– Нет, добрались, и ты это знаешь. Причина, по-моему, кроется немного в другом, – уверенно заключил я. – Вернее, совсем в другом.
– В чем?! В чем?! – завизжал он, замахав на меня руками. – В чем?
– В том, что ты не мог долго смотреть на обнаженную женскую грудь! Просто не мог, и все! – я медленно стал подниматься из-за стола. – Потому что перед глазами всегда стояла другая!
– Не надо, тетя Тамара! Тетя Тамара, не на-а-а-до-о! – заорал он, как ошпаренный, свалился со стула и пополз на четвереньках в угол кабинета. – Прошу! Пожалуйста, тетя Тамара, не надо!
– Костик, успокойся, – придав голосу максимум нежности, я вышел из-за стола и направился к нему. – Что случилось? Чего не надо?
Охранник приоткрыл дверь и застыл в проеме, как вкопанный.
Бережков лежал в углу, свернувшись калачиком, судорожно дышал, весь трясся и стонал, повторяя навзрыд одно и то же:
– Не надо, прошу!.. Тетя Тамара, пожалуйста!.. Как в прошлый раз, не надо.
– Что было в прошлый раз, Костя?
– Тетя? – чуть слышно спросил он. – Почему у тебя такой грубый голос? Как будто это не ты разговариваешь.
– Простыла немного, – неожиданно для самого себя ответил я. – Ты мне расскажи, чего ты не хочешь, как в прошлый раз?
– Я трогать их не хочу. Они такие большие, страшные, – Бережков зажмурился и вдобавок закрыл глаза ладонями, словно я пытался его ослепить. – Я их очень боюсь. Не надо, прошу тебя.
– Ты их трогал?
– Ты же сама просила. Ты же сама хотела!
– И тебе не понравилось?
– Нет! Нет, – прикрываясь от меня, словно я на него нападал, он начал мотать головой из стороны в сторону. – Мне… не понравилось! Не понравилось!!!
Разговаривать с ним дальше было бесполезно.
Запах ацетона
Либерман выключил диктофон, встал из-за стола, отошел к окну.
– Да, заварил ты кашу, Илья Николаевич!
– Мне кажется, – предположил я, пряча диктофон в карман, – мальчик подвергался сексуальному насилию со стороны тетки, у которой периодически гостил. Такую сцену представить страшно, не то что пережить в пубертатном возрасте. Тетушку полагалось привлечь в свое время.
Мы разговаривали в кабинете заведующего после моей последней беседы с Лекарем, делились впечатлениями, что называется, по горячим следам.
Давид Соломонович вернулся в кресло:
– Кстати, ни у кого из двух оставшихся в живых жертв, пардон, груди не отрезаны. И на телах лишь фигуры нарисованы… Вернее, давно смыты.
– Я знаю, он просто не успел воплотить…
– Это не может быть отвлекающим маневром? – насторожился Либерман. – Если расчертил – почему не резал?
– Может, и отвлекающий, – грустно вздохнул я. – Но отвлекающий от чего?
– От чего-то, – загадочно изрек Давид Соломонович, подняв вверх оба указательных пальца. – Чего мы с тобой пока не знаем! Даже не догадываемся. Мы пока на подступах.
– Может быть… В этом деле, как говорится, чем дальше в лес, тем больше шокирующих подробностей. И надо быть готовыми ко всему.
– Что ты имеешь в виду?
– Меня не покидает странное ощущение, что беседы наши с Лекарем развиваются не только по моему, но и по его сценарию. К примеру, вчерашняя, когда я забыл включить диктофон… Случайность это или он подстроил?
– И после которой курил в ординаторской, – лукаво подмигнул, перебивая меня, заведующий. – Таким образом, прокололся дважды! Я в курсе, учти!
– Немченко, борода многогрешная, что ли, наябедничал? – предположил я, фальшиво нахмурившись. – Ух, задам я ему!
– Не думай плохо про коллегу, – погрозил Либерман пальцем. – Я увидел с улицы, возвращаясь с кафедры, как ты куришь в форточку. Так что вчерашняя беседа?
– Вчера он был совершенно другим. Я бы сказал, вполне адекватным. Мне это кажется не только странным, но и жутковатым. Что, если его кто-то подверг нейролингвистическому программированию? Хотя бы тот же Макар Афанасьевич. Ведь это удобно и безопасно – иметь такого… раба. Покорность и раболепство, смотрит снизу вверх, восхищается, слепо подчиняется во всем. Кукловод его за ниточки дергает, тот играет то адекватного, то психа. Его то включают, то выключают.
– У нас не так много специалистов, кто обладает подобной методикой. Всех наперечет можно назвать, – Либерман озабоченно взглянул на меня. – Но мысль интересная, я тоже подумал об этом.
Мне уже приходилось беседовать с жертвами насильников. Насильник – как правило, всегда психопат, не задумывающийся о таких понятиях, как совесть, жалость, раскаяние. Для любой женщины встреча с ним – непоправимая психическая травма на всю оставшуюся жизнь. Однако насильники – все же не маньяки, хотя встречается сочетание и того, и другого. Но это так, сноска.
В нашем деле неизвестно, остались бы живыми женщины в подвале или нет, не загляни туда оперативники.
С одной из них я сейчас и беседовал. Женщину звали Валентина Завьялова. Ее муж встретил меня возле палаты и строго-настрого предупредил, что разговор будет происходить только в его присутствии и что по первому же требованию я должен покинуть палату без разговоров.
– Я свыклась с мыслью, – рассказывала она, переводя влажные от слез глаза с меня на мужа и обратно, – что уже никого не увижу: ни сына, ни Андрея, ни маму. Похоронила себя заживо. Просто самой последней попала в этот… концлагерь. Может, поэтому и восстановилась раньше остальных. Со мной, по сути, он ничего не успел сделать. Слава богу!
– Скажите, как вас похитили? – спросил я.
– Сама я ничего не помню, мне рассказал Андрей, это муж мой, – она взяла его за руку и сжала так, что хрустнули пальцы. – Говорит, я возвращалась после родительского собрания из школы около восьми вечера. Я работаю учителем географии, плюс классное руководство.
– Что ж вы одни-то возвращались? Женщин к тому времени уже похищали, вы об этом наверняка знали.
– Вообще-то я никого не боюсь, я девушка спортивная, занималась карате, восточными единоборствами. Где, когда он меня подкараулил – не помню, хоть убейте. Очнулась уже связанной по рукам и ногам. И глаза тоже… Как объяснил этот маньяк, глаза мне уже не понадобятся, чтобы я про них совсем забыла.
– Вы его голос хорошо помните? – спросил я, доставая диктофон.
– Я его не забуду до конца своих дней, – со злостью произнесла она. – Я его слышу во сне. Хотя женские стоны и всхлипы звучали громче, все равно я запомнила его голос очень хорошо.
Мне показалось, что ей невыносимо трудно говорить о нем. Я включил диктофон. Она внимательно прослушала отрывок, где мне Бережков рассказывает о своих отношениях с дворовой компанией ребят.
– Вроде он, – неуверенно заключила она. – А вроде и нет. Похож – точней, пожалуй, не скажу.
– Не спешите, прослушайте другой отрывок, – предложил я, включив перемотку.
Но и другой, и третий отрывки уверенности ей не прибавили.
– Тот матерился практически через каждое слово, разговаривал резко, даже гортанно, а этот голос – как ручеек журчит.
– А что вам внушал тот голос, который матерился?
Валентина поджала губы, глаза ее снова наполнились слезами.
– Говорил, что мы сволочи в бабьем обличье – с горечью произнесла она, – и нас из рогатки убивать надо. Что по нам гильотина плачет, что нам на земле не место. Вообще, про гильотину он часто говорил, я даже подумала, не собрался ли он отрубить нам всем головы. И через каждое слово – мат!
– А отдельно с вами он разговаривал? Скажем, шептал что-то на ухо? Так, чтобы другие не слышали.
Я уловил, как напрягся муж Валентины при этих словах.
– Нет, лично меня он… игнорировал, что ли. Вот с другими…
– О чем он разговаривал с другими?
– Одну он точно называл Кирой. Говорил, что все равно она будет принадлежать только ему. Или никому. Она ему отвечала, что он маньяк, что его расстрелять мало.
– Может, вы слышали, как маньяки переговаривались друг с другом? Или как тот, что матерился, давал указания второму?
– Их разве двое было? – недоуменно спросила Валентина. – Первый раз слышу об этом. Конечно, я ничего не видела, но и по голосу, и по движениям – один человек.
– Никакого другого голоса не помните?
– Не помню, – она наморщила лоб. – Там в основном женские стоны звучали, в них невозможно что-то тихое услышать. Что уж он делал с бедняжками, не знаю, но те стонали, всхлипывали, а порой даже кричали.
– Может, вы уловили какой-то конкретный запах?
– Запах? – Она насторожилась. – Запахов было много. В основном – медицинских. Так пахнет в процедурных кабинетах поликлиник. В коридорах хирургических отделений.
– Понятно. А что-то конкретное именно от того, кто матерился, не унюхали?
– Нет, – она взглянула пристально на меня, потом пожала плечами. – Ничего конкретного я не скажу.
Муж Валентины подал знак, дескать, пора заканчивать. Я уже собрался попрощаться и выйти, как потерпевшая строго взглянула на мужа:
Муж Валентины подал знак, дескать, пора заканчивать. Я уже собрался попрощаться и выйти, как потерпевшая строго взглянула на мужа:
– Ты что это тут руками размахался?! Здесь я решаю, сколько и с кем говорить. Самостоятельность без меня почувствовал? Думаешь, раз жертва, так и распоряжаться можно?
– Валя, я… – смущенно залепетал супруг, не зная, куда деть руки. – Только… хотел…
– Ну-ка выйди, покури на крыльце, нам с доктором поговорить надо! И раньше, чем через полчаса, не возвращайся!
Муж, пожав плечами, поднялся, направился к двери.
– Строго вы, однако, – заметил я, когда он вышел из палаты.
– С мужиками только так и надо, – зыркнула она глазами так, что я мысленно поблагодарил Бога за то, что не я являюсь ее супругом. – Сами видите, какие нюни иногда попадаются. У меня в семье двое мужиков: отец и сын. И оба у каблуков: один у левого, другой у правого. Только так, и никак иначе!
– Мужчин, между прочим, жалеть надо. Инфаркты, инсульты, знаете ли… Он, кстати, – я выглянул в окно, – курит на крыльце. Никотином организм отравляет…
– Что-то я не поняла, – она так вскинула брови, что я подумал – до выписки недалеко. – Вам нужна информация про маньяка или вы пришли сюда о мужиках поговорить?!
– Я вас внимательно слушаю. Что вы мне хотели сообщить… – конкретизировал я, присаживаясь на прикроватный стул, на котором недавно сидел Андрей. – …в отсутствие супруга?
– Он не человек вообще… Маньяк, по-моему, мягко сказано. Псих на все сто, извращенец. Сдвинут на сексе.
Валентина вдруг опустила глаза и покраснела. А я почувствовал себя фашистом, допрашивающим партизанку.
– Смелее, я врач, – пришлось положить ей руку на плечо. – Мужа выдворили, а тут… Мне можно говорить абсолютно все.
– У него заскоки случались. Он… подходил ко мне, когда все стоны стихали. Ему было важно, по-моему, он ждал эту тишину. Задирал юбку и…
– И что? Просто смотрел?
– Нет, щупал внаглую, жадно, сволочь… Такое себе позволял… Наслаждаясь. Если бы глаза не были завязаны и руки не прикованы, всю бы рожу ему расквасила. Ненавижу!
– Я не сомневаюсь, но вы не отвлекайтесь.
– По-моему, он… подолгу мастурбировал. При этом… так глубоко и шумно дышал, что я чувствовала от него запах ацетона. Мне показалось, что щупал он… не меня одну.
– Как вы это поняли, у вас же глаза были завязаны?
– Как-как? По дыханию, по запаху. Я чувствовала, когда он стоял близко и разглядывал меня, даже если он не прикасался.
– Все? – уточнил я, поднимаясь.
– Нет, еще… Называл меня он при этом почему-то Машей. Словно у нас с ним когда-то был роман. Вспоминал какое-то озеро на букву «М», потом долго извинялся за то, что произошло. Говорил, что себе никогда не простит того, что случилось. Я так и не поняла – чего именно. В общем, крыша у него, по-моему, капитально съехала. Шептал такое… Голос, кстати, в записи – точно его, без сомнения!
Мастер по заземлению
Оставив в гардеробе халат, я вышел на крыльцо клиники и чуть не столкнулся с возвращавшимся мужем Валентины. Он виновато развел руками, дескать, видишь, в каких ежовых рукавицах жить приходится.
Сочувственно кивнув в ответ, я собрался было закурить, но в этот момент чьи-то ладони мне закрыли глаза. Сигарета так и осталась во рту, как и зажигалка в руках.
– Я могу обжечь ладони, – спокойно предупредил я.
– Ну, какой, – послышалось сзади. – В тебе романтики – ни на грош!
Голос Яны не узнать было невозможно. В модной красной куртке, юбке стретч и сапогах на платформе она напоминала мне актрис моей юности, в которых я в свое время был тайно влюблен. И те же серые глаза…
– Со мной, наверное, ужасно скучно?
– Не без этого, – констатировала она, спускаясь рядом по ступенькам. – Вот посмотрю-посмотрю, стоит ли с тобой дальше иметь дело. Может, как машины заберем из ремонта, помашем друг другу ручкой и адью…
– Какие мы категоричные! – покачал я головой. – В аварии, согласен, мало вообще привлекательного, про нее хочется скорее забыть, сплошной негатив, короче. Но мне бы не хотелось, чтобы я у тебя ассоциировался только с ней.
– Тогда расскажи о себе! Кстати, – она настойчиво потянула меня за рукав. – Я до сих пор не знаю, где ты работаешь! Колись!
– Что значит – до сих пор? – не понял я. – Мы знакомы всего ничего.
– И ты считаешь, – она принялась жестикулировать, – это нормально? Иду, разговариваю неизвестно с кем. Зовут Ильей, это я помню… Но на этом все и заканчивается. Подругам что расскажу? Въехала в бок неизвестно кому? Непорядок!
– Врачом-психиатром работаю, – смысла врать в данной ситуации я не увидел, поэтому изложил все как есть, – занимаюсь алкоголиками, шизофрениками, олигофренами. Это, конечно, не юриспруденция, как у тебя в будущем… Но тоже ничего, работать можно.
– Вот с этого места, пожалуйста, поподробней, – она проткнула пальцем воздух. – Какие они, психи, а? Мне жутко интересно. Если бы у меня была вторая жизнь, я бы, возможно, посвятила ее психиатрии.
– Это больные люди, их надо лечить. Интересного здесь мало, уж точно – никакой романтики.
Признаться честно, разговор начал меня напрягать. Во всяком случае, провожать ее до дома точно расхотелось. Но виду я не подал.
– Не представляю, – Яна пожала плечами, – о чем можно разговаривать с психом? О чем ты с ними разговаривал, например, вчера? Позавчера?
– О том же, о чем и с остальными. Психически здоровыми. Они такие же, как и мы с тобой.
– Ну, не скажи… Кто знает, что у них в голове-то варится?! Какие они из себя? Возбужденные, наверное? Орут, кидаются на врачей, пальцем тычут? Или наоборот, каменные лица, все по барабану…
Мне очень хотелось сменить тему, поэтому я брякнул:
– Ты интересовалась, как там наши разбитые в хлам авто ремонтируют?
– Ну, ты даешь! – опешила Яна. – Как отремонтируют, дадут знать. Чего зря названивать? Давай о чем-нибудь другом, умоляю!
– Хорошо, сейчас… Мы идем по весенней улице, – я сделал глубокий вдох. – Ты чувствуешь, как весной пахнет?
– Ты еще вспомни, – грустно заметила она, останавливаясь у троллейбусной остановки, – что скоро праздник Победы.
– И вспомню, и поинтересуюсь… Пойдешь смотреть парад?
К остановке подкатил троллейбус, она легко вспорхнула в почти пустой салон. Я уже хотел запрыгнуть вслед за ней, но в последний момент вспомнил, какой это маршрут, и понял, что к себе в отделение вернусь поздно.
– Умеешь ты, Илья, – напоследок бросила она, заметно помрачнев, – настроение заземлить. Просто мастер. Что ж, пока, психиатр!
Я хотел ответить, но двери закрылись, троллейбус поплыл по проспекту. Ничего, подумал, в кафе ты тоже не очень-то разговорчивой была.
Двое в одном теле
Вернувшись в отделение, я первым делом проверил результаты анализов Бережкова на сахар. Запах ацетона в выдыхаемом воздухе мог говорить о заболевании сахарным диабетом. Однако результаты анализов были в пределах нормы. Я решил, что их стоит повторить и даже сделать сахарную кривую.
За процессом выписывания назначений меня и застал вошедший Артем Немченко.
– Как движется процесс проникновения в чужую душу? – привычно поинтересовался бородатый коллега. – Смотри, не проткни ее насквозь.
– Не проткну, она бесплотна, – ответив на рукопожатие, я вновь углубился в бумаги.
– Кстати, меня недавно посетила одна мысль… Ау, профессор!
Немченко щелкнул пальцами в воздухе, садясь на диван напротив.
– Что за мысль? – я поднял голову.
– До сих пор не найдено ни одного доказательства, что этот призрачный Макар Афанасьевич существует, так?
– Так, – кивнул я. – Кроме как в галлюцинациях Лекаря, он больше нигде не присутствует. Он – мифическое существо. В реальности его нет.
– А что, если он в нем самом, в Лекаре?
В ординаторской повисла тишина, стало слышно, как идут настенные часы. Артем замер в ожидании моей реакции.
– Ты имеешь в виду диссоциацию? – уточнил я, заинтересовавшись.
– Ну да, раздвоение. Лекарем шеф воспринимается как реально существующее лицо, на самом деле они оба уживаются в одном теле… Чисто теоретически такое возможно.
– Это интересно, – я отодвинул бумаги в сторону. – При таком раскладе он может спокойно заявить, что… Синайскую убил не он, а его шеф. Так? Хотя ни отпечатков, ни каких-либо других следов присутствия шефа в том подвале не обнаружено.
– Самое интересное, тут как в физике – соединение в электросети… Личности могут существовать в одном теле либо последовательно, сменяя одна другую, либо параллельно, подчас даже беседуя одна с другой. Правда, вероятность таких случаев ноль целых ноль десятых. Не там ли прячется мифический шеф Бережкова?
– Кстати, в последнее время я все реже и реже слышу о нем. Шеф как бы исчезает с горизонта, растворяется.
– Я бы на твоем месте поинтересовался, мол, как здоровье Макара Афанасьевича, что-то давненько про него не слышно.