Учение дона Хуана (перевод Останина и Пахомова) - Карлос Кастанеда 10 стр.

Так перед ним встает его первый враг — страх. Это могущественный и коварный противник. Страх подстерегает за каждым поворотом пути, и, если человек дрогнет и побежит, его исканиям приходит конец.

— Что с ним случится?

— Ничего, но он уже ничему не научится, никогда не обретет знания. Он может стать забиякой и хвастуном, может стать безвредным запуганным человечком, но в любом случае он побежден. Первый враг пресечет все его стремления.

— А как преодолеть страх?

— Очень просто: не убегать. Ты не должен поддаваться страху, а делать вопреки ему следующий шаг в учении, потом еще один и еще... Пусть страх тебя переполняет, все равно останавливаться нельзя. Таково правило. И тогда настанет момент, когда первый враг отступит. Ты обретешь уверенность в себе, твоя

целеустремленность окрепнет, учение перестанет казаться пугающе трудным. И когда настанет этот радостный миг, ты решительно скажешь, что победил своего первого врага.

— Это происходит сразу или постепенно?

— Постепенно, и тем не менее страх исчезает внезапно.

— И человек больше не пугается, если с ним случится что-то новое и неожиданное?

— Нет. Тот, кто однажды преодолел страх, свободен от него до конца своей жизни: ты обретаешь ясность мысли, и страху не остается места. С этого времени ты знаешь, чего ты хочешь, и знаешь, как этого добиться. Ты предвидишь, что нового даст тебе учение, все на свете ты воспринимаешь кристально ясно — ничто от тебя не сокрыто.

И тогда ты встречаешь своего второго врага — ясность. Ясность мысли, достигнутая с таким трудом, изгоняет страх; и она же ослепляет.

Ясность не позволяет человеку сомневаться в себе. Она убеждает его, что он может делать все что вздумается, поскольку все видит насквозь. Человек обретает отвагу, потому что ясно видит, и ни перед чем не останавливается, потому что видит ясно. Но все это — заблуждение и скрытое несовершенство.

Если человек доверится этому мнимому могуществу, значит, второй враг его победил и учение не пойдет ему на пользу. Он будет спешить, когда нужно выжидать, и медлить, когда следует торопиться. Он будет топтаться на одном месте до тех пор, пока вообще не утратит всякую способность учиться.

— Что случится с тем, кого победит второй враг? Он умрет?

— Нет. Просто второй враг охладит его желание стать человеком знания. Вместо этого он может стать отважным воином или шутом. Но ясность, за которую он так дорого заплатил, уже никогда не сменится прежней тьмой и страхом. До конца дней своих он будет ясно видеть, но никогда уже не сможет ничему научтъся или к чему-нибудь стремиться.

— Что же делать, чтобы избежать поражения?

— То же самое, что и со страхом. Ты должен сопротивляться ясности, используя ее лишь для того, чтобы видеть. Ты обязан терпеливо выжидать и тщательно все взвешивать, прежде чем сделать очередной шаг. А главное — понять, что твоя ясность близка к заблуждению, что никакая это не ясность, а шоры на глазах! Только осознав это, ты одолеешь своего второго врага и достигнешь такого состояния, когда уже никто и ничто не причинит тебе вреда. И это будет не заблуждение, не шоры на глазах, а подлинная сила.

В этот момент ты поймешь, что сила, которой так долго добивался, принадлежит наконец тебе. Ты сможешь делать с ней все, что захочешь, — гуахо в твоей власти; твое желание — закон, ты видишь все, что тебя окружает. И тут ты встречаешь своего третьего врага — силу.

Сила — самый могущественный из четырех врагов. Самое простое, что можно теперь сделать, — это сдаться. В конце концов, такой человек неуязвим; он — господин и хозяин; он начинает с того, что идет на рассчитанный риск, а кончает тем, что устанавливает свои законы; он — властелин.

На этой стадии человек не замечает, как к нему подступает третий враг. И вдруг, сам того не понимая, проигрывает битву. Третий враг превращает его в жестокого и своевольного человека.

— Он что, теряет свою силу?

— Нет. Он никогда уже не потеряет ни силу, ни ясность.

— Чем же в таком случае он отличается от человека знания?

— Человек, побежденный силой, до самой смерти не узнает, как с ней обращаться. Сила — лишь бремя в его судьбе. Такой человек не имеет власти над собой и не знает, когда и как пользоваться своей силой.

— И что же, дон Хуан, поражение от этих врагов окончательное?

— Конечно. Стоит одному из них пересилить человека — и он уже ничего не может сделать.

— А бывает так, что человек, побежденный силой, поймет свою ошибку и исправит ее?

— Нет, если он однажды сдался, с ним покончено.

— А если сила лишь временно ослепит его, а затем он ее отвергнет?

— Значит, битва еще продолжается и он по-прежнему пытается стать человеком знания. Ты побежден только в том случае, когда отказываешься от всяких усилий и от самого себя.

— А если человек поддастся страху надолго, на годы, но в конце концов возьмет себя в руки и все-таки одолеет его?

— Нет, так не бывает. Если он поддался страху, то никогда не одолеет его, потому что начнет бояться учения и избегать его. Но если, охваченный страхом, он год за годом делает попытки учиться, то со временем он, возможно, и победит, так как фактически никогда не сдавался.

— Как же победить третьего врага, дон Хуан?

— Человек должен восстать на него, понять, что сила, которую он якобы покорил, на самом деле ему не принадлежит. Он не должен расслабляться, осторожно и добросовестно относясь к тому, чему он научился. Если он поймет, что ясность и сила при отсутствии самоконтроля хуже, чем заблуждение, все снова будет в его руках. Он узнает, когда и как применять свою силу, и таким образом победит своего третьего врага.

К этому времени человек приблизится к концу учения и совершенно неожиданно встретится с последним своим врагом — старостью. Это самый жестокий из врагов, победить которого невозможно, но можно отогнать.

И вот наступает пора, когда человек избавился от страха, преодолел ясность, подчинил силу, но его одолевает неотступное желание отдохнуть. Если он поддастся этому желанию лечь и забыться, если усталость убаюкает его, то он проиграет последнюю схватку — четвертый враг его повергнет. Желание отдохнуть пересилит всю ясность, все могущество, все знание.

Но если человек сумеет преодолеть усталость и пройдет свой путь до конца — тогда он станет человеком знания хотя бы на то краткое мгновение, когда ему удастся отогнать последнего, непобедимого врага. Этого мгновения ясности, силы и знания — достаточно.

4

Дон Хуан редко беседовал со мной о Мескалито. Всякий раз, когда я расспрашивал о нем, он отказывался отвечать, но из некоторых его обмолвок у меня сложилось впечатление, что Мескалито — человекоподобное существо мужского пола, и не столько из-за окончания -о, присущего в испанском языке мужскому роду, сколько потому, что Мескалито постоянно выступает в роли покровителя и наставника. В наших беседах дон Хуан подчеркивал эту его особенность.

— «Чертова травка» никогда и никого не защищает, она только дает силу. В отличие от нее Мескалито кроток, как дитя.

— Но ты говорил, что Мескалито бывает ужасен.

— Конечно, бывает; но с теми, кого он принял, он добр и кроток.

— Как же он проявляет свою доброту?

— Он — защитник и учитель.

— А как он защищает?

— Его можно держать при себе, и он будет следить за тем, чтобы с тобой ничего не случилось.

— А как его держать при себе?

— В мешочке, который привязывают под мышкой или на шею.

— У тебя такой есть?

— Нет, но у меня есть гуахо; а вот другие люди его носят.

— Чему учит Мескалито?

— Правильной жизни.

— Как он этому учит?

— Он показывает разные вещи и объясняет, что есть что.

— Как?

— Это надо видеть самому.

— Дон Хуан, что ты видишь, когда Мескалито берет тебя с собой?

— Об этом нельзя говорить. Я ничего не могу тебе рассказать.

— Если расскажешь, с тобой что-нибудь случится?

— Мескалито — защитник. Добрый и кроткий защитник; но это не значит, что над ним можно смеяться. Он добрый — и потому способен вызвать ужас у тех кого не любит.

— Я не собираюсь над ним смеяться, просто я хочу знать, как он действует на людей. Ведь я-то рассказал тебе все, что Мескалито позволил мне увидеть.

— Ты — другое дело, ты еще не знаешь его путей. Тебя приходится учить им, как ребенка учат ходить.

— Сколько я должен учиться?

— Пока Мескалито не обретет для тебя смысл.

— А потом?

— Потом ты все поймешь сам. Не надо будет ничего рассказывать.

— Ты можешь сказать, куда Мескалито уводит тебя?

— Нет, не могу.

— Я хочу узнать лишь одно: существует ли другой мир, в который он берет людей?

— Существует.

— Сколько я должен учиться?

— Пока Мескалито не обретет для тебя смысл.

— А потом?

— Потом ты все поймешь сам. Не надо будет ничего рассказывать.

— Ты можешь сказать, куда Мескалито уводит тебя?

— Нет, не могу.

— Я хочу узнать лишь одно: существует ли другой мир, в который он берет людей?

— Существует.

— Это небо?

— Он уносит выше неба.

— Я имею в виду небеса, где Бог.

— Что за глупости! Я не знаю, где находится Бог.

— Мескалито — это Бог? Единый Бог? Или один из многих?

— Мескалито — покровитель и наставник. Мескалито — сила.

— Сила, которая внутри нас?

— Нет. Мескалито не имеет с нами ничего общего. Он — вне нас.

— В таком случае каждый, кто принимает Мескалито, должен видеть его одинаково.

— Нет, вовсе нет. Для разных людей он разный.

— Дон Хуан, почему ты не расскажешь о Мескалито подробнее?

— Нечего рассказывать.

— Но я должен узнать как можно больше, прежде чем встречусь с ним снова.

— Нет. Возможно, тебе вообще ничего знать не надо. Я уже говорил, что с разными людьми Мескалито разный.

— Да, но все-таки мне хочется знать, что испытывают другие.

— Словам тех, кто болтает о нем, грош цена! Сам все увидишь. Какое-то время ты еще будешь говорить о нем, а потом перестанешь.

— Расскажи мне о своей первой встрече с Мескалито!

— Зачем?

— Ну, тогда я буду знать, как вести себя с ним.

— Ты и так знаешь больше, чем я. Ты играл с ним. Когда-нибудь ты поймешь, насколько Мескалито был добр к тебе. Наверняка он сказал и показал тебе многое, но ты был глух и слеп.

— Мескалито может принимать любой облик, когда показывает себя?

— Да, любой.

— Какой облик у него самый обычный?

— Обычного нет.

— Ты имеешь в виду, что он являет разные облики даже тем, кто его хорошо знает?

— Нет. Он являет разные облики людям, которые лишь начинают его познавать, а для тех, кто знает его хорошо, он всегда одинаков.

— В каком смысле?

— Он является им в виде обыкновенного человека, вроде нас с тобой, или в виде света. Просто света.

— Мескалито когда-нибудь являлся в разных обликах тем, кто хорошо его знает?

— Насколько мне известно, нет.

Вечером 23 июня мы с доном Хуаном отправились в путь. Он объяснил, что мы едем в штат Чи-хуахуа искать грибы и что путь наш будет долгим и трудным. Так оно и случилось. Мы прибыли в небольшой шахтерский городок на севере штата Чихуа-хуа в десять часов вечера. Здесь я оставил машину, и мы прошли пешком на окраину города, к дому приятелей дона Хуана — индейца племени тараху-мара и его жены. У них мы переночевали.

Хозяин разбудил нас около пяти часов утра и принес овсяной каши и бобов. Пока мы ели, он беседовал с доном Хуаном, но о цели нашей поездки ничего не спросил. После завтрака хозяин наполнил мою фляжку водой, а в рюкзак сунул пару лепешек. Дон Хуан протянул мне фляжку, поудобнее приладил себе на спину рюкзак, поблагодарил хозяина за гостеприимство и повернулся ко мне: «Пора!»

Около мили мы шли по проселочной дороге, потом пересекли поле и часа через два достигли подножия холмов к югу от города. Мы поднялись по пологим холмам в юго-западном направлении, а когда добрались до крутых склонов, дон Хуан повернул, и мы двинулись между холмами на восток.

Несмотря на свои преклонные годы, дон Хуан шел очень быстро, тогда как я уже к полудню совершенно выдохся и падал с ног от усталости. Мы сели, дон Хуан развязал мешок с хлебом.

— Можешь съесть все, если хочешь, — предложил он.

— А ты?

— Я не голоден, а позже еда нам не понадобится. Я устал, очень проголодался и принялся за еду.

Решив, что настало подходящее время поговорить о цели нашего путешествия, я как бы ненароком спросил:

— Долго мы здесь пробудем?

— Мы пришли сюда за Мескалито и останемся до завтра.

— А где Мескалито?

— Вокруг нас!

Вокруг в изобилии росли всевозможные кактусы, но я не смог распознать среди них пейотль.

Мы снова отправились в путь и к трем часам дня спустились в длинную узкую долину с крутыми склонами. Я не на шутку разволновался от мысли, что найду пейотль, которого никогда не видел растущим в естественных условиях. Мы прошли по долине метров полтораста, как вдруг слева от тропинки я заметил сразу три пейотля, сросшихся вместе и выступавших над землей на несколько сантиметров. С виду они напоминали круглые мясистые розочки зеленого цвета. Я с криком ринулся к ним.

Дон Хуан даже не повернул в мою сторону головы. Я сообразил, что сделал глупость. Всю вторую половину дня мы шли молча, медленно продвигаясь по долине, покрытой мелкими острыми камнями. Мы шагали среди кактусов, вспугивая то стайки ящериц, то одинокую птицу. Я видел десятки пейотлей, но не сказал больше ни слова.

В шесть часов вечера мы оказались у подножия замыкавших долину гор. Взобрались на уступ; дон Хуан сбросил рюкзак и сел. Я опять проголодался, но еды у нас больше не осталось. Я предложил побыстрее собрать Мескалито и вернуться в город. Дону Хуану это предложение явно не понравилось: он недовольно причмокнул губами и объявил, что мы проведем здесь всю ночь.

Мы сидели неподвижно. Слева возвышалась скала, справа простиралась долина, которую мы только что пересекли. Она показалась мне гораздо обширнее, чем я думал, и не такой плоской. Сверху можно было разглядеть на ней множество холмиков, возвышений и обломков скал.

— Завтра отправимся в обратный путь, — не глядя на меня, сказал дон Хуан и указал вниз. — Снова пойдем долиной и будем собирать Мескалито, но только тогда, когда он окажется прямо на нашем пути. Не мы будем искать Мескалито, а он — нас. Если захочет, найдет.

Дон Хуан оперся спиной о скалу и, наклонив голову, продолжал говорить так, словно рядом, кроме меня, находился кто-то еще.

— И еще одно. Срывать его буду я, а ты понесешь мешок или просто пойдешь впереди, я сам еще не знаю. И не вздумай указывать на него, как сделал днем.

— Прости меня, дон Хуан!

— Ничего, ты ведь не знал.

— Твой благодетель учил тебя всему этому?

— Нет. Никто не учил меня о Мескалито. Он сам был моим учителем.

— Выходит, Мескалито — вроде человека, с которым можно разговаривать?

— Нет.

— Как же тогда он тебя учил? Некоторое время дон Хуан молчал.

— Вспомни, как ты играл с ним. Ты ведь понимал его тогда?

— Вот так он и учит. Только ты этого не знал. А будь ты повнимательнее, он бы заговорил.

— Когда?

— Тогда, когда ты увидел его впервые.

Мои вопросы его явно раздражали. Я сказал, что хочу знать о Мескалито все.

— Спрашивай об этом не у меня, — усмехнулся дон Хуан, — а у него. В следующий раз, когда увидишь его, спроси все, что пожелаешь.

— Значит, Мескалито все-таки вроде человека, если с ним можно говорить...

Дон Хуан не дал мне закончить. Он повернулся, взял фляжку, спустился с уступа и исчез за скалой. Мне не хотелось оставаться одному, и хотя дон Хуан не звал меня, я последовал за ним. Метров через двести мы вышли к крохотному ручейку. Дон Хуан обмыл лицо и руки, наполнил фляжку, прополоскал рот, но пить не стал. Я зачерпнул воду ладонями; дон Хуан сказал, что пить не надо.

Он подал мне фляжку и пошел обратно. Мы поднялись на уступ и снова уселись лицом к долине, прислонившись спинами к скале. Я спросил, нельзя ли разжечь костер. Дон Хуан воспринял мою просьбу как совершенно неуместную. Мы в гостях у Мескалито, объяснил он, и тот сам позаботится, чтобы ночью нам было тепло.

Смеркалось. Дон Хуан достал из своего мешка два тонких одеяла, бросил одно мне, а сам сел, скрестив ноги, и накинул второе одеяло себе на плечи. Долина внизу потемнела, ее края расплылись в вечерней мгле.

Старик сидел неподвижно и смотрел вдаль. Легкий ветерок обдувал мне лицо.

— Сумерки — щель между мирами, — тихо произнес дон Хуан не оборачиваясь.

Я не стал спрашивать, что он имеет в виду. Глаза у меня слипались. Внезапно мое настроение резко изменилось: я почувствовал себя невероятно одиноким, мне захотелось плакать...

Я лег ничком. Каменное ложе было жестким и неудобным, то и дело приходилось менять положение. Тогда я сел, скрестив ноги, и накинул одеяло на плечи. К моему удивлению, эта поза оказалась очень удобной. Вскоре я заснул.

Проснулся я оттого, что дон Хуан что-то сказал. Было темно, я его почти не видел. Слов я не разобрал, но, когда старик стал спускаться с уступа, последовал за ним. Из-за темноты мы (по крайней мере, я) двигались очень осторожно. У подножия скалы дон Хуан остановился, сел и дал мне знак сесть слева от него. Потом расстегнул рубашку, достал кожаный мешочек, развязал его и опустил перед собой на землю. В мешочке лежало несколько сухих шариков пей-отля.

После долгой паузы дон Хуан достал один шарик. Он взял его в правую руку, что-то негромко напевая, несколько раз потер между большим и указательным пальцами и вдруг пронзительно закричал: