– …О да, она вся промокла – насквозь. Нет, я не щупал ее, я всего лишь заставил ее снять трусики, чтобы заткнуть ими ее рот…
Я бы могла встать и уйти.
– Это было так мило, когда мы стояли в очереди у кассы и я провел пальцем по ее груди. Да, будто нечаянно.
Я заскрипела зубами. Я знала это.
– А через секунду ее соски торчали, в глазах томление… Да, взгляд исполнен ярости, но одновременно проскальзывает похоть, и ее не спрятать – удивительно! Так что она выдержит и все остальное в надежде, что я дам ей кончить…
В эту минуту я бы могла убить его ботинком. Это тоже сработало.
– Да, и она закусывает губу – чтобы попытаться не дать себе говорить, заныть или еще как-то выдать себя. Но ей не удается подавить непроизвольные полувздохи и слабую дрожь тела. Чудо! Вот теперь я контролирую все ее стороны. Даже то…
Я была в ярости. Но не ушла. Потому что, даже несмотря на стыд, смущение и неопределенность того, что будет дальше, я начала осознавать, что он был прав. Я знала, что это может оказаться забавным, чем-то испытывающим силы, чем-то невероятным. Он внимательно слушал Шарлотту.
Потом усмехнулся:
– Знаешь, это довольно порочно.
Во мне все замерло, я прижалась к нему сильнее, пытаясь расслышать ее. Я также осознала, что, передвинувшись вперед, я начала отчаянно о него тереться. Моя рука все еще была на его члене и уже начала его возбуждать.
Он знал, что я делаю, и, запустив руку мне в волосы, оттащил, дав тем самым понять, что этот номер у меня не пройдет. Его рука сжалась в кулак. Я стала извиваться, пытаясь уменьшить боль, возникшую от натянувшейся кожи, передвигаясь в том направлении, в котором он заставлял меня двигаться. Он тянул меня, пока моя голова не поравнялась с его промежностью, а затем толкнул вниз. Он отпустил мои волосы только для того, чтобы получше взять трубку телефона, и сказал:
– Давай соси. Я обсуждаю с Шарлоттой как – если это случится – я доведу тебя до оргазма. Если хорошо будешь работать, я тебе это зачту.
Когда я подчинилась и начала скользить губами вверх и вниз, наслаждаясь ощущением шероховатых тканей на моем языке, он слегка застонал. Шарлотта что-то сказала, и он ответил:
– Да, сейчас мой член у нее во рту. Ощущение потрясающее. Она очень хорошо это делает, с большим энтузиазмом.
В темноте я покраснела, но вопреки себе невольно почувствовала прилив гордости. Я попыталась отбросить это чувство, сконцентрировав внимание на задании, почти не слушая их разговор, пока не услышала:
– То есть слушаешь нас и мастурбируешь? Это уж точно отвратительно. Я и не подозревал, что и ты собралась кончить сегодня вечером.
На другом конце я услышала жалобный звук, а затем – клянусь! – как тикают мозги Тома.
– Вот что, а не усложнить ли нам правила игры? Возможно, только одной из вас будет разрешено кончить. Только одной. Каждая может попытаться убедить меня самым лучшим способом, на который способна, а победительница получит возможность кончить.
Я услышала громкие возражения на другом конце трубки, хотя, честно, я тоже испугалась – я знала: в ситуации выбора между нами более вероятным было то, что кончит Шарлотта. А перспектива провести еще одну ночь, не получив удовлетворения после всего, что произошло за эти дни, и того унижения, которое я пережила из-за этого разговора, была невыносимой. Я начала глубже засасывать его член. Он засмеялся.
– О, Софи не на шутку разошлась. Она засосала мой член почти по яйца.
От удовольствия он забормотал и погладил мои волосы.
– О, это действительно хорошо. Тебе придется что-то придумать, чтобы превзойти ее.
При этих словах мое сердце начало учащенно биться, а еще из-за того, что его рука прикоснулась к моим ягодицам, приближаясь к тому месту, где мне так хотелось ее ощутить. После этого я почувствовала, что его возбужденный член продвинулся еще глубже.
– О, Шарлотта, мне так приятны твои мольбы.
Черт, она умоляет? У меня нет никакой надежды. Хотя мне и удалось позабавить его своими мольбами, что заняло гораздо больше времени, чем я предполагала, факт остается фактом – умолять для меня было чем-то неестественным. Оказалось, что я делала это неохотно и немного ворчливо. Черт.
Пальцами я начала нежно гладить его мошонку, при этом еще глубже всасывая его член. Минет всегда доставляет мне удовольствие, но даже для меня то, что происходило сейчас, было необычно. Я настолько глубоко всосала его член, что едва могла дышать. Его рука, нежно поглаживающая ягодицы, успокаивала и одновременно отвлекала меня. Я чувствовала обильное выделение смазки между ногами. Мне была противна мысль о том, на кого же я похожа.
Он во всех деталях объяснял Шарлотте то, что делала я. В какой-то момент он прервал разговор, шлепнув меня по ягодицам, побуждая глубже всосать его член. Я настолько сосредоточилась на желании постараться сделать как можно лучше, что вернулась к их разговору, только услышав слова:
– Вообще-то сегодня она особенно послушна. Обычно я жду от нее несогласия с чем-то или свирепого взгляда, когда она подчиняется. Но ей так отчаянно хочется кончить, что, кажется, она рада выполнить любое мое желание.
– Вообще-то сегодня она особенно послушна. Обычно я жду от нее свирепого взгляда.
Потом он еще раз сказал, что Шарлотта была порочна. Вскоре я узнала почему. И он был прав.
Через полчаса моя челюсть болела. Я могла слышать, как он поддразнивает Шарлотту, заставляя ее просить. Помимо моей воли это возбуждало, заставляло думать о том, что я хотела бы услышать доказательства ее подчинения так же, как она слышит доказательства моего. А ей было слышно хорошо.
Кончив рассказывать, какой покорной я была, Томас протянул телефон и заставил меня рассказать ей об этом самой. Мне нужно было объяснить во всех деталях, почему я такая мокрая и какой я была шлюхой, испытывающей наслаждение от такого обращения. И я подчинилась. В горле клокотали слезы унижения, но я и не думала перечить. Он заставил меня рассказать ей, что я сделаю все, что угодно, чтобы кончить сегодня вечером, а потом, как только я все это сказала, продолжил разговор.
– Она сказала: все, что угодно. Что угодно. Я думаю, она уже готова выполнить практически все. Серьезно. Только послушай.
Он приказал мне сползти с кровати и преклониться перед его ногами. Трюк с большим пальцем ноги, который он заставлял меня проделывать, все еще оставался самым ненавистным. Да простят меня небеса – я так отчаянно хотела кончить, что без колебаний приступила к исполнению, пока он не схватил меня за волосы и не остановил.
– Вообще-то, Софи, прежде чем ты это сделаешь, попроси у меня разрешения вылизать мои пальцы.
– Что?
Я ответила повышенным тоном, не сумев себя сдержать.
– Умоляй меня. Ты должна умолять меня разрешить вылизать и обсосать и поклониться моим ногам. И если тебе это хорошо удастся, я разрешу кончить. Если обхватишь ртом мои пальцы, если не будешь сопротивляться, я вставлю свой палец. Интересно, насколько мокрой ты будешь после всего этого.
Я взвыла. Я знала постыдный ответ на его вопрос. Но мне хотелось, и в то же время я боялась того момента, когда он сам это ощутит.
В комнате было темно, и мне не пришлось смотреть ему в глаза. Я спросила, могу ли я совершить обряд поклонения его ногам. Он потянул мои волосы назад и потребовал, чтобы я говорила громче, чтобы Шарлотта все слышала. Голосом, полным отвращения и слез, я попыталась еще раз:
– Пожалуйста, я прошу тебя разрешить мне пососать твои пальцы.
– Просто пососать?
Боже, как я его ненавидела. Боже, я потекла.
– Нет, не просто. Поцеловать, полизать их. Я хочу поклониться твоим пальцам. Всей твоей ступне.
Я надеялась, что перечислила все варианты, но каждое мое слово было пронизано агрессией и неудовлетворенностью, поэтому я решила немного смягчить свой тон:
– Пожалуйста.
Он потрепал меня по щеке – знак нежности, который немного сгладил невыносимую ситуацию, всего на секунду, пока он не заговорил опять:
– Можешь начинать.
Черт побери. Я сползла вниз и уткнулась лицом в его пальцы, собирая силы, чтобы выдержать первую пробу, когда услышала, как он отпускает Шарлотте короткие комментарии. Когда я втянула большой палец его ноги в рот и стала водить языком вверх и вниз, он начал объяснять ей, с какой жадностью я это делаю, и протолкнул ногу дальше. Он рассказал ей, что собирается заставить меня привести его в полный порядок. Это подразумевало, что он вытрет свою ногу о мое лицо и потребует, чтобы я вылизала ступни. Я услышала, что она вскрикнула от отвращения, а затем захихикала. Я не разобрала ее слов, но веселые тона в ее голосе слышала хорошо.
Тихие слезы лились из моих глаз, когда я выполняла его требования, не желая показать, как далеко он зашел в своей игре. Но мне отчаянно хотелось продолжить. Когда он протолкнул свой палец в мои трусики, я глубоко вздохнула, он же воспользовался возможностью и еще дальше засунул палец ноги ко мне в рот.
Тихие слезы лились из моих глаз, когда я выполняла его требования, не желая показать, как далеко он зашел в своей игре. Но мне отчаянно хотелось продолжить. Когда он протолкнул свой палец в мои трусики, я глубоко вздохнула, он же воспользовался возможностью и еще дальше засунул палец ноги ко мне в рот.
Когда я сконцентрировалась на ощущении присутствия его пальца между моими ногами, я услышала:
– Да она ручьем течет, такая мокрая. Еще немного – и выйдет из себя.
После того как Шарлотта что-то пробормотала, он остановился и вынул руку. В отчаянии я продолжала стонать, исполняя обряд поклонения его ногам, а он вытер свою мокрую руку о мой зад и сказал:
– Хорошая идея.
Кровь застыла в моих жилах.
– Софи, можешь прекратить.
Обычно эти слова наполняли меня радостью. Сейчас они наполнили меня ужасом. Он даст мне кончить? Смогу ли я удержаться и не разреветься, если останусь неудовлетворенной? Что значит «хорошая идея»? Если в их планы входило дать мне кончить, что еще они собирались сделать со мной? Что могло быть еще хуже, чем этот фокус с ногой? Готова ли я позволить им сделать со мной все, что угодно? Может, обойтись без оргазма? Смогу ли я? Я была на грани истерики. В моем уме проносились спутанные мысли о том, какие еще ужасные трюки они заставят меня выполнять. Я знала, что могу отказаться, закончить игру. Только я не собиралась выходить из игры. Я была заложницей своего нестерпимого желания. Перспективы ужасали меня. Но то, что они придумали вместе, не могло прийти даже в мою – давайте называть вещи своими именами – извращенную голову.
Это была идея Шарлотты. Нечто, за что потом я ее лично и по-настоящему отблагодарю – наблюдая, как она исполняет этот же трюк. Когда Томас рассказал, что мне придется сделать, я закрыла глаза и плотно сжала губы, покачав головой в знак несогласия. Я отказывалась даже думать об этом. Молчание продлилось, и я поняла, что если я этого не сделаю, то не кончу. Я пыталась не задумываться, найти другую тему для размышлений. Но постепенно скрепя сердце я смирилась со своей участью.
Затем я приняла позу.
Я встала на колени и раздвинула его ноги. Смотря сквозь темноту на Тома, лежащего на подушках и прижимавшего к одному уху трубку телефона, я думала, что если я его едва вижу, то ему, вероятно, тоже почти не видно меня. Хотелось думать, что это поможет, но это не помогло. Я простояла на коленях несколько секунд, не желая продолжать, но в воображении я уже сдалась и примирилась с мыслью о том, что мне придется это сделать. Что мне прямо сейчас, как животному, придется совокупляться с его ногой, чтобы испытать оргазм.
В динамике садомазохистских игр меня особенно привлекает то, что они подталкивают к выполнению действий, которые ты никогда бы не совершил в других условиях. Не потому, что в реальности тебе не хочется попробовать это сделать. Часто это бывает очень и очень заманчиво. Но потому, что то, о чем обычно думаешь как о сексуальном/забавном/интересном/необычном, почему-то блокируется частью твоего мозга. То ли потому, что считаешь это «грязным», то ли стесняешься, то ли беспокоишься за зад, который может пострадать, то ли еще что-то. Мне нравится, что в такой игре я преодолеваю эту блокировку и могу попробовать все, что считается порочным, но является таким новым и увлекательным. Нет, это не значит, что меня подталкивают к выполнению того, чего я не хочу выполнять, уговаривая или совершая еще что-то, – мое тело отзывается на игру до того, как ум успевает выполнить анализ; мое тело выдает тот факт, что мне это действительно нравится, хотя мои глаза или слова могут об этом и не сказать, даже если я не могу точно объяснить, как и почему я возбуждаюсь. Все в основном зависит от того, кто знает, как далеко мне хочется зайти, и помогает мне в этом.
Садомазохистские игры подталкивают к выполнению действий, которые ты никогда бы не совершил в других условиях.
Как мне казалось (и раздражало), у Томаса это получалось без особых усилий. В основном у него получалось задеть ту струну моего упрямого «я», которая отзывалась мыслью «Нет, я не собираюсь это делать, тебе не удастся придумать такое, что мне не было бы приятно и удобно исполнить», даже если при этом мне было ужасно неудобно. Обычно мне доставляло удовольствие переживать такую двойственность. Быть вытолкнутой из зоны комфорта, исполнять трюки, при которых все екало внутри от волнения и заставляло меня краснеть, злиться и чувствовать стыд, даже когда я возбуждалась. Но совокупляться с ногой? Внезапно я с любовью стала думать о его чертовой ноге. Сама идея вызывала во мне отвращение. Унижение, дискомфорт от той позы, в которой я должна буду находиться, чтобы сделать это. Пять чертовых дней я фантазировала, как он доведет меня до оргазма, а вместо этого мне придется сделать это самой. И не в самой красивой позе, не свернувшись калачиком и запустив свою руку между ног, не моей любимой игрушкой из выдвижного ящика, но совокупляясь подобно суке, у которой течка. Я чувствовала, что приросла к постели. Я не могла этого сделать. Я не могла.
– Тебе что, стыдно? Ты что, не сделаешь этого?
Его голос, полный издевки, звучал нараспев и нарочито, поскольку Томас работал на аудиторию. Это убийственно подействовало на меня, более чем убийственно.
Я прочистила горло и попыталась ответить, но он прервал меня:
– Да мне все равно. Я приказал тебе тереться о мою ногу. Мы оба знаем, что в конце концов ты это сделаешь, потому что по-другому у тебя не будет возможности кончить до Нового года. Так что на твоем месте я бы легче ко всему относился и приступил к делу.
Итак, я оттрахала его ногу.
Ладно, было в этом еще что-то. Гораздо больше. Я не тот человек, который склонен дразнить. Но действительно, даже когда я про это пишу, я чувствую смущение и легкую тошноту от унижения. А это на меня не похоже – обычно я не стесняюсь таких вещей.
Я ненавидела все, что происходило. Не так, когда притворяешься, что ненавидишь, при этом тайно наслаждаясь, но действительно испытывая ненависть – настолько раздражало и удивляло меня то, что я могла кончить, занимаясь этим, если учесть, как сильно меня беспокоила эта ситуация, как лишала контроля, как мне хотелось сказать Томасу, чтобы трахал себя сам. Я уже говорила, что нет смысла подчиняться только в том, что доставляет тебе удовольствие. Я согласна. Именно поэтому я не оттолкнула Томаса и не свалила домой в мою кроватку, к ящику, полному игрушек. Я совокуплялась с его ногой, пытаясь тереться под нужным углом, чтобы попасть на клитор, даже в моменты, когда он специально немного отодвигал ногу, чтобы не дать мне продолжить и продлить агонию. Все это время (конечно), не переставая, он рассказывал Шарлотте, как сильно я намочила его ногу, как я стонала и как мое дыхание учащалось по мере того, как я приближалась к оргазму, в каком отчаянии я была… Это привело меня в ярость. Ярость, от которой я теряла разум, вспоминая об этом. Излагать все на бумаге не было больно, я не испытывала того унижения, которое пережила. Все звучит так просто. Ну что там – оттрахать ногу. Но это не было так просто для меня, я до сих пор не могу понять почему и не могу этого объяснить. Я начала писать о садомазохизме отчасти потому, что мне нравится рассуждать о переживаемых мною чувствах, пытаться объяснить, почему это возбуждает меня, но то, что случилось, было настолько необъяснимо, что я могла с тем же успехом попытаться рассказать обо всем по-фламандски.
Итак, я совокуплялась с его ногой, как животное, а он рассказывал Шарлотте, как я налегаю на его колено, стараясь попасть клитором и получить оргазм.
Я терлась о его ногу, думая, насколько низко я пала, насколько унизила себя в погоне за удовольствием. Слезы катились по щекам, скатывались к подбородку и холодными каплями падали на грудь. От стыда я горела и благодарила темноту за то, что она скрывала мой позор. С практической точки зрения поза, в которой я находилась, была так неудобна, что я не могла стимулировать себя еще чем-то. Томас ровно лежал на кровати, и, только широко раздвинув ноги и очень низко прижавшись к кровати, я могла продвинуться к его колену и тереться об него с такой силой, которая была нужна, чтобы получить оргазм. Как я старалась, о, как я старалась побыстрее кончить и остановиться!
Вы, вероятно, подумаете, что после пяти дней воздержания, в течение которых я постоянно думала о сексе, учитывая, что все у меня ныло, я должна была быстро кончить. Но мозги – это забавная, искаженная и временами ужасная штука. Зная, что Шарлотта слышит, как я проделываю этот унизительный трюк, слышит мои стоны и вздохи удовольствия – унижение унижением, но я потекла и еще больше возбудилась и громко и бесстыдно получала удовольствие от колена Томаса, – я не кончила сразу! Я дрогнула и тогда, когда он сказал ей, что слышит звук, как я скольжу по его колену и что я так намочила его. Я постаралась отключиться, попыталась тереться сильнее, но мне не удавалась надавить так, чтобы довести себя до оргазма.