Учение дона Хуана (перевод Останина и Пахомова) - Карлос Кастанеда 18 стр.

Едва дон Хуан упомянул, что «подбросил меня вверх», как я вспомнил его лицо, на которое глядел откуда-то издали. Лицо было огромным, плоским и ярко сверкало, а желтоватые волосы медленно шеве-. лились. Все в его лице двигалось и жило само по себе, излучая янтарный свет.

В следующей сцене дон Хуан подбрасывал меня вверх. Я помню, как «расправил крылья и полетел». Врезаясь в воздух, тяжело перемещаясь вверх и вперед, я чувствовал себя невероятно одиноким. Пожалуй, это напоминало скорее ходьбу, чем полет, и утомляло тело, не давая ощущения свободы и парения.

Я вспомнил, как застыл в полете, разглядывая острые темные хребты, окруженные мутным неприятным светом. Потом мне вспомнилось какое-то поле, усыпанное бесчисленными огнями. Огни двигались, мелькали, мерцали... Их свет слепил меня.

В следующий момент прямо передо мной возник толстый конус, от которого исходило розоватое свечение. Я ощутил в теле внезапную дрожь и тут же увидел множество розовых конусов, надвигающихся на меня. Я отпрянул в сторону.

Последнее, что я запомнил, были три серебристые птицы. От них струился металлический свет, как от нержавеющей стали, только очень яркий, подвижный, живой. Птицы так понравились мне, что я полетел с ними.

Дон Хуан выслушал мой рассказ молча.

На следующий день после рассказа о моем полете дон Хуан сказал:

— Превратиться в ворону нетрудно. У тебя это получилось, и отныне ты всегда будешь вороной.

— Дон Хуан, что случилось после того, как я стал вороной? Неужели я летал целых три дня?

— Нет. Ты вернулся с заходом солнца, как я и велел.

— Как я вернулся?

— Ты очень устал и быстро заснул. Вот и все.

— Я что, прилетел?

— Я уже сказал, что ты послушался меня и вернулся в дом. Не забивай себе голову пустяками. Это совсем не важно.

— А что же тогда важно?

— В твоем путешествии только одно было важно: серебристые птицы.

— Что же в них особенного? Птицы как птицы.

— Не просто птицы — вороны.

— Белые вороны?

— На самом деле вороны — серебристые. Они так сильно блестят, что другие птицы их избегают.

— Почему вороньи перья выглядели серебристыми?

— Потому что ты видел их глазами вороны. Птицу, которую люди видят черной, ворона видит белой. Белые голуби для нее — розовые или голубые, чайки — желтые... Постарайся теперь вспомнить, как ты встретился с ними.

Я напряг память, но увидел только смутный, распавшийся образ. Сказал, что помню лишь то, что летел вместе с ними. Дон Хуан спросил, где я встретился с ними, в воздухе или на земле, но я не смог ответить. Дон Хуан даже рассердился, требуя, чтобы я как следует подумал.

Он сказал:

— Все это гроша ломаного не стоит, если ты точно не вспомнишь!

Я старался изо всех сил, но вспомнить так и не смог.

Сегодня у меня всплыла в памяти еще одна картина из моего «сна о серебристых птицах». Я вспомнил, что видел какую-то темную массу с мириадами крошечных дырочек, как от булавочных уколов. Почему-то я решил, что масса эта мягкая. Пока я ее разглядывал, птицы летели прямо на меня. Одна из них что-то крикнула, затем все три оказались рядом со мной на земле.

Я описал эту картину дону Хуану. Он спросил, с какой стороны прилетели птицы. Я ответил, что понятия не имею. Старик потерял терпение и упрекнул меня в тупости. Он сказал, что я отлично бы все вспомнил, если бы постарался, но я боюсь дать себе волю. Он добавил, что я пытаюсь говорить как человек или как ворона, а ведь в то время, которое я вспоминаю, я не был ни человеком, ни вороной. Дон Хуан спросил, что мне сказали птицы. Я напряг память, но в голову лезли всякие посторонние мысли, и я никак не мог сосредоточиться.

Сегодня я долго гулял и вернулся, когда уже стемнело. Я размышлял о воронах, как вдруг мне в голову пришла странная мысль, даже не мысль, а скорее ощущение или впечатление. Птица, подавшая голос, сказала, что они летят с севера на юг и что, когда мы встретимся снова, они будут лететь тем же путем. Я сообщил дону Хуану то, что вспомнил или, возможно, придумал. Он сказал:

— Не ломай голову над тем, вспомнил ты это или придумал. Такие мысли годятся людям, но не воронам, особенно тем, которых ты видел, — вестникам твоей судьбы. Ты уже ворона, и этого не изменить. Отныне вороны будут сообщать своим полетом о каждом повороте в твоей жизни. В каком направлении вы полетели?

— Не помню.

— Подумай хорошенько — вспомнишь. Сядь на пол и покажи, где ты был, когда птицы подлетели. Закрой глаза и начерти на полу.

Я выполнил его указание и определил свое место.

— Не открывай глаза, — продолжал дон Хуан. — В какую сторону от этого места вы полетели?

Я сделал на полу другую отметку. Используя их, дон Хуан указал несколько направлений полета, которым вороны будут предсказывать мое будущее. Он связал эти направления с четырьмя сторонами света.

Я спросил, всегда ли, предсказывая судьбу человека, вороны следуют этим направлениям. Дон Хуан ответил, что эти направления — только мои. Все, что делали вороны в первую встречу, сказал он, невероятно для меня важно. Он настаивал на том, чтобы я вспомнил малейшие подробности, поскольку и «весть», и поведение вестников носят очень личный характер.

И еще об одном он настоятельно просил вспомнить: в какое время дня вестники меня покинули. Он посоветовал сравнить освещение в то время, когда я «взлетел», и когда серебристые птицы «полетели со мной». Я сказал, что, когда отправился в «тяжелый полет»,

было темно, а когда увидел птиц, все вокруг заливал красный цвет — алый, а может быть, оранжевый. Дон Хуан сказал:

— Значит, дело было под вечер, солнце еще не закатилось. Когда темнеет, ворону окружает белизна, а не чернота, как людей. Твои последние вестники тоже прилетят под вечер. Они окликнут тебя и, пролетая над тобой, станут серебристо-белыми. Ты увидишь, как они сверкают на фоне неба, и это будет означать, что твое время пришло. Ты умрешь и превратишься в ворону.

— А если я увижу их утром?

— Утром ты их не увидишь.

— Но ведь вороны летают целый день...

— Только не твои вестники, дурень!

— Дон Хуан, а когда прилетят твои вестники?

— Мои — утром. Их тоже будет трое. Мой благодетель говорил, что, если не хочешь умирать, можно криком превратить их в черных и тем самым отогнать смерть. Но теперь я знаю, что делать это нельзя. Мой благодетель был склонен к крику и ярости «чертовой травки». Дымок — совсем иное дело, он бесстрашен и справедлив. Когда за тобой прилетят серебристые вестники, кричать бессмысленно — лети вместе с ними, как летал раньше. Когда ты встретишь их, они повернут в другую сторону и исчезнут навсегда. Но теперь их будет уже четверо.

Я продолжал припоминать краткие и бессвязные состояния необычной реальности.

Одна деталь из галлюциногенного опыта с грибами особенно часто приходила мне на ум: мягкая темная масса с булавочными отверстиями. Я воспринимал ее как масляный пузырь; его центр как бы открывался и заглатывал меня. На краткий миг я погружался в состояние необычной реальности и очень страдал от сильного возбуждения и тревоги. Я был бы рад поскорее покончить с этими опытами.

Сегодня я сказал об этом дону Хуану и попросил у него совета. Он отмахнулся от моих слов и посоветовал не обращать на этот образ внимания, поскольку он лишен смысла, а точнее — ценности. Единственное, что важно и стоит моих усилий, — это воспоминания, в которых присутствуют вороны; все остальные «видения» — пустые порождения страха. Дон Хуан напомнил, что дымок требует от человека твердости и спокойствия. Мне же казалось, что я ступил на порог, за которым — опасность... Я заявил, что не могу идти дальше, ибо дымок вызывает у меня страх.

Изучая всплывающие в памяти картины из своего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному выводу, что мое видение существенно отличалось от обычного восприятия. В других случаях, переживая состояния необычной реальности, я видел формы и образы в пределах обычного зрительного восприятия. Видение же под влиянием галлюциногенного дымка было принципиально иным.

Все, что я видел, находилось передо мной в одной плоскости: над ней и под ней ничего не было! Все образы были раздражающе плоскими и в то же время обладали бездонной глубиной. Точнее говоря,, образы представляли собой скопление невероятно отчетливых деталей, помещенных в поле света, который, перемещаясь, вызывал эффект кругового движения.

Напрягая память и пытаясь описать пережитое мной, я вынужден был прибегнуть к ряду аналогии и параллелей — иначе мне трудно было бы «понять», что именно я «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело как бы погруженным в воду. Вода непрерывно струилась, настолько увеличивая лицо, что при желании я мог разглядеть каждую клеточку кожи и каждый волосок на голове. С другой стороны, я видел какие-то плоские угловатые массы, казавшиеся неподвижными, поскольку свет, исходящий от них, не менялся.

Напрягая память и пытаясь описать пережитое мной, я вынужден был прибегнуть к ряду аналогии и параллелей — иначе мне трудно было бы «понять», что именно я «видел». Лицо дона Хуана, например, выглядело как бы погруженным в воду. Вода непрерывно струилась, настолько увеличивая лицо, что при желании я мог разглядеть каждую клеточку кожи и каждый волосок на голове. С другой стороны, я видел какие-то плоские угловатые массы, казавшиеся неподвижными, поскольку свет, исходящий от них, не менялся.

Я спросил дона Хуана, что это было. Он объяснил, что я впервые глядел глазами вороны и поэтому видел предметы неясно и не понимая их значения, но со временем я научусь распознавать то, что вижу. Тогда я спросил об особенностях, которые обнаружил в движении света.

— Все живое, — сказал он, — наделено внутренним движением. Поэтому ворона легко распознает мертвое и умирающее, чье внутреннее движение прекращается или замедляется. Точно так же она распознает слишком быстрое движение и движение естественное, соразмерное.

— Что значит «слишком быстрое»?

— Это значит, что ворона знает, чего ей следует избегать и что искать. Когда внутреннее движение чрезмерно, значит, это существо вот-вот взорвется гневом или нападет — и ворона избегает его. Когда же внутреннее движение соразмерно, вороне такое существо нравится.

— В камнях тоже есть внутреннее движение?

— Нет. Ни в камнях, ни в мертвых животных, ни в сухих деревьях... Зато смотреть на них приятно. Вот почему вороны кружатся над падалью — ее свет неподвижен, и вороны любуются им.

— Но когда тело разлагается, разве свет не меняется?

— Да, но это движение совсем иного рода. В этом случае ворона видит мириады крошечных свет-

лячков, движущихся внутри тела, — именно это ей и нравится. Незабываемое зрелище!

— Ты сам это видел?

— Каждый, кто умеет превращаться в ворону, это видит. И ты увидишь.

Тогда я задал дону Хуану неизбежный вопрос:

— Дон Хуан, я на самом деле превращался в ворону? Если бы меня кто-нибудь увидел, принял бы он меня за обычную ворону?

— Ты не должен думать об этом, имея дело с силой гуахо. Твои вопросы бессмысленны. Превратиться в ворону совсем не трудно, но пользы от этого никакой. Я уже говорил, что дымок — не для тех, кто ищет силу, а для тех, кто хочет научиться видеть. Я превращаюсь в ворону потому, что эта птица — самая неуязвимая. Другие птицы на нее не нападают, за исключением разве что голодных орлов. А в стае вороны способны защититься и от них. Люди тоже не беспокоят ворон, и это очень важно. Всякий обратит внимание на орла или другую крупную птицу, но кому какое дело до вороны? Вороне ничто не грозит. У нее подходящие размеры, она может летать где угодно, не привлекая к себе внимания. Можно было бы превратиться в барса или медведя, но это довольно опасно. Эти звери слишком велики, и для превращения в них потребуется много энергии. Можно превратиться в ящерицу, в кузнечика или муравья, но это еще опаснее — их могут сожрать другие животные.

Я возразил: из его слов следует, что превращение в ворону или сверчка происходит на самом деле, но дон Хуан утверждал, что я неправильно его понял.

— Нужно много времени, чтобы научиться превращаться в ворону, — сказал он. — Но ты не менялся, ты оставался человеком. Это нечто иное.

— Что именно?

— Возможно, ты и сам уже знаешь. Если бы ты так не боялся сойти с ума или потерять свое тело, ты бы давно разгадал эту удивительную тайну. Ты боишься понять ее, и потому тебе надо дождаться, когда твой страх пройдет.

11

Мои последние полевые записи относятся к сентябрю 1965 года. Я описываю явление, которое я на-. звал «особым состоянием необычной реальности», поскольку оно не связано с использованием галлюциногенных растений.

По-видимому, дон Хуан вызвал его, искусно разыграв меня; иначе говоря, он создал у меня впечатление, будто передо мной не он, а кто-то другой, принявший его облик. В результате я пришел в состояние сильнейшего внутреннего конфликта: я хотел верить, что передо мной дон Хуан, но не мог до конца убедить себя в этом.

Этому сопутствовал небывалый ужас, на несколько недель подорвавший мое здоровье. В результате я пришел к выводу, что с ученичеством пора кончать. Сам дон Хуан продолжал считать меня своим учеником и рассматривал мой уход лишь как временное отступление, вынужденный шаг; с этого времени, однако, он больше не пытался приобщать меня к своему знанию.

30 сентября 1965 года, в четверг, я приехал повидать дона Хуана. Кратковременные состояния необычной реальности продолжали меня преследовать, несмотря на все мои усилия избавиться от них или, как выражался дон Хуан, сбросить с себя как башмак. Мое самочувствие становилось все хуже, продолжительность такого рода состояний с каждым разом возрастала. Меня угнетал звук пролетающих самолетов. Шум их двигателей притягивал мое внимание, и мне казалось, что я лечу в самолете или рядом с ним. Я не мог избавиться от этого ощущения, что крайне раздражало и тревожило меня.

Дон Хуан внимательно меня выслушал и заявил, что мои страдания связаны с потерей души. Я заметил, что галлюцинации появились после того, как я начал курить грибы, но дон Хуан настаивал на том, что дымок тут ни при чем. Старик сказал, что если раньше меня одолевал страх и я просто «воображал себе всякую чушь», то теперь я околдован. Вот почему звук летящих самолетов уносит меня с собой.

— Обычно, — пояснил он, — журчание ручья или реки улавливает околдованного человека, потерявшего Душу, и увлекает его к смерти.

Дон Хуан попросил рассказать, чем я занимался до того, как стал испытывать галлюцинации. Я перечислил все дела и занятия, которые мог припомнить, и на основании моего рассказа дон Хуан установил то место, где я потерял душу.

Судя по всему, услышанное полностью захватило дона Хуана — редкий для него случай. Мое восприятие в свою очередь обострилось. Дон Хуан сказал, что пока он не знает, кто овладел моей душой, но, кто бы ни был похититель, он безусловно намерен погубить меня или довести до тяжкой болезни. Потом старик дал мне ряд советов о «боевой позе», которую следует принимать, находясь на своей «точке».

Я спросил, к чему все это и с кем я должен воевать. Дон Хуан ответил, что собирается на время покинуть меня — узнать, кто похитил мою душу и нельзя ли вернуть ее назад, — а мне до его возвращения следует оставаться на своей «точке». Боевая поза — мера предосторожности на тот случай, если во врейя его отсутствия на меня кто-нибудь нападет. Чтобы принять ее, нужно повернуться лицом к нападающему и, хлопая ладонью по правому бедру, топать левой ногой.

Дон Хуан предупредил, что к боевой позе следует прибегнуть только в самом крайнем случае, а пока опасности нет — достаточно сидеть, скрестив ноги, на своей «точке». На случай же исключительной опасности имеется последнее средство защиты: надо бросить во врага какой-нибудь предмет. Обычно бросают предмет силы, но так как у меня его еще нет, можно бросить и обычный камень. Держат его, прижимая большим пальцем к ладони. Дон Хуан добавил, что к броску прибегают только в смертельной опасности и сопровождают его боевым кличем, который поможет направить предмет точно в цель. Он настойчиво рекомендовал соблюдать осторожность и не кричать зря, а только «полностью владея собой».

Я спросил, что значит «полностью владея собой». Дон Хуан сказал, что боевой клич у человека один и тот же всю жизнь; поэтому очень важно, чтобы он с первого же раза удался. Для этого надо отбросить всякий страх, ни в коем случае не спешить и преисполниться силой — тогда боевой клич будет мощным и целенаправленным. Дон Хуан добавил, что это совершенно необходимое условие, чтобы остаться в живых.

Я попросил рассказать о силе, которой мне следует преисполниться перед криком. Дон Хуан объяснил, что она поднимется из моей благоприятной «точки» и пробежит по моему телу снизу вверх. Собственно говоря, эта сила и издаст крик, и, если правильно ею распорядиться, боевой клич будет совершенным.

Я снова спросил, считает ли он, что со мной может что-то случиться. Дон Хуан ответил, что ничего не знает, и строго-настрого приказал мне ни на шаг не двигаться с «точки», ибо в ней — единственное спасение.

Мне стало несколько не по себе, и я попросил более подробных указаний. Дон Хуан сказал, что ни при каких обстоятельствах я не должен двигаться, входить в дом и убегать в кусты, а главное — не произносить ни слова и не звать на помощь. Потом добавил, что если я очень испугаюсь, то могу запеть песни Мескалито. В заключение он сказал, что я уже достаточно сведущ в такого рода вещах, и нечего напоминать мне, как малому ребенку, сколь важно в точности выполнять все его указания.

Наставления дона Хуана очень меня встревожили. Я был уверен, что он о чем-то умалчивает, и спросил, почему он советует петь песни Мескалито и что, по его мнению, может меня испугать. Дон Хуан засмеялся и сказал, что меня может испугать собственное одиночество.