- Никто таких подозрений не высказал, что вы, Константин Петрович! всплеснул руками начальник дивизии.
- Тогда зачем же мне дают няньку?
- Прошу... э-э... выбирать выражения! - тяжело глянул на Ковалевского Баснин.
- Не надо горячиться, да, преждевременно горячиться зачем? примирительно сказал, поморщась, Котович, а Палей добавил:
- Мортиры именно так и поделены, как вы говорите, Константин Петрович: четыре на ваш участок, восемь на участок Семена Афанасьевича.
- Ка-ак так? На мой участок... где высота триста семьдесят... И только четыре мортиры? - как ужаленный вскочил Ковалевский; Фешин же скромно рассматривал заусеницы на своих ногтях и молчал. - Высота эта - ключ ко всем позициям австрийским, насколько я умею читать карты, - ко всем позициям на участке нашего корпуса, и только четыре мортиры? И почему же Семену Афанасьевичу восемь мортир, когда его задача всего-навсего занять одну деревню? Деревню Пиляву взять? Дайте мне этот участок, я его возьму с налета, и никакой тяжелой артиллерии мне не надо. Для такой пустячной задачи!
- Ого! Пустячной! Жаль, что не вы делали рекогносцировку, - зло заметил Фешин.
- Очень жаль, очень жаль, что не я! Сколько может быть австрийцев в этой Пиляве? Сторожевой отряд?.. Не больше роты? Пусть они там хотя каждую хату защищают...
- Дело совсем не в этом, - перебил Фешин. - Соображения за то, чтобы восемь мортир на моем участке сосредоточить, базировались вот на чем: Ольховец для мортир непроходим, а ваш участок за Ольховцем. Вы и четырех мортир туда не перетянете, куда же вам все двенадцать? У меня же на участке они могут спокойно разместиться и действовать сообразно обстоятельствам. Почему вы думаете, что они не подготовят вам вашей атаки на высоту триста семьдесят? Укрепления же около Пилявы надо видеть, чтобы не говорить, что пустячное дело - взять эту деревню...
Тут Фешин пустился в большие подробности касательно силы и сложности укреплений, возведенных будто бы около Пилявы; Ковалевскому же было ясно, что это одно лишь наигранное красноречие опытного командира полка, не желавшего брать на себя явно рискованной задачи с высотою триста семьдесят и заранее уступившего ее в штабе дивизии своему товарищу-генштабисту.
Спор между ними разгорелся. В спор этот вмешались и молчаливые командиры двух других полков, и Баснин, и даже совсем уже полубезжизненный лысый старичок с одышкой, генерал-майор Лядов, командир другой бригады. Фешин заявлял, между прочим, что люди его полка съели уже носимый запас сухарей, ввиду малых порций хлеба; что если не подвезут в ближайшие дни хлеба и мяса, а также перевязочных средств, то наступление вообще немыслимо. Разгоряченный спором, он даже написал на листке, выдранном из своей полевой книжки, рапорт начальнику дивизии: "Оборудование линии развертывания и перевязочных пунктов при отсутствии перевязочных средств невозможно. В этом, как и во всем другом, ярко сказывается полное отсутствие какой-либо подготовки операции со стороны тыла. Я не знаю, что предпринимается свыше, но категорически утверждаю, что голодные и обледенелые люди не могут дать того максимума работы, который я, в силу поставленной мне задачи, от них потребую!"
Может быть, ввиду именно такого отчаянного рапорта восемь мортир из дивизиона так и остались за Фешиным, сколько ни пытался их отбить у него Ковалевский.
На совещании этом выяснилось, между прочим, что на участок второго корпуса, рядом с которым приходилась дивизия, исключительно для съемок позиций австрийцев было прислано пять самолетов, но два из них уже разбились при посадке; что для устройства переправы через Ольховец штаб дивизии уже начал искать, но никак не может найти ни одного саперного офицера; что корпусный инженер хотя и существует, но засел где-то в глубоком тылу, пьет и играет в карты, и выцарапать его из тыла на фронт невозможно; что понтонов для переправы через Ольховец штаб корпуса и после повторных и настойчивых просьб не дает, советуя обойтись местными средствами; что хотя для корректирования орудийного огня и была передана в распоряжение штаба дивизии воздушная рота в несколько змейковых аппаратов, но в ближайшие дни аэростаты подниматься не могли, так как поломались колеса и шестерни у лебедки...
План наступления все-таки был на этом совещании намечен, но Ковалевский, поздно вернувшийся в штаб полка, находил его настолько трудно выполнимым, что не спал сам и не давал спать своему адъютанту часов до двух ночи, - пил чай с коньяком и ругался не менее витиевато, чем Кароли.
А через три дня, после обеда, он приказал полку, пользуясь густым туманом, перейти к хате на Мазурах, всего верст за семь от фронта, куда должны были ранее отправленными ротами свозиться добытые из разнесенных фольварков лес и солома.
Неуклонно исполняя приказ, размешивая сырой и мягкий снег в грязную жижу, негромко, но деловито на ходу ругаясь, по-детски доверчивый к своей судьбе, приближался полк к своей голгофе.
Ввиду того, что на другой день не предполагалось варить обеда, приказано было мясные порции не есть, а положить их в вещевые мешки вместе с хлебом. Приказом по седьмой армии ранним утром назначена была атака австрийских позиций.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На высоте Мазуры от бывшей здесь деревни галичан уцелела всего только одна халупа; остальные были наполовину разрушены австрийскими снарядами, потом разобраны на дрова в окопы. Около этой-то халупы на соломе, сваленной прямо в грязь, и на кучах жердей, приготовленных для починки гати через Ольховец, расположился на привал полк.
Так как наступление назначено было на два часа ночи и подниматься для этого надобно было в час, а в час могло быть отнюдь не светлее, чем теперь в десять, то о сне никто и не думал, хотя, после утомительной прогулки в десять верст по топкой черноземной пахоте, всем просто животно хотелось спать. Солдаты шутили, ложась на солому и жерди:
- Эх, и постеля ж добра для последнего разу!.. А как австрияков почнем гнать, тогда уж и такой не будет.
Не все до дна в этой и подобных шутках звучало, как горькая насмешка над тем, что их ожидало. Если бы человек не надеялся на лучшее, он не был бы человеком.
Поодаль от людей, тесно связанные с ними общей судьбой, фыркали в сырой темноте лошади обоза, пулеметных и патронных двуколок, походных кухонь. В кухнях кипятили воду для чаю, но разводить костры, чтобы погреться, было строго воспрещено Ковалевским. Он запретил даже и курить, чтобы случайно не подожгли солому, но не курить крученок оказалось выше человеческих сил, - и повсюду на привале вспыхивали, как волчьи глаза в лесу, огоньки зажигалок.
Сам Ковалевской со своим штабом и связистами занял единственную комнату халупы, поставив в угол походную койку и маленький столик, на котором горела свечка в бутылке из-под рома. В двух окошках хаты уцелело только четыре стекла, остальные восемь были кое-как заткнуты соломенными жгутами.
Наладив связь со штабом своей дивизии, телефонисты пропускали провод через разбитое стекло окна, связываясь теперь со штабом соседнего полка справа, полка другой кадровой дивизии, другого корпуса. Ковалевскому дано было знать, что этот полк будет наступать в одно время с его полком и в том же направлении, несколько правее его полка.
Со штабом этого полка ему хотелось договориться о подробностях наступления, чтобы не было разброда сил и разнобоя действий, и когда связь была, наконец, налажена, Ковалевский тут же припал к трубке телефона.
- Говорит полковник Ковалевский... В какое время снимаетесь для наступления? С точностью до одной минуты, чтобы я мог сделать расчет...
Ответ пришел совсем неожиданный:
- Выступаем в половине шестого.
- Ка-ак в половине шестого? - подскочил Ковалевский. - Я не ослышался? В половине шестого? Вот тебе раз! А где же внезапность, на которую мы все время били?.. В половине шестого будет уже светать, и мы понесем большие потери... Чье это приказание?
Ему ответили, что так приказал командир второго корпуса Флуг.
Ковалевский позвонил в штаб своей дивизии генералу Котовичу и начал с обычного бесстрастного "доношу, что...", но чем дальше говорил, тем больше впадал в раздражение:
- ...Час наступления отодвинут почему-то до половины шестого утра, но так как моему полку необходимо наступать на четыре версты в глубину, так как необходимо иметь время, чтобы окопаться, так как нужно как можно скорее занять артиллерийские позиции на западном берегу Ольховца и так как при этом ночном наступлении мы потеряем гораздо меньше людей, я не изменяю отданных мною приказаний и буду наступать в два часа!
Он ожидал, что Котович будет по обыкновению думать вслух и мямлить и в конце концов согласится с ним, но старец ответил неожиданно твердо:
- Вы должны согласоваться со своим соседом справа без всяких отговорок! Преждевременное выступление ваше буду считать преступлением!
Он ожидал, что Котович будет по обыкновению думать вслух и мямлить и в конце концов согласится с ним, но старец ответил неожиданно твердо:
- Вы должны согласоваться со своим соседом справа без всяких отговорок! Преждевременное выступление ваше буду считать преступлением!
Ковалевский сказал: "Слушаю, ваше превосходительство!", а когда бросил трубку, энергично добавил:
- Начинается абракадабра, черт бы их взял, дураков! - и выскочил из хаты наружу освежить голову, потому что застучало в висках.
Офицеры плотной толпой окружили его. Он сказал им:
- Наступление отложено до рассвета, господа. Я думаю, что нечего вам тут зря маяться. Прошу до моего шалашу. Заходите греться.
Когда втиснулось в комнату человек пятьдесят офицеров, сразу стало тяжко дышать и свеча в бутылке спустила свой язычок, но Ковалевский, войдя вслед за всеми, предложил если и не тоном приказа, но все-таки довольно сурово:
- Чтобы не тратить энергии зря, ложитесь и спите!
Ливенцев поглядел на него удивленно и спросил за всех:
- Где же и как ложиться?
- Вот тебе раз! Где и как? Вы теперь - накануне атаки, и лучше этого ночлега у вас, может быть, несколько дней не будет, а вы говорите: где и как! Тут сухо? Сухо. Тепло? Тепло. Чего же вам больше? Двуспальных кроватей?.. Ложитесь на пол и спите.
- Все не уляжемся.
- Как не уляжетесь? В два слоя не уляжетесь? Уляжетесь!
- В два слоя?
Пришлось Ковалевскому самому укладывать своих офицеров на ночлег в два слоя, причем головы верхних пришлись на ногах нижних; грязные сапоги при этом насухо вытирали соломой. А когда все, наконец, улеглись, он сказал тем же тоном почти приказа:
- И прошу, господа, не думать о неудобствах и вообще ни о чем не думать, а спать!
Сам же он улегся на свою узенькую походную койку и закрыл глаза, но не спал.
За три дня, прошедшие после совещания в штабе дивизии, он не раз объехал верхом сам-друг то с поручиком Гнедых, то с подпрапорщиком Лукиным, то с Ваней Сыромолотовым тот участок фронта до Ольховца, по которому надобно было наступать полку. Он лично распоряжался работой одной из своих рот, гатившей коварную топь речки Ольховец и перекидывавшей через эту речку бревенчатый мост шириною в шесть солдатских шагов. Но очень упорно он разглядывал при этом не только загадочно молчавшие позиции австрийцев за Ольховцем на нескольких смежных высотах, но и деревню Петликовце, большую деревню, в которой вполне сохранилось много крытых черепицей домов, в которой располагалась, по данным разведки, только одна рота австрийского сторожевого охранения и которая начиналась всего на полверсты правее его участка атаки. Через нее должен был пройти, попутно выбив австрийскую роту, крайний батальон того самого кадрового полка из ударного корпуса Флуга, со штабом которого он только что говорил по телефону.
Среди все засосавшей кругом стихии грязи не раз за эти три дня рисовалась ему островом блаженных эта большая деревня, которая осталась как-то совсем в стороне от стремительных планов штабов - армии, корпуса, дивизии. Через нее требовалось только пройти наскорях, чтобы неуклонно идти к главным целям атаки - укрепленным высотам, захватить которые штабы думали одним, внезапным для австрийцев порывом и на плечах у бегущего противника ворваться в густо заселенную долину Стрыпы.
Между тем стоило только ему несколько вправо двинуть передовые роты своего полка, охватить и занять Петликовце, а соседей своих только предупредить, что он ее займет, и вот у него весь полк под крышей, хотя бы на два дня, пока разовьется общее наступление и прочный успех, если суждено быть этому успеху.
Он очень живо ощущал доверие, которое питали к нему спавшие здесь и за стенами хаты в холодной грязи на жиденькой соломенной подстилке три тысячи человек его полка. Доверие это надо было оправдать во что бы то ни стало, а для этого надо было, хотя и совершенно беззаконным путем, захватить Петликовце. От этого беззакония не только не страдало дело наступления, которое было ему дороже всего, но явно сберегалась боевая энергия его полка. Между тем никто ведь не будет его и спрашивать, почему и на основании чьего приказа он захватил деревню и устроил из нее себе опорный пункт.
У него явилась было мысль тут же предупредить соседний полк о своем решении, но когда он поглядел на прапорщика Шаповалова, дремавшего, скорчившись около телефона, то оставил ее до утра, чтобы не разбудить ни его, ни кого-либо из других офицеров. Перед жарким делом, которое ожидало их всех наутро, нужно было хоть сколько-нибудь поспать без помехи: может быть, далеко не один из них проснется в это утро в последний раз!
Сам он даже и не пытался заснуть. Он давно уже знал за собой этот великий недостаток военного: излишнюю нервность, но знал и то, что бороться с этим бесполезно, да и стоило ли бороться? Отними у него медицина эту нервность, не стал ли бы он тогда обыкновенным коптителем неба, хотя, может быть, это и выгоднее было бы для его службы. На командование полком напросился он сам; он мог бы спокойненько прозябать в штабах, получать очередные ордена и, наконец, генеральство, но командование полком в бою было его давнишней мечтою.
Еще совсем молодым штабс-капитаном участвовал он в войне с Японией, очень остро воспринимая все неудачи русской армии. Он был прирожденный военный, вышел из военной семьи, учился в корпусе. Стратегия была его любимой наукой. Историю войн с древнейших времен он знал прекрасно. При всем том наступавший день был первым днем в его жизни, когда все его ценные и большие знания должны были дать успех делу наступления целой дивизии, так как полк его был ударным полком.
Когда человеку не спится, время тянется досадно медленно, но не спавший Ковалевский так был весь поглощен игрою всяких представлявшихся ему возможностей утренней переправы через Ольховец, боя за деревню, выбором позиций для легкой батареи и наблюдательных пунктов, разметкой местности для рытья окопов, размещением в Петликовце обоза, - всею массой крупных и мелких вопросов, связанных с жизнью полка, что не заметил, как подошло к четырем часам утра. Но когда он увидел на своих часах, что стрелки стали на четыре, он вскочил и начал расталкивать спавших. Духота ли в избе так одурманила, но улегшиеся в два слоя офицеры спали; спал даже и Ливенцев, и когда он поднялся, ворочая затекшей шеей, зевая и еле соображая, где он и как попал в такую кромешную тесноту, Ковалевский сказал ему весело:
- Ну вот, я очень доволен, что вы поспали! Третий батальон пойдет в авангарде полка, а ваша рота - в авангарде батальона. Имейте это обстоятельство в виду, а пока давайте выйдем все на свежий воздух, проветрим хату.
Тем временем вернулся пеший дозор, в котором вместе с другими был и Васька Котов. Дозор донес, что переправа через Ольховец австрийцами не наблюдается, а застава их стоит около села Петликовце.
- Ну вот, это хорошо, что не наблюдается, - значит, есть надежда переправиться без потерь! - сразу повеселел Ковалевский и даже хлопнул по плечу Ваську. - Ну как, Василий, не трусишь?
- Ну вот еще! - лихо подбросил голову усталый и весь заляпанный грязью Васька.
- А Демка где? - вспомнил Ковалевский.
- Я здесь! - отозвался Демка, выступив из темноты перед окошком, от которого сочился жиденький желтенький свет. - Я прямо в бой пойду, ваше высокобродие!
- Погоди, успеешь... Прапорщик Ливенцев! Где прапорщик Ливенцев?
Ливенцев подошел.
- Выделяйте взвод при офицере для прикрытия работ на переправе. Взвод должен переправиться сам на другой берег и оцепить переправу, чтобы... ну, понимаете, или нужно объяснять детально?
- Понимаю, господин полковник, - ответил Ливенцев, довольно ясно представив, зачем понадобился взвод, и уже назначив про себя для этого четвертый взвод с небольшим по росту, но бойким и боевым подпрапорщиком Котылевым. Вторым взводом командовал тоже боевой подпрапорщик - Кравченко, но он казался ему менее надежным.
А Ковалевский, только узнав, есть ли кипяток для чая в походных кухнях, пошел говорить по телефону с соседним полком насчет деревни Петликовце. Как он и думал, там этой деревне не придавали никакого значения, потому что целились гораздо дальше, а в штабе дивизии согласились с ним после первых же слов, что захватить ее и удержать за собою было бы совсем не плохо.
Поэтому с большим подъемом, будто деревня эта уже взята его полком и без малейших потерь, Ковалевский обратился к собранным им снова в хату офицерам:
- Господа! Дарданелльская операция не удалась гораздо более сильным технически армиям, чем наша, и Балканы сплошь заняты германцами, но, по моему скромному разумению, ключи от нашего дома совсем не там, где мы их думали найти, - не в Босфоре и не в Дарданеллах. Ключи от нашего дома, господа, зарыты здесь, в Галиции! Здесь именно их и надо искать. Мы победим, это несомненно. Но, господа, извольте выслушать несколько моих - не советов, нет - приказаний. Сегодня, в первый день наступления, мы займем деревню Петликовце и построим за нею линию окопов, но не ближе как в тысяче шагах, слышите? Приказ мой передать всем подведомственным вам нижним чинам: не зарываться! Ближе тысячи шагов к австрийской проволоке не подходить!.. Прошу не думать легкомысленно, по-штатски, - что без артиллерийской подготовки можно взять с налета, на "ура", одними штыками укрепления такой силы. А наша тяжелая должна еще развернуться, найти для себя позиции, наблюдательные пункты, подвезти снаряды, - это не так просто, на это уйдет весь завтрашний день. Атака высот может быть назначена или завтра или даже послезавтра, потому что бить надо наверняка, объявлять игру только с очень хорошими картами, чтобы не ремизиться. А в штабах у нас, господа, сидят опытные люди, - это знайте... Итак, сначала выступает третий батальон, в версте за ним второй, в версте за вторым - первый. Впереди третьего батальона десятая рота, за ней одиннадцатая. Направление обеих рот на Петликовце... Таким образом расположите движение...