата из Годмерсхема. Так что, думаю, в это воскресенье он уедет. Потом доставил письмо молодому мистеру Сэвилу — от его невесты. Я никогда не видел, чтобы молодая дама писала так красиво. Буду рад, когда они поженятся, так я ему и сказал.
— Вам жарко, вас явно мучит жажда. Съешьте грушу, только не заглатывайте ее сразу целиком.
К началу главного поединка Стивен опоздал. Вокруг арены сгрудилась возбужденная толпа фермеров, торговцев, цыган, барышников, помещиков. Схватка обещала быть достойным зрелищем.
— Ставим на пестрого! Ставим — не прогадываем! — надрывался высокий цыган с красным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
— Есть такое дело! — отозвался Джек. — Ставлю пять гиней на пестрого петуха.
— Забито! — произнес цыган, озираясь. Глаза его сузились, и ерническим, заискивающим тоном он продолжил: — Пять гиней ставите, джентльмен? Это ж какие деньжищи для бедного путешественника, капитана на половинном жалованье! Я кладу свои деньги, ладно? — Он положил пять блестящих кружков на край ограждения арены. Джек, выпятив челюсть, выложил столько же монет — одну за другой. Владельцы птиц поставили их на арену и, прошептав напутствие, отпустили забияк. Прежде чем сойтись, бойцы кидали друг на друга косые взгляды, вышагивали и кружили. Затем оба петуха взлетели и, сверкая стальными шпорами, сшиблись грудью. Посередине арены вился вихрь, а вокруг нее раздавался дикий рев.
Пестрый петух уже шатался. Один глаз у него был выбит, второй кровоточил, но он не отступал, сквозь кровавый туман ища врага. Увидев его тень, он кинулся вперед, чтобы получить смертельную рану. Но пестрый погиб не сразу; он еще стоял в то время, как враг бил его шпорами по спине. Потом рухнул на землю под тяжестью обессиленного, израненного противника, который вскочил на ноги и закукарекал.
— Давайте выйдем отсюда и посидим в сторонке, — предложил Стивен. — Официант, принесите нам пинту хереса, мы будем на скамейке. Вы не возражаете, Джек?
— Ну и херес, черт бы меня побрал! — признал Мэтьюрин вскоре. — Только наглая молодая потаскушка осмелилась бы назвать это пойло хересом. Вот ваши письма, Джек.
— Пестрый петух на самом деле не хотел драться, — заметил Джек.
— Это точно. Хотя это была определенно боевая птица. Почему вы на него поставили?
— Он мне понравился. У него была походка вразвалку, как у моряка. Он вовсе не жаждал крови, но, когда ему бросили вызов, он не сплоховал. Это был редкий храбрец, он продолжал драться даже тогда, когда у него не оставалось никакой надежды. Я не жалею, что поставил на него. Доведись этому бою повториться, я бы поставил на него снова. Вы сказали о письмах?
— Два письма. Давайте без церемоний, прошу вас.
— Спасибо, Стивен. Адмиралтейство подтверждает получение письма мистера Обри от седьмого настоящего месяца. А это из Бата. Посмотрим, что сообщает нам Куини… О боже!
— Что случилось?
— Боже мой, — повторил Джек, колотя кулаком по колену. — Давайте выйдем отсюда. Софи выходит замуж.
Джек кипел и булькал как котел; лишь отшагав добрую милю, он смог произнести нечто членораздельное:
— Куини пишет из Бата. Один малый по фамилии Адамс — у него большое имение в Дорсете — сделал Софи предложение. В два счета обтяпано, клянусь душой. Никогда не ожидал от нее такого.
— Что случилось?
— Боже мой, — повторил Джек, колотя кулаком по колену. — Давайте выйдем отсюда. Софи выходит замуж.
Джек кипел и булькал как котел; лишь отшагав добрую милю, он смог произнести нечто членораздельное:
— Куини пишет из Бата. Один малый по фамилии Адамс — у него большое имение в Дорсете — сделал Софи предложение. В два счета обтяпано, клянусь душой. Никогда не ожидал от нее такого.
— Может, леди Кейт повторяет сплетни?
— Нет, нет! Она навестила матушку Уильямс по моей просьбе. Я рассчитывал, что она меня примет, если я к ним приеду. Куини знает там всех.
— Конечное дело. Миссис Уильямс, поди, была польщена таким знакомством.
— Да. Так что она их навестила, и миссис Уильямс, радостно чирикая, все ей рассказала, даже описала во всех подробностях имение женишка. Вы могли ожидать от Софи подобное, Стивен?
— Нет. И я сомневаюсь в правдивости этой истории, поскольку следует предположить, что предложение было сделано непосредственно невесте, а не через ее родительницу.
— Черт бы меня побрал, жаль, что меня нет в Бате, — тихим голосом произнес Джек, потемнев от гнева. — Кто бы мог ожидать от нее такое? Это чистое лицо… Я готов был поклясться… Эти милые добрые слова, которые она говорила совсем недавно. А теперь дело дошло до предложения руки и сердца! Вспомнить только, как ее рука держала мою, гладила ее… А какое чистое, небесное лицо, боже ты мой!
Стивен вновь заявил, что нет никаких доказательств, он напомнил, что миссис Уильямс способна лгать чрезвычайно разнообразно. Человек умный и даже мудрый, Стивен утешал друга как мог, но с таким же успехом он мог разговаривать с мулом. Джек замкнулся, лицо его приобрело жесткое, решительное выражение. А он-то полагал, что нашел свой идеал — не из тех, что все делают тишком да с вывертами. Больше он не скажет об этом ни слова. Когда они добрались до перекрестка Ньютон Прайорс, Джек проговорил:
— Стивен, я знаю, что у тебя самые добрые намерения, но я, пожалуй, поеду через холмы в Уайвенго. Я сейчас даже для коня неподходящая компания. Вам моя лошадка не нужна? К ужину меня не ждите, перекушу где-нибудь по дороге.
— Киллик, — произнес Стивен, — отнесите ветчину и кружку пива в комнату капитана. Он, возможно, придет домой поздно. Я ухожу.
Сначала он шагал неторопливо, ровно дыша, со спокойным сердцем, но, миновав знакомые мили и поднимаясь на Полкари, пошел быстрее, причем решимости его как не бывало. А достигнув вершины холма, задышал так же часто, как стучал механизм его часов. «Тук-тук-тук, ты дундук, — произнес он, силясь улыбнуться. — Правда, так быстро я еще никогда не поднимался. Это я тренирую ноги, ха-ха-ха. Вот только зачем? Ну и видок, должно быть, у меня. Хорошо, что ночь на дворе».
Теперь он замедлил шаг, чувства его обострились: не слышно ли какого движения в лесу, кроличьем садке Гоула или аллее позади него? Вдали по правую сторону послышался зов самца косули, ищущего самку; вдали слева раздался плач кролика, которого терзал горностай. Крик совы. Смутные очертания дома, заснувшего среди деревьев, и в дальнем его конце — одинокий желтый глаз башни.
Он спустился к молчаливым вязам, покрытым пышной листвой; дом стал виден целиком. Там, под вязами, он обнаружил знакомую лошадку и привязал ее к кусту орешника. Стивен подкрадывался к дому, но, услышав ржание лошади, вернулся, погладил животное по бархатистому крупу и шее, потрепал ее, по-прежнему разглядывая из-за холки свет, затем отвернулся. Отойдя ярдов на сто, когда башня утонула среди деревьев, он остановился как вкопанный и прижал руку к сердцу. Потом двинулся дальше, ступая тяжело, неуклюже, спотыкаясь о колею, заставляя себя идти вперед нечеловеческим усилием воли.
— Джек, — произнес он следующим утром во время завтрака. — Пожалуй, я должен вас покинуть. Попытаюсь найти место в дилижансе.
— С чего вдруг?! — Джек остолбенел. — Неужели вы можете оставить меня, когда все летит в тартарары!
— Я не вполне здоров и надеюсь, что на родине приду в себя.
— Вид у вас действительно хуже некуда, — озабоченно заметил Джек, внимательно приглядываясь к другу. — Я был настолько поглощен своими собственными злополучными делами, а теперь еще и это. Я не уделял вам достаточно внимания. Я так виноват, Стивен. Вам, должно быть, чертовски скучно здесь, с одним лишь Килликом, без всякого общества. Надеюсь, вы не заболели по-настоящему. Теперь я вспоминаю, что последние несколько недель у вас было плохое настроение, вы были не в духе, даже к инструменту не прикасались. Может, вам стоит проконсультироваться у доктора Вайнинга? Со стороны ему будет проще определить, что с вами. Прошу, разрешите, я схожу за ним. Нужно спешить, пока он не отправился к своим пациентам.
Стивен употребил все время между завтраком и приходом почтальона на то, чтобы успокоить друга. Он прекрасно знал природу своего недуга, он болел им и раньше. От такой хвори не умирают, и он знал лекарство от нее. Эта хвороба называется solis deprivatio.
— Отсутствие солнца? — вскричал Джек. — Вы смеетесь надо мной, Стивен? Неужели вы собираетесь ехать за солнцем в Ирландию?
— Это всего лишь мрачная шутка, — отозвался Стивен. — Я имел в виду Испанию, а не Ирландию. Знаете, у меня имеется дом в горах по ту сторону Фигуэрас. Часть крыши у него провалилась. А в той части, над которой кровля еще держится, живут овцы, но за ней мне все же надо присматривать. Еще там гнездится множество летучих мышей с длинными хвостами. Я наблюдаю их поколение за поколением. А вот и почта, — произнес он, подойдя к окну и протягивая руку. — Вам одно письмо, мне ни одного.
— Счет, — произнес Джек, откладывая конверт в сторону. — Я совсем забыл, вам тоже есть письмо, оно у меня в кармане. Вчера мне довелось увидеть Диану Вильерс, она попросила меня передать вам эту записку и наговорила в ваш адрес тьму комплиментов. А я рассказал, каким вы были отличным соплавателем. И как превосходно вы обращаетесь с виолончелью и скальпелем. Она очень ценит вас…
Возможно, и ценит. Во всяком случае, записка была по-своему доброй.
«Мой дорогой Стивен,
Как плохо вы относитесь к своим друзьям — столько дней не подаете признаков жизни. Правда, я была неприветлива с вами в тот последний раз, когда вы навестили меня. Пожалуйста, простите. Виной тому был восточный ветер, или первородный грех, или полнолуние, или что-то в этом роде. Я нашла несколько любопытных индийских бабочек, вернее, их крылышки в книге, принадлежавшей моему отцу. Если вы не слишком устали и не заняты, то, возможно, придете вечером и взглянете на них?
Д.В.»— …Возможно, никаких достоинств в этом и нет. Я просил ее играть вместе с нами по четвергам; она хорошо знает наше трио, хотя играет на слух. Однако, раз вы должны ехать, я отправлю к ней Киллика, пусть извинится за нас.
— Возможно, я уеду не сразу. Посмотрим, что принесет нам следующая неделя; в конце концов, овцы покрыты шерстью, а летучие мыши всегда найдут укрытие в часовне.
По бледневшей в темноте дороге Стивен ехал не торопясь, обдумывая воображаемый диалог. Подъехав к дому, он привязал мула к кольцу и только намеревался постучаться, как Диана сама открыла ему дверь.
— Добрый вечер, Вильерс, — произнес он. — Благодарю тебя за записку.
— Мне нравится, как ты произносишь «добрый вечер», Стивен, — проговорила она с улыбкой. Она явно была в хорошем настроении и, конечно же, выглядела прекрасно. — Ты не удивился, что я встретила тебя здесь?
— Не слишком.
— Все слуги ушли. Какой ты официальный, явился с парадного входа! Я так рада видеть тебя. Забирайся в мое логово. Я приготовила для тебя бабочек.
Стивен снял башмаки, аккуратно сел на маленький стул и произнес:
— Я пришел, чтобы попрощаться. Очень скоро, возможно на следующей неделе, я покидаю эту страну.
— Ах, Стивен… и ты оставишь своих друзей? Что же будет делать бедняжка Обри? Не можешь же ты бросить его сейчас. Похоже, у него очень плохое настроение. А что буду делать я? С кем я смогу перемолвиться словом, кого буду мучить?
— Да неужели не с кем?
— Я тебя сделала очень несчастным, Стивен?
— Порой ты обращалась со мной как с собакой, Вильерс.
— О господи! Я так сожалею. Больше я никогда не буду недоброй по отношению к тебе. Ты действительно намерен уехать? О боже. Но друзья на прощание целуются. Подойди, сделай вид, что ты разглядываешь бабочек… Я их так красиво разложила. Поцелуй меня, а потом можешь идти.
— Ты лишаешь меня воли, Диана, и тебе это очень хорошо известно, — произнес он. — Я медленно поднимался на гору, разучивая слова, которые я тебе скажу, сообщая, что приехал, чтобы порвать с тобой, но порвать, забыв о всех обидах, так, чтобы сохранить к тебе лишь добрые и дружеские чувства.
— Порвать? О боже, это слово мы никогда не должны произносить.