Когда же она поймала его и принесла обратно, драка была кончена, и оба ежа исчезли. «Впрочем, это неважно, — подумала Аня. — Все равно ушли все дуги с этой стороны площадки». И ловко подоткнув птицу под мышку, так чтобы она не могла больше удрать, Аня пошла поговорить со своим другом.
Вернувшись к тому месту, где появился Масляничный Кот, она с удивлением увидела, что вокруг него собралась большая толпа. Шел оживленный спор между палачом, Королем и Королевой, которые говорили все сразу. Остальные же были совершенно безмолвны и казались в некотором смущеньи.
Как только Аня подошла, все трое обратились к ней с просьбой разрешить вопрос и повторили свои доводы, но так как они говорили все сразу, Аня нескоро могла понять, в чем дело.
Довод палача был тот, что нельзя отрубить голову, если нет тела, с которого можно ее отрубить; что ему никогда в жизни не приходилось это делать и что он в свои годы не намерен за это приняться.
Довод Короля был тот, что все, что имеет голову, может быть обезглавлено, и что «ты, мол, порешь чушь».
Довод Королевы был тот, что, если «сию, сию, сию, сию же минуту что-нибудь не будет сделано», она прикажет казнить всех окружающих (это-то замечание и было причиной того, что у всех был такой унылый и тревожный вид).
Аня могла ответить только одно:
— Кот принадлежит Герцогине. Вы бы лучше ее спросили.
— Она в тюрьме, — сказала Королева палачу. — Приведи ее сюда.
И палач пустился стрелой.
Тут голова Кота стала таять, и когда, наконец, привели Герцогиню, ничего уже не было видно. Король и палач еще долго носились взад и вперед, отыскивая приговоренного, остальные же пошли продолжать прерванную игру.
Глава 9. Повесть чепупахи
— Ты не можешь себе представить, как я рада видеть тебя, моя милая деточка! — сказала Герцогиня, ласково взяв Аню под руку.
Ане было приятно найти ее в таком благодушном настроении. Она подумала, что это, вероятно, перец делал ее такой свирепой тогда, в кухне.
— Когда я буду герцогиней, — сказала она про себя (не очень, впрочем, на это надеясь), — у меня в кухне перца вовсе не будет. Суп без перца и так хорош. Быть может, именно благодаря перцу люди становятся так вспыльчивы, — продолжала она, гордясь тем, что нашла новое правило. — А уксус заставляет людей острить, а лекарства оставляют в душе горечь, а сладости придают мягкость нраву. Ах, если б люди знали эту последнюю истину! Они стали бы щедрее в этом отношении…
Аня так размечталась, что совершенно забыла присутствие Герцогини и вздрогнула, когда около самого уха услыхала ее голос.
— Ты о чем-то думаешь, моя милочка, и потому молчишь. Я сейчас не припомню, как мораль этого, но, вероятно, вспомню через минуточку.
— Может быть, и нет морали, — заметила было Аня.
— Стой, стой, деточка, — сказала Герцогиня, — у всякой вещи есть своя мораль — только нужно ее найти.
И она, ластясь к Ане, плотнее прижалась к ее боку.
Такая близость не очень нравилась Ане: во-первых, Герцогиня была чрезвычайно некрасива, а во-вторых, подбородок ее как раз приходился Ане к плечу, и это был острый, неудобный подбородок. Однако Ане не хотелось быть невежливой, и поэтому она решилась терпеть.
— Игра идет теперь немного глаже, — сказала она, чтобы поддержать разговор.
— Сие верно, — ответила Герцогиня, — и вот мораль этого: любовь, любовь, одна ты вертишь миром!
— Кто-то говорил, — ехидно шепнула Аня, — что мир вертится тогда, когда каждый держится своего дела.
— Ну что ж, значенье более или менее то же, — сказала Герцогиня, вдавливая свой остренький подбородок Ане в плечо. — И мораль этого: слова есть — значенье темно иль ничтожно.[123]
«И любит же она из всего извлекать мораль!» — подумала Аня.
— Я чувствую, ты недоумеваешь, отчего это я не беру тебя за талию, — проговорила Герцогиня после молчанья. — Дело в том, что я не уверена в характере твоего фламинго. Произвести ли этот опыт?
— Он может укусить, — осторожно ответила Аня, которой вовсе не хотелось, чтобы опыт был произведен.
— Справедливо, — сказала Герцогиня, — фламинго и горчица — оба кусаются. Мораль: у всякой пташки свои замашки.
— Но ведь горчица — не птица, — заметила Аня.
— И то, — сказала Герцогиня. — Как ясно ты умеешь излагать мысли!
— Горчица — ископаемое, кажется, — продолжала Аня.
— Ну, конечно, — подхватила Герцогиня, которая, по-видимому, готова была согласиться с Аней, что бы та ни сказала. — Тут недалеко производятся горчичные раскопки. И мораль этого: не копайся!
— Ах, знаю! — воскликнула Аня, не слушая. — Горчица — овощ. Не похожа на овощ, а все-таки овощ.
— Я совершенно такого же мненья, — сказала Герцогиня. — Мораль: будь всегда сама собой. Или проще: не будь такой, какой ты кажешься таким, которым кажется, что такая, какой ты кажешься, когда кажешься не такой, какой была бы, если б была не такой.
— Я бы лучше поняла, если б могла это записать, — вежливо проговорила Аня. — А так я не совсем услежу за смыслом Ваших слов.
— Это ничто по сравнению с тем, что я могу сказать, — самодовольно ответила Герцогиня.
— Ах, не трудитесь сказать длиннее! — воскликнула Аня.
— Тут не может быть речи о труде, — сказала Герцогиня. — Дарю тебе все, что я до сих пор сказала.
«Однако, подарок! — подумала Аня. — Хорошо, что на праздниках не дарят такой прелести». Но это сказать громко она не решилась.
— Мы опять задумались? — сказала Герцогиня, снова ткнув остреньким подбородком.
— Я вправе думать, — резко ответила Аня, которая начинала чувствовать раздраженье.
— Столько же вправе, сколько свиньи вправе лететь, и мор…
Тут, к великому удивлению Ани, голос Герцогини замолк, оборвавшись на любимом слове, и рука, державшая ее под руку, стала дрожать. Аня подняла голову: перед ними стояла Королева и, скрестив руки, насупилась, как грозовая туча.
— Прекрасная сегодня погодка, Ваше Величество, — заговорила Герцогиня тихим, слабым голосом.
— Предупреждаю! — грянула Королева, топнув ногой. — Или ты, или твоя голова сию минуту должны исчезнуть. Выбирай!
Герцогиня выбрала первое и мгновенно удалилась.
— Давай продолжать игру, — сказала Королева, обратившись к Ане. И Аня была так перепугана, что безмолвно последовала за ней по направлению к крокетной площадке. Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени деревьев. Однако как только она появилась, они поспешили вернуться к игре, причем Королева вскользь заметила, что, будь дальнейшая задержка, она их всех казнит.
В продолжение всей игры Королева не переставая ссорилась то с одним, то с другим и орала: «Отрубить ему голову». Приговоренного уводили солдаты, которые при этом должны были, конечно, переставать быть дугами, так что не прошло и полчаса, как на площадке не оставалось более ни одной дужки и уже все игроки, кроме королевской четы и Ани, были приговорены к смерти.
Тогда, тяжело переводя дух, Королева обратилась к Ане:
— Ты еще не была у Чепупахи?
— Нет, — ответила Аня. — Я даже не знаю, что это.
— Это то существо, из которого варится поддельный черепаховый суп, — объяснила Королева.
— В первый раз слышу! — воскликнула Аня.
— Так пойдем, — сказала Королева. — Чепупаха расскажет тебе свою повесть.
Они вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: «Вы все прощены».
«Вот это хорошо», — подумала Аня. До этого ее очень угнетало огромное число предстоящих казней.
Вскоре они набрели на Грифа, который спал на солнцепеке.
— Встать, лежебока! — сказала Королева. — Изволь проводить барышню к Чепупахе, и пусть та расскажет ей свою повесть. Я должна вернуться, чтобы присутствовать при нескольких казнях, которые я приказала привести в исполнение немедленно.
И она ушла, оставив Аню одну с Грифом.
С виду животное это казалось пренеприятным, но Аня рассудила, что все равно, с кем быть — с ним или со свирепой Королевой.
Гриф сел и протер глаза. Затем смотрел некоторое время вслед Королеве, пока та не скрылась, и тихо засмеялся.
— Умора! — сказал Гриф не то про себя, не то обращаясь к Ане.
— Что умора? — спросила Аня.
— Да вот она, — ответил Гриф, потягиваясь. — Это, знаете ль, все ее воображенье: никого ведь не казнят. Пойдем!
— Все тут говорят — пойдем! Никогда меня так не туркали, никогда!
Спустя несколько минут ходьбы они увидели вдали Чепупаху, которая сидела грустная и одинокая на небольшой скале. А приблизившись, Аня расслышала ее глубокие, душу раздирающие вздохи. Ей стало очень жаль ее.
— Какая у нее печаль? — спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:
— Какая у нее печаль? — спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:
— Это все ее воображенье. У нее, знаете, никакого и горя нет!
Они подошли к Чепупахе, которая посмотрела на них большими телячьими глазами, полными слез, но не проронила ни слова.
— Вот эта барышня, — сказал Гриф, — желает услышать твою повесть.
— Я все ей расскажу, — ответила Чепупаха глубоким, гулким голосом. — Садитесь вы оба сюда и молчите, пока я не кончу.
Сели они, и наступило довольно долгое молчанье. Аня подумала: «Я не вижу, как она может кончить, если не начнет». Но решила терпеливо ждать.
— Некогда, — заговорила наконец Чепупаха, глубоко вздохнув, — я была настоящая черепаха.
Снова долгое молчанье, прерываемое изредка возгласами Грифа — хкрр, хкрр… — и тяжкими всхлипами Чепупахи.
Аня была близка к тому, чтобы встать и сказать: «Спасибо, сударыня, за ваш занимательный рассказ», но все же ей казалось, что должно же быть что-нибудь дальше, и потому она оставалась сидеть смирно и молча ждала.
— Когда мы были маленькие, — соизволила продолжать Чепупаха, уже спокойнее, хотя все же всхлипывая по временам, — мы ходили в школу на дне моря. У нас был старый, строгий учитель, мы его звали Молодым Спрутом.
— Почему же вы звали его молодым, если он был стар? — спросила Аня.
— Мы его звали так потому, что он всегда был с прутиком, — сердито ответила Чепупаха. — Какая вы, право, тупая!
— Да будет вам, стыдно задавать такие глупые вопросы! — добавил Гриф. И затем они оба молча уставились на бедняжку, которая готова была провалиться сквозь землю. Наконец Гриф сказал Чепупахе:
— Валяй, старая! А то никогда не окончишь.
И Чепупаха опять заговорила:
— Мы ходили в школу на дне моря — верьте не верьте…
— Я не говорила, что не верю, — перебила Аня.
— Говорили, — сказала Чепупаха.
— Прикуси язык, — добавил Гриф, не дав Ане возможности возразить. Чепупаха продолжала:
— Мы получали самое лучшее образованье — мы ходили в школу ежедневно.
— Я это тоже делала, — сказала Аня. — Нечего Вам гордиться этим.
— А какие были у вас предметы? — спросила Чепупаха с легкой тревогой.
— Да всякие, — ответила Аня, — география, французский…
— И поведенье? — осведомилась Чепупаха.
— Конечно, нет! — воскликнула Аня.
— Ну так ваша школа была не такая хорошая, как наша, — сказала Чепупаха с видом огромного облегченья. — У нас, видите ли, на листке с отметками стояло между прочими предметами и «поведенье».
— И Вы прошли это? — спросила Аня.
— Плата за этот предмет была особая, слишком дорогая для меня, — вздохнула Чепупаха. — Я проходила только обычный курс.
— Чему же Вы учились? — полюбопытствовала Аня.
— Сперва, конечно, — чесать и питать. Затем были четыре правила арифметики: служенье, выметанье, уморженье и пиленье.
— Я никогда не слышала об уморженьи, — робко сказала Аня. — Что это такое?
Гриф удивленно поднял лапы к небу.
— Крота можно укротить? — спросил он.
— Да… как будто можно, — ответила Аня неуверенно.
— Ну так, значит, и моржа можно уморжить, — продолжал Гриф. — Если Вы этого не понимаете, Вы просто дурочка.
Аня почувствовала, что лучше переменить разговор. Она снова обратилась к Чепупахе:
— Какие же еще у вас были предметы?
— Много еще, — ответила та. — Была, например, лукомория, древняя и новая, затем — арфография (это мы учились на арфе играть), затем делали мы гимнастику. Самое трудное было — язвительное наклонение.
— На что это было похоже? — спросила Аня.
— Я не могу сама показать, — сказала Чепупаха. — Суставы мои утратили свою гибкость. А Гриф никогда этому не учился.
— Некогда было, — сказал Гриф. — Я ходил к другому учителю — к Карпу Карповичу.
— Я никогда у него не училась, — вздохнула Чепупаха. — Он, говорят, преподавал Ангельский язык.
— Именно так, именно так, — проговорил Гриф, в свою очередь вздохнув. И оба зверя закрылись лапками.
— А сколько в день у вас было уроков? — спросила Аня, спеша переменить разговор.
— У нас были не уроки, а укоры, — ответила Чепупаха. — Десять укоров первый день, девять — в следующий и так далее.
— Какое странное распределенье! — воскликнула Аня.
— Поэтому они и назывались укорами — укорачивались, понимаете? — заметил Гриф.
Аня подумала над этим. Потом сказала:
— Значит, одиннадцатый день был свободный?
— Разумеется, — ответила Чепупаха.
— А как же вы делали потом, в двенадцатый день? — с любопытством спросила Аня.
— Ну, довольно об этом! — решительным тоном перебил Гриф. — Расскажи ей теперь о своих играх.
Глава 10. Омаровая кадриль
Чепупаха глубоко вздохнула и плавником стерла слезу. Она посмотрела на Аню и попыталась говорить, но в продолжение двух-трех минут ее душили рыданья.
— Совсем будто костью подавилась! — заметил Гриф, принимаясь ее трясти и хлопать по спине. Наконец к Чепупахе вернулся голос. И, обливаясь слезами, она стала рассказывать.
— Может быть, Вы никогда не жили на дне моря («Не жила», — сказала Аня) и, может быть, Вас никогда даже не представляли Омару. (Аня начала было: «Я как-то попроб…» — но осеклась к сказала: «Нет, никогда!») Поэтому Вы просто не можете себе вообразить, что это за чудесная штука — Омаровая Кадриль.
— Да, никак не могу, — ответила Аня. — Скажите, что это за танец?
— Очень просто, — заметил Гриф. — Вы, значит, сперва становитесь в ряд на морском берегу…
— В два ряда! — крикнула Чепупаха. — Моржи, черепахи и так далее. Затем, очистив место от медуз («Это берет некоторое время», — вставил Гриф), вы делаете два шага вперед…
— Под руку с омаром, — крикнул Гриф.
— Конечно, — сказала Чепупаха.
— Два шага вперед, кланяетесь, меняетесь омарами и назад в том же порядке, — продолжал Гриф.
— Затем, знаете, — сказала Чепупаха, — вы закидываете…
— Омаров, — крикнул Гриф, высоко подпрыгнув.
— Как можно дальше в море…
— Плаваете за ними, — взревел Гриф.
— Вертитесь кувырком в море, — взвизгнула Чепупаха, неистово скача.
— Меняетесь омарами опять, — грянул Гриф.
— И назад к берегу — и это первая фигура, — сказала Чепупаха упавшим голосом, и оба зверя, все время прыгавшие как сумасшедшие, сели опять очень печально и тихо и взглянули на Аню.
— Это, должно быть, весьма красивый танец, — робко проговорила Аня.
— Хотели ли бы вы посмотреть? — спросила Чепупаха.
— С большим удовольствием, — сказала Аня.
— Иди, давай попробуем первую фигуру, — обратилась Чепупаха к Грифу. — Мы ведь можем обойтись без омаров. Кто будет петь?
— Ты пой, — сказал Гриф. — Я не помню слов.
И вот они начали торжественно плясать вокруг Ани, изредка наступая ей на ноги, когда подходили слишком близко, и отбивая такт огромными лапами, между тем как Чепупаха пела очень медленно и уныло:
— Спасибо, мне этот танец очень понравился, — сказала Аня, довольная, что представленье кончено. — И как забавна эта песнь о треске.
— Кстати, начет трески, — сказала Чепупаха. — Вы, конечно, знаете, что это такое.
— Да, — ответила Аня, — я ее часто видела во время обеда.