— Знаю, — сказал я. — И полагаю, что вы знаете, где сейчас его дочь.
Она опустила глаза. Этого ответа было достаточно.
— Спасибо что заехали, миссис МакРиди. Могу я попросить, чтобы вы сохранили это при себе?
— Конечно… но дети уже шепчутся.
Да. Они будут.
— У вас есть телефонная связь, мистер Джеймс? — Она поискала взглядом телефонные провода. — Вижу, что нет. Неважно. Если я услышу что-нибудь, то приеду и расскажу вам.
— Вы имеете в виду, если услышите что-нибудь до Харлана Коттери или шерифа Джонса.
— Бог позаботиться о вашем сыне. И о Шеннон, также. Знаете, они действительно были прекрасной парой; все так говорили. Иногда фрукты созревают слишком рано, и мороз убивает их. Такой позор. Такой печальный, печальный позор.
Она пожала мне руку — мужским твердым пожатием — и затем уехала на своей колымаге. Не думаю, что она поняла, что в конце говорила о Шеннон и моем сыне в прошедшем времени.
В пятницу приехал шериф Джонс, на машине с золотой звездой на двери. И он был не один. Следом за ним был мой грузовик. Мое сердце подпрыгнуло при виде этого, затем вновь упало, когда я увидел, кто был за рулем: Лapc Олсен.
Я попытался спокойно выждать, пока Джонс пройдет свой Ритуал Прибытия: подтягивание пояса, вытирание лба (даже при том, что день был прохладным и пасмурным), причесывание волос. Я не смог этого сделать.
— Он в порядке? Вы нашли его?
— Нет, не могу сказать, что мы это сделали. — Он поднялся на ступени веранды. — Линейный обходчик к востоку от Лайм Биска нашел грузовик, но никаких признаков парня. Мы могли быть лучше осведомлены о его здравие, сообщи вы об этом, когда это произошло. Не так ли?
— Я надеялся, что он сам вернется, — сказал я тупо. — Он поехал в Омаху. Не знаю, как много я должен вам рассказывать, шериф…
Ларе Олсен бродил в радиусе слышимости, чуть ли не хлопая ушами.
— Иди назад к своему автомобилю, Олсен, — сказал Джонс. — Это личный разговор.
Ларе, кроткая душа, поспешил уйти без возражений. Джонс повернулся ко мне. Он был гораздо менее веселым, чем во время своего предыдущего визита, а также обошелся без бессмысленной болтовни.
— Я уже знаю достаточно, так ведь? Что твой паренек обрюхатил дочь Харла Коттери и вероятно помчался в Омаху. Он отогнал грузовик от дороги в поле высокой травы, когда понял, что бензобак сухой. Это было умно. Он такой умный в вас? Или Арлетт?
Я ничего не сказал, но он подсказал мне идею. Совсем маленькую, но она может пригодиться.
— Я скажу вам одну вещь, которую он сделал, и мы будем благодарить его за это, — сказал Джонс. — Может, даже спасем его от тюрьмы. Он вырвал всю траву из-под грузовика прежде, чем продолжил свой веселый путь. Таким образом, выхлоп не поджег ее, понимаете. Начнись большой пожар в прерии, который сжег бы несколько тысяч акров, суд мог бы слегка обидеться, согласитесь? Даже если преступнику было только пятнадцать лет?
— Ну, этого не случилось, шериф — он правильно поступил — так, зачем вы продолжаете об этом? — Конечно, я знал ответ. Шерифу Джонсу плевать на таких как Эндрю Лестер, поверенных адвокатов, но он был хорошим другом Харла. Они оба были членами недавно сформированного «Элкс Лодж», и у Харла были проблемы из-за моего сына.
— Слегка на взводе? — Он снова вытер лоб, затем передвинул свой Стетсон. — Ну, я тоже был бы на взводе, будь это мой сын. И знаете что? Будь это мой сын, и Харл Коттери был моим соседом — моим хорошим соседом — я бы просто добежал до него и сказал: «Харл? Знаешь что? Я думаю, что мой сын хочет попытаться увидеться с твоей дочерью. Хочешь попросить кого-нибудь приглядеть за ним?» Но вы не сделали и этого, не так ли?
Идея, которую он дал мне, выглядела лучше и лучше, и почти созрела.
— Он не появился у нее, верно?
— Пока нет, возможно, он все еще ищет ее.
— Не думаю, что он убежал, чтобы увидеть Шеннон, — сказал я.
— Зачем же тогда? У них лучше мороженое там в Омахе? Поскольку именно туда он направлялся, уверен на все сто.
— Полагаю, он отправился на поиски своей матери. Мне кажется, что она могла связаться с ним.
Это остановило его на добрых десять секунд, достаточно долго для вытирания лба и зачесывания волос. Затем он сказал:
— Каким образом?
— Подозреваю, что это было письмо. — В бакалейной лавке Хемингфорд Хоум, было также почтовое отделение, куда поступала вся почта до востребования. — Они могли передать его ему, когда он зашел за конфетами или пачкой арахиса, как он часто делает на обратном пути из школы. Я не знаю наверняка, шериф, не больше чем знаю, почему вы приехали сюда с таким видом, словно я совершил какое-то преступление. Я не тот, от кого она залетела.
— Вы должны прекратить так говорить о хорошей девочке!
— Может да, а может, нет, но это было столь же неожиданным для меня, как и для Коттери, и теперь мой сын исчез. Они, по крайней мере, знают, где их дочь.
Снова он был озадачен. Затем он вынул небольшой блокнот из заднего кармана и кратко записал что-то в нем. Убрав его обратно, он спросил:
— Вы не знаете наверняка, что ваша жена связалась с сыном, хотя это то, что вы говорите мне? Это всего лишь догадка?
— Я знаю, что он много говорил о матери после того, как она ушла, но потом прекратил. И я знаю, что он не появился в том месте, куда Харлан и его жена засадили Шеннон. — И по поводу этого я был столь же удивлен как шериф Джонс… но крайне благодарен. — Свяжите эти два факта, и что вы получите?
— Не знаю, — сказал Джонс, нахмурившись. — Я действительно не знаю. Я думал, что выясню это, но я ошибался и прежде, верно? Да, и ошибусь снова. «Мы все грешны», вот, что сказано в библии. Но, боже мой, дети усложняют мне жизнь. Если свяжетесь со своим сыном, Уилфред, передайте ему чтобы тащил свою тощую задницу домой и держался подальше от Шеннон Коттери, если он знает, где она. Она не захочет его видеть, гарантирую вам это. Хорошие новости в том, что прерии не загорелись, и мы не можем арестовать его за кражу грузовика своего отца.
— Нет, — сказал я мрачно, — вы никогда не заставите меня выдвинуть обвинение за это.
— Но, — он поднял палец, который напомнил мне о мистере Штоппенхаузере в банке, — три дня назад, в Лайм Биска — неподалеку от того места, где обходчик нашел ваш грузовик — кто-то ограбил бакалею и бензоколонку на окраине города. Ту, что с девочкой в синем чепчике на крыше. Взял двадцать три доллара. Я получил рапорт. Это был молодой парень, одетый в старую ковбойскую одежду, с банданой натянутой на рот, и широкополой шляпой опущенной низко на глаза. Мать владельца стояла за прилавком, и парень угрожал ей каким- то инструментом. Она решила, что это, был лом или рычаг, но кто знает? Ей скоро стукнет восемьдесят и она полуслепая.
Пришло мое время, замолчать. Я был поражен. Наконец я сказал:
— Генри уехал из школы, шериф, и насколько я помню, на нем была фланелевая рубашка и вельветовые брюки в тот день. Он не взял ничего из своей одежды, и в любом случае у него нет никакой ковбойской одежды, если вы имеете в виду сапоги и все такое. К тому же у него нет широкополой шляпы.
— Может, он украл и эти вещи?
— Если вы не знаете ничего больше кроме того что уже сказали, вы должны остановиться. Я знаю, что вы дружите с Харланом…
— Сейчас, это не имеет никакого отношения к этому.
Это имело значение и мы оба знали это, но не было никакой причины развивать эту тему. Может мои восемьдесят акров и не идут ни в какое сравнение с четырьмя сотнями Харлана Коттери, но я все еще был землевладельцем и налогоплательщиком, и я не собирался терпеть запугивание. Это была моя четкая позиция, и шериф Джонс понял это.
— Мой сын не грабитель, и он не угрожает женщинам. Он так не поступает и не был так воспитан.
По крайней мере, до недавнего времени, прошептал внутренний голос.
— Вероятно, просто бродяга, в поисках легких денег, — сказал Джонс. — Но я чувствовал, что должен был поднять эту тему, и так и сделал. И мы не знаем, что люди могут сказать, так ведь? Слухи распространяются. Болтают ведь все? Слово не воробей. Тема закрыта, насколько я могу судить, пусть окружной шериф Лайм беспокойство о том, что происходит в Лайм Биске, это мой девиз, но учтите, что полиция Омахи следит за местом, где находится Шеннон Коттери. На случай если ваш сын выйдет на связь, понимаете.
Он зачесал назад волосы, затем в последний раз поправил шляпу.
— Может он самостоятельно вернется, никто не пострадает, и мы сможем списать все это как, не знаю, безнадежный долг.
— Прекрасно. Только не называйте его плохим сыном, если не готовы назвать Шеннон Коттери плохой дочерью.
По тому, как раздувались его ноздри, я предположил, что ему это сильно не понравилось, но он не ответил на это. Вот, что он сказал:
— Если он вернется и скажет, что видел свою мать, дадите мне знать, хорошо? У нас она числится без вести пропавшей. Глупо, я знаю, но закон есть закон.
— Прекрасно. Только не называйте его плохим сыном, если не готовы назвать Шеннон Коттери плохой дочерью.
По тому, как раздувались его ноздри, я предположил, что ему это сильно не понравилось, но он не ответил на это. Вот, что он сказал:
— Если он вернется и скажет, что видел свою мать, дадите мне знать, хорошо? У нас она числится без вести пропавшей. Глупо, я знаю, но закон есть закон.
— Конечно, я сделаю это.
Он кивнул и пошел к своей машине. Ларе сел за руль. Джонс прогнал его — шериф был тем человеком, который сам водил. Я думал о молодом парне, который ограбил магазин, и попытался убедить себя, что мой Генри никогда не сделал бы подобного, и даже будь он вынужден сделать это, он был не достаточно хитрым, чтобы надеть одежду, которую украл из чьего-то сарая или ночлежки. Но Генри был теперь другим, а убийцы учатся хитрости, не так ли? Это умение выживания. Я думал это возможно…
Но нет. Я не буду так это рассказывать. Это слишком слабо. Это мое признание, мое последнее слово обо всем, и если я не могу рассказать правду, всю правду, и ничего кроме правды, то к чему это? Что хорошего в этом?
Это был он. Это был Генри. Я видел по глазам шерифа Джонса, что он поднял тему этого дорожного ограбления, только потому, что я не стал пресмыкаться перед ним, как он ожидал, но я поверил этому. Поскольку я знал больше чем шериф Джонс. После помощи своему отцу в убийстве своей матери, что стоит своровать какую-нибудь новую одежду и помахать ломом перед лицом старой бабули? Нет так уж много. И если он попробовал это раз, то попробует это вновь, как только те двадцать три доллара закончатся. Вероятно, в Омахе. Где они схватят его. И затем все это может всплыть. Почти наверняка всплывет.
Я поднялся на веранду, сел, и опустил лицо на руки.
Шли дни. Я не знаю сколько, только то, что они были дождливые. Когда начинается осенний дождь, работа вне дома должна ждать, и у меня не было достаточного количества домашнего скота или хозяйственных построек, чтобы заполнить часы внутренней работой по дому. Я попытался читать, но слова, казалось, не складывались вместе, хотя время от времени некоторые из них, казалось, выпрыгивали со страниц и кричали. Убийство. Вина. Предательство. Подобные этим слова.
Днями я сидел на веранде с книгой на коленях, укутавшись в овчинное пальто от влажности и холода, наблюдая за дождевой водой стекающей с навеса. Ночами я не спал до самого утра, слушая дождь на крыше. Это походило на робкие пальцы, стучащие по двери. Я провел слишком много времени, думая об Арлетт в колодце с Элфис. Я начал предполагать, что она была все еще… не живой (я был в состоянии стресса, но не безумия), но каким-то образом осведомленной. Каким-то образом наблюдая за событиями из своей кустарной могилы, и с удовольствием.
Тебе нравится, как все обернулось, Уилф? Спросила бы она, если могла бы (и, в моем воображении, спрашивала). Это стоило того? Что скажешь?
Однажды ночью спустя приблизительно неделю после визита шерифа Джонса, пока я сидел, пытаясь читать «Дом о Семи Фронтонах», Арлетт подкралась сзади, протянулась с одной стороны моей головы, и коснулась моей переносицы холодным, влажным пальцем.
Я уронил книгу на плетеный ковер гостиной, закричал, и вскочил на ноги. Когда я сделал это, холодный кончик пальца опустился к уголку моего рта. Затем прикоснулся ко мне снова, к макушке, где волосы становились тонкими. На этот раз я засмеялся — неуверенным, сердитым смехом — и наклонился, чтобы поднять книгу. Когда я сделал это, палец коснулся в третий раз, на этот раз шеи на затылке, словно моя покойная жена говорила, я все же привлекла твоя внимание, Уилф? Я отступил подальше так, чтобы четвертый тычок не попал мне в глаз и посмотрел вверх. Потолок наверху выцвел и протекал. Штукатурка еще не начала вздуваться, но если дождь продолжится, то это произойдет. Она может даже размякнуть и опасть кусками. Протечка была над моим особым местом для чтения. Конечно, именно там. Остальная часть потолка выглядела хорошо, по крайней мере, пока.
Я подумал о высказывании Штоппенхаузера: «Вы хотите сказать мне, что нет усовершенствований, которые вы могли сделать? Крышу, починить?» И тот хитрый взгляд. Словно он знал. Словно они с Арлетт были заодно.
Не пускай такие мысли в голову, сказал я себе. Мало тебе того, что ты продолжаешь думать о ней, там внизу. Все же интересно, черви уже добрались до ее глаз? Жуки съели ее острый язык или, по крайней мере, притупили его?
Я подошел к столу в дальнем углу комнаты, взял бутылку, которая стояла там, и налил большую порцию виски. Рука дрожала, но лишь слегка. Я выпил ее в два глотка. Я знал, что плохо превращать употребление выпивки в привычку, но не каждую ночь, человек чувствует, как его мертвая жена касается его носа. И выпивка заставила меня почувствовать себя лучше. Лучше контролировать себя. Я не должен брать ипотеку на семьсот пятьдесят долларов, чтобы починить крышу, я мог залатать ее досками, когда дождь прекратится. Но это был бы уродливый ремонт, который заставил бы это место быть похожим на то, что моя мать назвала бы лачугой. И это не самое важное. Ремонт протечки занял бы только день или два. Я должен работать, чтобы продержаться в течение зимы. Тяжелый труд вытеснит мысли об Арлетт на ее троне из грязи, Арлетт в сетке для волос из мешковины. Я нуждался в планах по улучшению жилищных условий, которые вымотают меня настолько, что я буду сразу засыпать, а не лежать, там слушая дождь и задаваясь вопросом, был ли Генри под ним, возможно кашляя от гриппа. Иногда работа единственный выход, единственный ответ.
На следующий день я поехал в город на грузовике и сделал то, что думал никогда не пришлось бы, не будь я должен был занимать тридцать пять долларов: Я взял ипотеку на семьсот пятьдесят долларов. В конце концов, все мы пойманы в ловушку нашего собственного сознания. Я верю в это. В конце концов, мы все пойманы.
В Омахе на той же неделе, юноша, в широкополой шляпе, зашел в ломбард на Додж-Стрит и купил никелированный пистолет 32 калибра. Он заплатил пяти долларовыми банкнотами, которые без сомнений вручила ему под угрозой полуслепая старуха, которая вела бизнес под знаком девочки в синем чепчике. На следующий день, молодой человек, носящий плоскую кепку на голове и красную бандану на рту и носу, вошел в отделение Первого Сельскохозяйственного Банка Омахи, направил пистолет на симпатичную молодую кассиршу по имени Рода Пенмарк, и потребовал все деньги из кассы. Она передала приблизительно двести долларов, в основном грязными банкнотами по одному и пяти долларам, теми, что фермеры носят свернутыми в нагрудных карманах своих комбинезонов.
Когда он вышел, засовывая одной рукой деньги в штаны (очевидно нервничая, он уронил несколько банкнот на пол), полный охранник — отставной полицейский — сказал:
— Сынок, тебе не стоит этого делать.
Юноша выстрелил из своего 32 калибра в воздух. Несколько человек закричали.
— Я не хочу стрелять в вас, — сказал молодой человек из-за своей банданы, — но выстрелю если придется. Отступите к стойке, сэр, и оставайтесь там, если не хотите проблем. Мой друг приглядывает за дверью снаружи.
Юноша выбежал, срывая бандану с лица. Охранник выждал примерно минуту, затем вышел с поднятыми руками (у него не было оружия), на случай если у него действительно был друг. Конечно, не было. У Хэнка Джеймса не было друзей в Омахе за исключением одного, с его ребенком растущим в ее животе.
Я взял двести долларов из своих ипотечных денег наличными и оставил остальные в банке мистера Штоппенхаузера. Я отправился за покупками в скобяную лавку, склад лесоматериалов, и бакалейную лавку, где Генри, мог, получить письмо от своей матери… будь она все еще жива, чтобы написать его. Я ехал из города в дождь, который перешел в хлещущий дождь к тому времени, когда я вернулся домой. Я разгрузил купленную древесину и черепицу, покормил и подоил коров, затем разобрал продукты, в основном галантерейные, которые кончались без Арлетт, отнеся их на кухню. Покончив с этой рутинной работой, я поставил воду в деревянную печь, чтобы нагреть ее для ванны и снял свою промокшую одежду. Вытащив пачку денег из правого переднего кармана помятого комбинезона, я пересчитал их, и понял, что все еще имел просто пугающие сто шестьдесят долларов. Зачем я взял так много наличных? Потому что мой разум был уже в другом месте. В каком другом месте? Конечно с Арлетт и Генри. Не считая Генри и Арлетт, в те дождливые дни я практически ни о чем и не думал.
Я знал, что это была плохая идея иметь так много наличных денег при себе. Их стоило вернуть в банк, где они могли принести немного процентов (хотя не достаточно, чтобы сравниться с процентом по ссуде), пока я думал о том, как лучше всего вложить их. Но до тех пор, я должен положить их куда-нибудь в надежное место.
Коробка с красной шлюшьей шляпкой пришла мне на ум. Там она прятала свои собственные деньги, и они были там в сохранности уже бог знает сколько времени. Их было слишком много в моей пачке, чтобы засунуть их под тесьму, поэтому, я решил, что просто положу их в саму шляпку. Они просто побудут там, пока я не найду повод вернуться в город.