– Если Бог простит меня – буду.
- Да люди могут не простить.
– Любите!.. Любите друг друга…
– Господи, Твоему вознесению удивишася херувими, зряще Тебе Бога на облацех восходяща, на них седящаго: и славим Тя, яко блага милость Твоя, слава Тебе!..
– На горах святых зряще Твое Вознесение, Христе, сияние славы Отчи, воспеваем Твой светообразный лица зрак, кланяемся страстем Твоим, почитаем Воскресение, славное Вознесение славяще: помилуй нас!
– Господи!.. – Снег бил ее по плечам и щекам, наваливал ей на плечи белые стожки. Снег хотел погрести ее под собой. И чтобы ее больше никто никогда на земле не увидел. – Господи!.. Я принесла…
– Господи, – шептали сведенные морозом, жесткие губы, – Гос-по-ди…
– Нет, не здесь я рою… – сказала она себе плачущим ртом. – Не здесь!.. Я не знаю, Господи, где Ты… Я – Тебя – потеряла…
– Я все равно Тебя найду! – крикнула она.
– Эй! – сказала она в сторону, чувствуя, как пышет стыдливым жаром ее лицо, как колет его мороз ежовыми иглами. – Вы это, уйдите отсюда! Я тут… одну могилу ищу… свежую… позавчера хоронили…
– Кого? – спросил голый мужик в овчинном тулупе, и его голос обжег ее.
– Моего… любимого…
– Встань, – она услышала над собой. – Встань!
– Я воскрес, – сказал Он и протянул к Магдалине руки.
– Ты живой!..
– Не касайся Меня, родная… ибо Я… еще не восшел… к Отцу Моему…
– Господи! Коснись мя, Господи!
– Обними! Прижми меня к сердцу Своему! Ведь Ты так учил меня: не бойся! И я Тебе говорю нынче: не бойся!
– Тетеньки, скажите, пожалуйста, где здесь больница?
– Тетеньки, скажите, пожалуйста, где здесь больница?
– Эх! Вот так иди! Прямо! Все прямо и прямо! Не заблудишься!
– Кто?
– Сестра, что, укол? – тихо так спрашивает.
– Это не сестра, – говорю. – Это…
– Настя, – прохрипел, как пьяный. – Настя-а-а-а…
– Пашка… Пашенька… Ты…
– Паша, я это… – сказала я ему и тоже пожала ему руки. – Я буду за тобой ходить. Ты выйдешь из больницы, и я выйду за тебя замуж.
– Мы поженимся, и я буду твоими глазами, – сказала я громче, и слезы полились сильнее.
– Что ты сказала?.. Что?.. Что?.. Повтори… – прошептал он мне.
– Пашка, швы заживут, тебя выпишут, и мы поженимся. Я буду с тобой. Навсегда буду, понимаешь?! Глазами твоими буду!
– Беги, поп, – отчетливо, яростно выдохнул Петька Охлопков. – Беги, покуда цел! А то пулю тебе в твое поганое зевло всажу. И не одну!
– Хорошо, я уеду завтра, – я старался говорить медленно и спокойно. – Завтра.
– Не завтра, а седня! – хрипло крикнул Петька. – Щас! Собирайся! Живо!
– Дай зверям хозяина нового найти, – я, глядя Петьке в глаза, рукой показал на Фильку и Шурку, они жалко жались к моим ногам, о колени терлись головами.
– Корова твоя уж у хозяйки новой, – жестко выплюнул Петька, продолжая держать винтовку, как и держал. – Собака – у меня. Хорошая собака, умная. Не пропадет. Попугай сдох. Кошки живучие. Они сами себе новый дом найдут. Быстро! Собирайся!
– Петька, как брат?
– Бра-а-ат! – завопил. – Бра-а-а-ат! Еще слово скажи! Еще вякни! Да я ж тебя разражу щас! Ты, поганец! Погань такая вшивая! Убил брата-а-а-а! Уби-и-и-ил! Еще и вякат! Где тряпки твои! Кидай все в кучу! Потом разбересся! Выметайся!
– Быстрей! Копун! Мрр-р-разь…
– Гн-н-нида…
– Ну?! Все?! Пошел!
– Господи, прости ему, ибо не ведает, что творит…
– Ведаю! Ведаю! – орал Петька. – Еще как ведаю! Выгоняю тебя к чертям собачьим! Из нашего села! Дрянь! Убийца! Больше не будешь девчонок наших топтать! Людей наших зренья лишать! Засудят тебя в городе твои! Засудят! Там уж знают все-о-о-о! Знают! Знаю-у-у-ут!
– И ряса твоя поганая! И сам ты весь поганый! И место тебе – в аду! Слышишь! В аду-у-у-у-у!
– Шагай, шагай! Пшел!
– Повернусь – убьешь?
– Убью! А то!
– Вы билет-то будете брать? – весело спросила меня, высунувшись из окошечка, кудрявая, как овечка, кассирша с Лысой Горы.
– Холодная ты, Река, – сказал я Ей. – До чего Ты холодная. Даже взгляд Милой моей, Заступницы моей тебя не растопит. Не согреет. Ты унесешь меня, Река! Я знаю. Да только я сам себе сколочу деревянную лодку! Слышишь! Я – сам! Я – сам рыбак! Я еще тебя переплыву! И так, и сяк, и наперекосяк! Я еще… порыбалю…