Генри все еще спал. В последующие недели, он много спал, и я разрешал ему, хотя обычным летом я загрузил бы его дни работой, пока он свободен от школы. А он заполнял бы свои вечера либо посещая Коттери либо гуляя взад вперед по нашей грунтовой дороге с Шеннон, они держались бы за руки и наблюдали за восходом луны. Когда они не целовались, так и было. Я надеялся, что после того что мы сделали, не испортил такое сладкое времяпрепровождения для него, но полагал, что это не так. Что, я все испортил. И конечно я был прав.
Я выкинул эти мысли из головы, убеждая себя, что пока было достаточно того, что он спал. Я должен был еще раз сходить к колодцу, и будет лучше сделать это одному. Наша раздетая кровать, казалось, кричала об убийстве. Я подошел к шкафу и изучил ее одежду. У женщин ее так много, верно? Юбки и платья, блузки, свитеры и нижнее белье, некоторое из последнего, настолько замысловато и необычно, что мужчина порой даже не может сказать с какой стороны изнанка. Взять их все было бы ошибкой, поскольку грузовик все еще был припаркован у коровника, а «Форд Модэл Ти», стоял под вязом. Она ушла пешком и взяла только то, что могла унести. Почему она не взяла «Ти»? Потому что я услышал бы, как он заводится, и остановил бы ее. Это было достаточно правдоподобно. Итак… единственный чемодан.
Я упаковал его тем что, по моему мнению, будет необходимо женщине и без чего она не могла уехать. Я положил немного ее лучших драгоценностей и фотографию ее родителей в золотой рамке. Я подумал насчет туалетных принадлежностей в ванной, и решил оставить все за исключением флакона духов и расчески. На ее ночном столике лежала библия, данная ей пастором Хокинсом, но я никогда не видел, чтобы она читала ее, и потому оставил ее на месте. Но я взял бутылку с ее железосодержащими таблетками, которые она хранила для своих месячных.
Генри еще спал, но теперь ворочался из стороны в сторону, словно во власти дурных снов. Я поспешил покончить со своими делами так быстро, как только мог, желая оказаться в доме, когда он проснется. Я пошел вокруг коровника к колодцу, поставил чемодан, и снял занозистую старую крышку в третий раз. Слава богу, Генри не было со мной. Слава богу, он не видел то, что увидел я. Думаю, это свело бы его с ума. Это меня почти свело с ума.
Матрац сдвинулся в сторону. Моей первой мыслью было то, что она оттолкнула его прежде, чем попыталась подняться. Поскольку она была все еще жива. Она дышала. Или так мне показалось на первый взгляд. Затем, когда логическое мышление начало пробиваться через мой первоначальный шок — я начал спрашивать себя, какое дыхание могло заставить платье женщины вздыматься и опадать не только на груди, но и на всем протяжении от шеи до подола — ее челюсть начала двигаться, как будто она изо всех сил пыталась заговорить. Однако не слова появились из ее очень увеличенного рта, а крыса, которая пережевывала деликатес из ее языка. Вначале показался ее хвост. Затем нижняя челюсть широко зевнула, когда она попятилась, когти на ее задних лапах, впивались в подбородок для опоры.
Крыса шлепнулась на колени, и когда это произошло, огромный поток ее братьев и сестер хлынул из-под платья. У каждой было зажато в челюстях что-то белое — кусок ее юбки, или возможно ее трусики. Я бросил на них чемодан. Я не думал об этом — мой мозг кипел от отвращения и ужаса — просто сделал это. Он приземлился на ее ноги. Большинство грызунов — может и все — весьма ловко увернулись от него. Потом они устремились в круглую черную дыру, которую матрац (который они, должно быть, отодвинули своей общей массой) прикрывал, и мигом исчезли. Я достаточно хорошо знал, что это была за дыра; отверстие трубы, которая снабжала водой желоба в коровнике, пока уровень воды не опустился слишком низко и не сделал ее бесполезной.
Ее платье осело вокруг нее. Фальшивое дыхание остановилось. Но она уставилась на меня, и то, что казалось, усмешкой клоуна теперь было похоже на свирепый взгляд медузы Горгоны. Я видел, крысиные укусы на ее щеках, и одна из ее мочек исчезла.
— Боже милостивый, — прошептал я. — Арлетт, мне так жаль.
Твое извинение не принято, казалось, говорил ее свирепый взгляд. И когда они найдут меня вот так, с крысиными укусами на моем мертвом лице и обгрызанном нижнем белье под моим платьем, ты наверняка окажешься на электрическом стуле в Линкольне. И мое лицо будет последним, что ты увидишь. Ты будешь видеть меня, когда электричество поджарит твою печень и сожжет твое сердце, а я буду усмехаться.
Я опустил крышку и, пошатываясь, отошел к коровнику. Там мои ноги предали меня, и будь я на солнце, то наверняка, упал бы в обморок, как Генри прошлой ночью. Но я был в тени, и после того, как я просидел в течение пяти минут, свесив голову почти до колен, я начал снова приходить в себя. Крысы добрались до нее и что? Разве они не добираются до всех нас, в конце концов? Крысы и жуки? Рано или поздно даже самый крепкий гроб должен разрушиться и впустить живых питаться мертвыми. Это принцип мира, и не все ли равно? При остановке сердца и асфиксии мозга, наша душа или оказывается где-то в другом месте, или просто угасает. В любом случае, мы не должны там испытывать беспокойство, когда нашу плоть едят с наших костей.
Я двинулся к дому и достиг ступеней веранды прежде, чем мысль остановила меня: а что насчет подергивания? Что, если она была жива, когда я сбросил ее в колодец? Что, если она все еще была жива, парализованная, неспособная двигаться, как один из ее порезанных пальцев, когда крысы появились из трубы и начали свой набег? Что, если она чувствовала ту, что извивалась в ее удобно расширенном рту и начала…!
— Нет, — прошептал я. — Она не чувствовала это, потому что она не дергалась. Ни разу. Она была мертва, когда я скинул ее.
— Пап? — Позвал Генри сонным голосом. — Пап, это ты?
— Да.
— С кем ты разговариваешь?
— Ни с кем. Сам с собой.
Я вошел. Он сидел за кухонным столом в майке и трусах, выглядя ошеломленным и несчастным. Его взлохмаченные волосы, напомнили мне о проказнике, которым он некогда был, смеясь и гоняясь за курами вокруг палисадника со своим псом Бу (давно уже сдохшим к тому лету) следующим за ним по пятам.
— Хотел бы я, чтобы мы не делали этого, — сказал он, когда я сел напротив него.
— Что сделано, то сделано, и этого не исправить, — сказал я. — Сколько раз я говорил тебе это, сынок?
— Достаточно. — Он опустил голову на несколько минут, затем посмотрел на меня. Его глаза покраснели и были налиты кровью. — Нас схватят? Мы отправимся в тюрьму? Или…
— Нет. У меня есть план.
— У тебя был план, который не причинял ей боль! Посмотри, чем это обернулось!
Моя рука жаждала ударить его за это, поэтому я удерживал ее другой. Сейчас не время для встречных обвинений. Кроме того, он был прав. Все, что пошло не так, было моей ошибкой. За исключением крыс, подумал я. Они не моя ошибка. Но они были. Конечно, были. Если бы не я она была бы у печи, ставя туда ужин. Вероятно, снова и снова ругаясь из- за тех ста акров, да, но живой и здоровой, а не в колодце.
Крысы, вероятно уже вернулись, прошептал внутренний голос в моей голове. Поедая ее. Они закончат с хорошими частями, вкусными частями, деликатесами, а затем…
Генри перегнулся через стол, чтобы коснуться моих сплетенных рук. Я вздрогнул.
— Извини, — сказал он. — Мы замешены в этом вместе.
Я любил его за это.
— Мы будем в порядке, Хэнк; если будем сохранять спокойствие, мы будем в порядке. Теперь выслушай меня.
Он слушал. В какой-то момент он начал кивать. Когда я закончил, он задал мне один вопрос: когда мы будем засыпать колодец?
— Пока еще рано, — сказал я.
— Разве это не рискованно?
— Да, — сказал я.
Два дня спустя, когда я чинил часть изгороди в четверти мили от фермы, я увидел большое облако пыли, сгущающейся на нашей дороге от автомагистрали Омаха-Линкольн. Нас ожидал визит из мира, частью которого Арлетт так ужасно хотела стать. Я пошел назад к дому с моим молотком, засунутым в петлю на поясе и передником плотника вокруг талии, с длинным карманом, полным звенящих гвоздей. Генри не было в поле зрения. Возможно, он спустился к роднику, чтобы искупаться, а может, спал в своей комнате.
К тому времени, когда я добрался до палисадника и сел на колоде, я узнал автомобиль, тянущий за собой шлейф пыли: красный автофургон Лapca Олсена. Ларе был кузнецом в Хемингфорд Хоум и молочником. Также за дополнительную плату, он подрабатывал своего рода шофером, и именно эту функцию, он выполнял этим июньским днем. Грузовик, заехал в палисадник, повергнув Джорджа, нашего злого петуха, и его небольшой гарем куриц в бегство. Прежде, чем двигатель закончил кашлять до полной остановки, полный человек, обернутый в развивающуюся серую тряпку, вылез с пассажирской стороны. Он снял очки, обнажив большие (и смешные) белые круги вокруг его глаз.
К тому времени, когда я добрался до палисадника и сел на колоде, я узнал автомобиль, тянущий за собой шлейф пыли: красный автофургон Лapca Олсена. Ларе был кузнецом в Хемингфорд Хоум и молочником. Также за дополнительную плату, он подрабатывал своего рода шофером, и именно эту функцию, он выполнял этим июньским днем. Грузовик, заехал в палисадник, повергнув Джорджа, нашего злого петуха, и его небольшой гарем куриц в бегство. Прежде, чем двигатель закончил кашлять до полной остановки, полный человек, обернутый в развивающуюся серую тряпку, вылез с пассажирской стороны. Он снял очки, обнажив большие (и смешные) белые круги вокруг его глаз.
— Уилфред Джеймс?
— К вашим услугам, — сказал я, вставая. Я чувствовал себя достаточно спокойным. Возможно, я бы так себе не чувствовал, выйди он из окружной машины со звездой на груди. — А вы…?
— Эндрю Лестер, — сказал он. — Адвокат.
Он протянул руку. Я помедлил задумавшись.
— Прежде, чем я пожму ее, скажите ка мне лучше, чей вы адвокат, мистер Лестер.
— В настоящее время я представляю интересы Животноводческой компании «Фаррингтон» в Чикаго, Омахе, и Де-Мойне.
Да, подумал я, не сомневаюсь. Но держу пари, что твоего имени нет даже на двери. Большие мальчики из Омахи не должны глотать пыль округа, чтобы оплачивать свой хлеб насущный, не так ли? Большие мальчики, закинув ноги на свои столы, попивают кофе и восхищаются симпатичными лодыжками своих секретарш.
— В этом случае, сэр, почему бы вам просто не продолжить и убрать эту руку? Без обид, — сказал я.
Он так и сделал, с улыбкой адвоката. Струящийся пот прорезал чистые линии по его пухлым щекам, а его волосы были спутаны и запутаны от поездки. Я прошел мимо него к Ларсу, который отбросил крыло над двигателем и возился с чем-то внутри. Он насвистывал и выглядел столь же счастливым как птица на проводе. Я завидовал ему. Я думал, что у меня с Генри, возможно, еще будет счастливый день — может, в каком-то ином мире — но этого не случится летом 1922 года. Или осенью.
Я пожал руку Лapca и спросил, как он.
— Довольно неплохо, — сказал он, — но сушит. Мне бы попить.
Я кивнул на восточную сторону дома.
— Ты знаешь, где это.
— Знаю, — сказал он, захлопывая крыло с металлическим грохотом, который повергнул куриц, которые потихоньку возвращались, снова в бегство. — Как всегда сладкая и холодная, полагаю?
— Как скажешь, — согласился я, думая: Но если ты утолишь жажду из того другого колодца, Ларе, не думаю, что ты вообще будешь беспокоиться о вкусе. — Попробуй и убедись.
Он двинулся вокруг теневой стороны дома, где внешний насос стоял под небольшим навесом. Мистер Лестер смотрел ему вслед, затем обернулся ко мне. Он развязал свою тряпку. Костюм под ней будет нуждаться в химчистке, когда он вернется в Линкольн, Омаху, Деленд, или где, он там повесит свою шляпу, когда не справится с поручением кампании «Фаррингтон».
— Не помешало бы и мне попить, мистер Джеймса.
— Как и мне. Прибивание ограды жаркая работенка. — Я оглядел его сверху донизу. — Разумеется, не столь жаркая как поездка в двадцать миль в грузовике Ларса.
Он отряхнул зад и улыбнулся своей улыбкой адвоката. На этот раз он испытывал легкое раскаяние. Я видел как его глаза, метались из стороны в сторону. Только, из-за того что ему приказали промчаться двадцать миль в сельскую местность жарким летним днем не делало этого коротышку более привлекательным.
— Моя задница уже никогда не станет прежней.
Ковш был прикован цепью сбоку небольшого укрытия. Ларе полностью накачал его, выпил до дна, дергая вниз и верх кадыком своей худой, загорелой шеи, затем наполнил его вновь и предложил Лестеру, который посмотрел на него с таким же сомнением, как я смотрел на его протянутую руку.
— Может, мы можем выпить его внутри, мистер Джеймс. Там было бы чуть прохладнее.
— Было бы, — согласился я, — но я не стану приглашать вас внутрь, как не стал пожимать вашу руку.
Ларе Олсен видел, как ветер поднялся и, не тратя впустую время, вернулся к своему грузовику. Но сперва он вручил ковшик Лестеру. Мой гость пил не большими глотками, как Ларе, а брезгливыми глоточками. Как адвокат, другими словами — но он не остановился, пока ковш не опустел, и это также походило на адвоката. Хлопнула дверь, и Генри вышел из дома в своем комбинезоне и босых ногах. Он бросил на нас взгляд, который казался совершенно незаинтересованным — хороший мальчик! — и затем пошел туда, куда любой настоящий сельский парень пошел бы: смотреть, как Ларе кудесничает над своим грузовиком, и, если повезет, научится чему-нибудь.
Я сел на поленницу, которую мы держали под навесом из брезента на этой стороне дома.
— Полагаю, что вы здесь по делу. Моей жены.
— Именно.
— Ну, вы уже попили, так что, лучше нам перейти к делу. У меня еще впереди работы на весь день, а уже три часа пополудни.
— От восхода до заката. Тяжелая фермерская жизнь. — Он вздохнул так, словно знал это.
— Это так, и трудная жена может сделать ее еще тяжелее. Полагаю, она послала вас, но не знаю, зачем — если это просто какие-то юридические документы, думаю, что представитель шерифа приехал бы и вручил их мне.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Ваша жена не посылала меня, мистер Джеймс. На самом деле, я приехал сюда, чтобы отыскать ее.
Это походило на спектакль, и это я должен был выглядеть озадаченным. Затем, усмехнуться, поскольку усмешка была следующей в ремарке.
— Это только доказывает это.
— Доказывает что?
— Когда я был мальчиком в Фордайсе, у нас был сосед — мерзкий старый развратник по имени Брэдли. Все звали его Папаша Брэдли.
— Мистер Джеймс…
— Мой отец должен был время от времени вести с ним дела, и иногда брал меня с собой. В те дни еще были повозки. Они в основном торговали зерном кукурузы, по крайней мере, весной, но порой они также обменивались инструментами. Тогда не было заказов по почте, и хороший инструмент мог перейти по рукам всего округа прежде, чем вернется домой.
— Мистер Джеймс, я с трудом понимаю pea…
— И каждый раз, когда мы отправлялись увидится с этим стариком, моя мама говорила мне затыкать уши, поскольку любое слово, которое срывалось с уст Папаши Брэдли, было руганью или чем-то непристойным. — Я начал наслаждаться его раздраженным видом. — Поэтому, естественно, я слушал все внимательнее. Я помню, что одно из любимых высказываний Папаши было «Никогда не взбирайся на кобылу без уздечки, потому что никогда не скажешь, в какую сторону сучка побежит».
— И как мне понимать это?
— Как думаете, в какую сторону моя сучка побежала, мистер Лестер?
— Вы хотите сказать, что ваша жена…?
— Сбежала, мистер Лестер. Удрала. Ушла не попрощавшись. Упорхнула среди ночи. Как заядлому читателю и человеку изучающий американский сленг, такие термины знакомы мне. Впрочем, Ларе, — и большинство других городских жителей — просто скажет, что «Она сбежала и бросила его», когда узнает об этом. Или его и сына, в данном случае. Я естественно думал, что она пойдет к своим дружкам любителям свиней в «Фаррингтон», и следующим, известием от нее, будет уведомление о том, что она продала землю своего отца.
— Как она и собиралась сделать.
— Так она уже все подписала? Поскольку полагаю, что мне стоит обратиться в суд, если она это сделала.
— Пока еще нет. Но когда она подпишет, я посоветовал бы вам не тратить деньги на судебный процесс, который вы, разумеется, проиграете.
Я встал. Один из ремней моего комбинезона упал с плеча, и я вернул его на место большим пальцем.
— Ну, раз она не здесь, это то, что юристы называют «спорный вопрос», разве не так? На вашем месте я поискал бы в Омахе. — Я улыбнулся. — Или в Сент-Луисе. Она всегда говорила о Святом Луи. Для меня это звучало так, словно она говорила как устала от нас, от меня и сына, которого она родила. Говорят хорошая уборка к плохому мусору. Чума на оба ваши дома. Это Шекспир, между прочим. Ромео и Джульетта. Пьеса о любви.
— Вы простите меня, но все это кажется очень странным для меня, мистер Джеймса. — Он достал шелковый носовой платок из кармана пиджака — уверен, у путешествующих адвокатов, вроде него множество карманов — и начал протирать им свое лицом. Его щеки теперь не просто покраснели, а были пунцово-красными. Вряд ли высокая дневная температура, вызвала этот цвет на его лице. — Очень странным, учитывая количество денег, которое мой клиент готов заплатить за ту часть имущества, которая граничит с рекой Хемингфорд и близка к Большой Западной железной дороге.
— Мне потребуется какое-то время свыкнуться с этим, но у меня есть преимущество перед вами.
— Да?
— Я знаю ее. Я уверен, что вы и ваши клиенты думали, что дело в шляпе, но Арлетт Джеймс… давайте просто скажем, что поймать ее на чем-то походит на попытку поймать желе на полу. Мы должны помнить, что Папаша Брэдли сказал, мистер Лестер. Да ведь этот мужик был деревенским гением.