Владимир Федорович Одоевский Орлахская крестьянка
– Скажите, отчего мы любим брильянты? – сказала молодая княгиня Рифейская, подходя к графу Валкирину, который, сидя в углу дивана, с каким-то особенным вниманием поочередно рассматривал окружающие его лица небольшого домашнего круга княгини.
– Княгиня, – отвечал он, – вопрос ваш гораздо труднее, нежели как вы думаете. Если отвечать вам на него так, как надобно, вы засмеетесь, как и всегда…
Все захохотали: – Ну, уж знаем, что будет!
– Так! Я еще не сказал ни слова, а вы уже все смеетесь, – хладнокровно заметил граф. – Что же будет, когда я скажу? За это не будет вам ответа, – прибавил он с улыбкою, но в которой было что-то грустное.
– Скажите, скажите, – проговорили все в один голос.
– Обещаю вам, что не буду смеяться, – прибавила молодая княгиня.
– Так слушайте ж. Уверяю вас, что ваш вопрос гораздо важнее, нежели как он кажется с первого раза. Да, – повторил граф вздохнувши, – этот вопрос очень далеко заходит.
– Не до потопа ли? – спросила молодая племянница княгини.
– Гораздо прежде, – отвечал чудак с величайшею важностью. Присутствующие закусили губы, чтоб удержаться от смеха. Граф был, по-видимому, в нерешимости и молчал.
– Ну, что же? – говорили дамы.
– Что? Поверите ли вы мне, когда я скажу вам, что наше пристрастие к этим светящимся камням есть воспоминание о чем-то давно, давно прошедшем? – Что было время, когда наше тело светилось ярче всех алмазов на свете?., что эти грубые камни, так скудно рассыпанные по земле, напоминают нам о нашей прежней светлой одежде… напоминают невольно, ибо нам сделалось уже непонятно это светлое состояние!..
Все захохотали.
– Ах, как хорошо должно быть это платье, – сказала княгиня, – из цельного алмаза!.. Нельзя ли вам как-нибудь постараться достать этой материи! хоть на шляпку…
– Знаете ли, княгиня, – сказал граф важно, посмотрев на нее, – то, что вы теперь говорите, говорите не вы?
– Кто же, если не я?..
– Да кто-то другой… Вы, вы не стали бы смеяться над тем, что я теперь говорю; но кто-то другой заставляет вас смеяться. Ему это очень выгодно.
– Да кто же этот другой?
– Этого я не могу вам сказать… – После этих слов все как-то притихли.
В эту минуту встал со стула человек весьма пожилых лет, с холодною, почти безжизненною физиономией, с которым все обращались весьма почтительно, называя его Иваном Крестьяновичем. Граф заметил это движение, с большим любопытством обратил на него глаза и спросил у соседа: «Кто это?»
– Как! вы не знаете? это Иван Крестьянович Рындин, человек с большим весом… Прекраснейший человек, добрый, прямой такой.
Граф опустил голову и о чем-то крепко задумался.
Иван Крестьянович шел заглянуть в другую комнату, где раскладывался зеленый стол; проходя мимо хозяйки дома, он шепнул ей: «Что это за граф у вас? Я его никогда еще не видал».
– Он недавно здесь; он много путешествовал; я не знаю, где он не был: и в Турции, и в Египте, и в Индии…
– Ну, кажется, он немного ума навез из своего путешествия…
– Он немножко странен, но очень мил и забавен…
– Ведь вас, дам, не разберешь! – отвечал Иван Крестьянович с мужиковатостью, которую выдавал за откровенность, – извините, – вы знаете, я человек откровенный… Ну, что тут забавного? Он просто, что по-русски говорится, несет дичь. Вот за чем нынче ездят по чужим землям – все вздор да пустошь… А что же наша партия? – продолжал Иван Крестьянович, обратясь к подходившему старику.
– Составлена, составлена, Иван Крестьянович; я шел за вами…
– Пойдемте-ка, пойдем на реванж.
Между тем за дамским столиком смеялись и толковали различным образом о том, кто может в человеке говорить вместо его самого.
– Я совершенно согласен с графом, – сказал барон Кейнезейт, молодой дипломат, на время возвратившийся из-за границы, который вслушивался в слова рассказчика с притворною доверенностью. – В проезд мой чрез Германию только и толков было, что об одной крестьянской девушке, в которой будто говорил человек, умерший лет за 400, и будто бы рассказывал такие подробности о том, что было за 400 лет, которые, казалось, не могли прийти в голову простой крестьянки. – Мои добрые немцы всему этому верили…
– А вы видели эту девушку? – спросил граф, мгновенно вышедши из задумчивости.
– Нет. Хотел видеть, но мне сказали, что родные ее никого к ней не впускают, что я нахожу очень благоразумным. Дело все в том, что в эту деревеньку ездило множество народа, и хоть никто ничего не видал, но деревенька, говорят, обогатилась от приезжающих.
– В этом вся и загадка! – заметили многие.
– Жаль, что вы не заехали в Орлах, – сказал граф. – Правда, когда бедная девушка занемогла, отец перестал пускать любопытных, которые своими расспросами только мучили больную. Об этой истории было много ложных рассказов; но в самом существе она не подлежит ни малейшему сомнению.
– Вы, верно, знаете эту историю в совершенстве, граф Валкирин? Расскажите ее, сделайте милость, – говорили дамы, улыбаясь. – Обещаю вам, что никто не будет смеяться, – прибавила княгиня, также насмешливо улыбаясь.
– Извольте, – сказал граф, – я никогда не отказываюсь от таких рассказов, когда меня просят, ибо, – заметил он, понизив голос, – в вас просит далекое внутреннее чувство, которое вам самим непонятно.
– Ну, еще, еще! – проговорила княгиня. – Однако ж счастье, что в нас говорят не одни черти. Но кто же еще?.. Я не поняла.
– Кто-то, княгиня, кто, несмотря на ваши насмешки, заставляет вас желать рассказа этой истории и возбуждает в вас любопытство… может быть, спасительное, – прибавил граф с таинственным видом, устремив на нее огненные глаза.
– Ах, как странно вы на меня смотрите! – сказала княгиня.
– О, не смейтесь, умоляю вас; прислушивайтесь к тем голосам, которые говорят внутри вас: вы услышите чудные звуки; вы скоро можете приобрести способность отличать один голос от другого, вы…
– Без предисловий, – заговорили все, – историю! историю!
Все придвинулись к столику, за которым сидел наш оратор. Его слушатели были: молодая графиня, княгиня, хозяйка дома, молодой дипломат, возвратившийся из чужих краев, какой-то деловой человек, с весьма важным видом дожидавшийся партии, молодая племянница княгини, только что вышедшая из пансиона и не потерявшая еще привычки слушать со вниманием и даже иногда удивляться. Наконец было несколько домашних лиц, которые в обществе и в жизни играют роль того, что наши старинные стихотворцы называли затычками, каковы слова: «лишь», «уж» и другие, нужные для наполнения стиха; без них нельзя, а все-таки они никуда не годятся.
Рассказчик начал:
– В Германии, в местечке Орлах, жил, а может быть, еще живет и поныне, крестьянин Громбах, лютеранин, человек очень честный и умный, – так что он даже был выбран в звание какого-то начальника в своей деревне. У Громбаха четверо детей; между ними двадцатилетняя дочь, по имени Энхен, образец немецкого трудолюбия и здоровья: плотная, краснощекая, свежая. Целые дни она на сенокосе или на молотьбе и одна отвечает за двух работников. Она никогда не была больна, не имела никаких детских болезней, никаких припадков и отроду не отведывала никакого лекарства. Школьное учение ей не давалось; она едва знала грамоте и имела даже род отвращения от книг.
– Должно признаться, – заметила графиня, – что ваша героиня вовсе не интересна.
– Я рассказываю истину без всяких прикрас. Все, что я вам буду рассказывать, мне передано почтенными людьми, которые были очевидными свидетелями всего происшествия. – Несколько лет тому назад Громбах купил себе новую корову…
– Не она ли будет настоящею героинею? – заметила насмешница.
– Почти, – отвечал рассказчик. – Но если вы будете меня перерывать, то мы никогда не дойдем до конца. Итак, Громбах купил себе новую корову; вдруг стали замечать, что когда ее привяжут на одном месте в хлеву, то утром она явится на другом месте, также привязанною. Никто не входил в этот хлев, кроме Громбаха и его дочери. В том же хлеву стояли еще три коровы…
Княгиня не могла удержаться: – Какие интересные подробности!.. C'est du George Sand tout pur!.. [1]
Рассказчик, как бы не слушая этих слов, продолжал:
– Скоро домашние с удивлением заметили, что кто-то у коров плетет хвосты, да так плотно, как самый искусный мастер. Когда же расплетали хвосты, то они невидимою рукою опять заплетались, как только коров оставляли одних в хлеву. Эти проказы продолжались несколько недель раза по четыре и по пяти в день, и никогда нельзя было заметить, кто это делал.
– Ах, мои батюшки! – заметила Рунская, недавно приехавшая из Москвы, – вот до чего у вас в Петербурге дошли ученые; это у нас, в Москве, лишь кучера уверяют, что домовой у лошадей гривы сплетает; поленятся расчесать, да и на домового!
Рассказчик показал снова вид, будто бы он не слыхал этого замечания, и продолжал:
– Однажды Энхен доила коров, как вдруг, – извините за невежливость, – невидимая рука ударила бедную девушку так сильно, что чепчик слетел с ее головы. Бедная Энхен вскрикнула; на крик прибежал отец, но возле Энхен никого не было. Прошло несколько дней; в хлеву стала появляться то черная кошка с белою головою, то черная птица, похожая на ворона, и также с белою головою. Все домашние их видели, и однажды кошка бросилась на бедную девушку и больно ее укусила. Такие странные случаи продолжались целый год. Однажды, когда Энхен была с братом в хлеву, вдруг показался в углу огонь…
Деловой человек пожал плечами и вышел из комнаты, бормоча: «Что это за вздор! Будто нельзя найти разговора приличнее бабьих сказок». Место делового человека очистилось, и остальные слушатели плотнее сдвинулись вокруг рассказчика. Он продолжал: – Огонь стал пробивать под крышу. Закричали; позвали соседей, залили огонь; но тем не кончилось. В продолжение нескольких дней сряду пламя появлялось в разных частях дома, так, что наконец Громбах, приписывая эти пожары злому умыслу, должен был обратиться к полиции. Расставили вокруг дома караульных, но ничто не помогало; несмотря на денной и ночной присмотр, пламя вспыхивало само собою беспрестанно то в том, то в другом месте. Дошло до того, что Громбах с семейством решился выбраться из дома. Дом опустел, но по-прежнему продолжал загораться, несмотря на все предосторожности. Однажды, когда после пожара Энхен в половине седьмого утром пришла в хлев, вдруг в углу, как бы под стеною, явственно раздался младенческий крик. Надобно вам знать, что дом Громбаха построен был на остатке плотной старинной каменной стены, что очень часто встречается в Германии. Энхен позвала отца. Он осмотрел везде и вокруг хлева, но не нашел ничего. В тот же день, в половине восьмого, Энхен в темном углу хлева увидела женщину в сероватом платье, с черною пеленою на голове. Привидение тянулось к девушке и как бы удерживалось невидимою силою. Энхен испугалась, вскрикнула – на крик ее прибежал отец; привидение исчезло.
Бедная девушка, немного успокоившись, через несколько часов снова пошла в хлев кормить коров; смотрит: в том же углу та же женщина в сероватом платье с черною повязкою на голове. Снова то тянется она к Энхен, то исчезает в темноте – наконец перерывающимся голосом, как бы с необыкновенным усилием, привидение проговорило: «Сломать дом, сломать! – непременно сломать! А не то беда, сгорит – и беда вам всем – так хочет злой – я мешаю ему – но трудно – не могу – сломать – сломать – найдете… Обещай! Обещай!»
Испуганная Энхен все обещала – и привидение исчезло… Ночью, когда Энхен уже лежала в постели, серая женщина явилась снова. «Не бойся меня, – говорилаона, – не бойся, я тебе зла не сделаю, я тебя люблю, ты мне сестра; да, я также родом из Орлаха; и родилась с тобой в один день, только – 400 лет прежде тебя, и меня также звали Анной; мне очень тяжко, я связана с злым, ты можешь освободить меня от него – о! Сломать дом, сломать дом поскорее…»
С тех пор привидение так часто стало являться к бедной крестьянке, что Энхен привыкла к этому странному явлению и разговаривала с привидением как с обыкновенным человеком. Энхен часто спрашивала свою чудную сестру: отчего она страждет? Кто этот злой, о котором она так часто говорит? Как она с ним связана? Зачем надобно сломать дом? – Но на все вопросы привидение отвечало весьма неопределенно, вздыхало, грустило и вскоре потом исчезало.
Часто серая женщина, не дожидаясь вопроса Энхен, говорила: «Знаю, о чем ты хочешь спросить меня», и иногда отвечала на мысленный ее вопрос; иногда говорила: «Не спрашивай же меня об этом, я не могу тебе отвечать», и всякий раз привидение повторяло: «Сломать дом! сломать дом, не то беда… сил моих не достает. О, когда настанет минута моего освобождения!»
Часто также привидение предсказывало Энхен разные обстоятельства ее простой жизни, как, например, о приходе того или другого лица, и тому подобное; но [так] как привидение было видимо только одной Энхен, то отец ее, посоветовавшись с докторами, приписывал все рассказы своей дочери – болезни и не решался сломать дом свой. Между тем серая женщина не переставала по-прежнему являться к Энхен, по-прежнему тосковала и умоляла о том же.
– Так и всегда бывает, – заметил, улыбаясь, один из слушателей, – уж если явится привидение, то никогда двум вместе, а всегда кому-нибудь одному, которому и с руки рассказывать об нем что угодно.
– Дослушайте же далее, – отвечал хладнокровно рассказчик и продолжал:
– Настало время сенокоса. Однажды, когда Энхен с отцом пошла на луг, ей послышался голос соседского работника. – Слышите ли, батюшка, Франц кричит нам, чтоб мы погодили, что и он хочет с нами идти? Но отец ничего не слыхал. Немного спустя Энхен снова услышала, что тот же голос повторил те же слова и потом засмеялся злобным хохотом. Целый день мелькала перед нею то черная кошка, то черная собака, то взвивалась над нею черная птица; но все это видела одна Энхен – отец ее не видал ничего.
На другой день, на том же сенокосе, невидимый голос сказал на ухо Энхен: «Посмотри-ка, что это за барыня идет к тебе», и злобно засмеялся. В отдалении перед нею мелькнул образ серой женщины. В самый полдень, когда работники разбрелись, перед Энхен явился, как она рассказывала, мужчина в черном платье, ходил с нею по лугу взад и вперед, приговаривая: «Зачем к тебе ходит эта барыня? Чего ей от тебя надобно? Пожалуйста, ты не слушайся ее и не отвечай ей; она тебя только сбивает с толка. Отвечай лучше мне: я тебе за то дам ключ от погреба под вашим домом; там еще есть бочек восемь доброго, старого вина…» Но в этом голосе было что-то столь странное, что Энхен не могла ему в ответ выговорить ни слова.
В следующие дни тот же человек снова появлялся. «Энхен, – говорил он, – не хочешь ли мне помочь собрать сено? Я тебе дам по талеру за копну; а если б ты знала, какие у меня талеры, звонкие, полновесные! Хочешь, что ли? Да отвечай же мне! Не отвечаешь? Ну, я вижу, ты такая же глупая, как та, которая к тебе ходит».
Иногда черный говорил ей: «Дай мне свою косу; я ее тебе наточу» и в самом деле брал косу, точил ее, и так исправно, что уже целый день не нужно было ее точить. То приставал к Энхен с обольщениями другого рода: «Хочешь, – говорил он, – я тебя проведу к той барыне, которая к тебе ходит? Мы славно повеселимся: там есть чего и поесть, и попить. Да что же ты не отвечаешь? За каждый твой ответ я тебя осыплю золотом – ведь я очень богат…»
Прилежно ухаживал черный за бедною девушкою: то переворачивал сено, то косил вместе с нею, то рассказывал разные разности, и добивался только одного – ответа; но Энхен по какому-то невольному чувству никогда ему не отвечала. Часто, чтоб выманить ее ответ, он являлся в виде работницы, звал Энхен к отцу, или в виде соседки, которая приходила будто бы наведаться о ее здоровье, – но странно, что черный человек никогда не мог совершенно изменить своего голоса, так что Энхен всегда его узнавала и по-прежнему оставляла без ответа. Однажды, вошедши с сестрою в хлев, она увидела на бревне мешочек, наполненный старинными серебряными деньгами, подняла его, думая, не потерял ли кто из домашних; но в доме не нашлось хозяина этим деньгам, и пропажи никакой не было. Сестра не знала, что делать с этой находкой, как вдруг возле Энхен очутился черный человек и проговорил с злобным хохотом: «Не бойся, Энхен, бери эти деньги, – они твои, я их взял у одного господина, который обманул другого на шесть карлинов. Да хоть поблагодари меня, Энхен; – это тебе за ту пощечину, которую я тебе дал в начале нашего знакомства, потому что ты мне очень нравишься…»
В ту же ночь явилась к Энхен серая женщина. «Ты хорошо делаешь, что не отвечаешь злому черному; не оставляй у себя и денег, а раздавай их бедным. Первый раз, когда ты будешь в Галле, поди по городу, пока тебя кто не кликнет. Тебе подарят денег, а ты на них купи добрую книгу и старайся читать ее, когда тебе будет грустно. – Да что же дом? Скоро ли его сломают? Скоро ли? Скоро ли?»
Энхен исполнила в точности данное ей приказание. Дома не ломали, но из денег черного человека отдали часть в штутгардтский сиротский дом, другую в галльский дом призрения бедных, остальную в орлахское училище. Однажды, будучи в городе, Энхен проходила по улице; какой-то купец позвал ее к себе в лавку и спросил, не она ли девушка из Орлаха, о которой рассказывают такие странные приключения, и подарил ей гульден, на который и купила она сказанную ей книгу.
С другой стороны, и черный не переставал посещать бедную Энхен под разными образами; он говорил ей: «Зачем ты пускаешь к себе эту барыню? Зачем говоришь с нею? Ведь она тебе денег не дает; я же тебе и деньги даю, а ты не хочешь отвечать мне?» К сим словам черный присоединял то насмешку, то обольщения, то угрозы: «Уж обману я тебя, уж будешь отвечать мне! Ну что тебе в твоей скучной жизни? Ну что радости целый век коров доить и сено косить, – отвечай мне только одно слово, и ты будешь богата, всем довольна, ничего не будешь делать; если же не получу от тебя ответа, – то не пеняй на меня, – увидишь, что будет!»