Голос ее стал чуть более громким. Данилов догадался, что она волнуется. Догадался, потому что опухшее лицо несчастной не могло выразить никаких чувств и эмоций.
— Я в розыске. Уже полгода.
Сказав это, женщина замолкла в ожидании ответа.
— Тайны мадридского двора… — словно про себя произнес Данилов. — И вы так легко рассказываете об этом нам, совершенно не знакомым людям?
— Разве у меня есть выбор?
— Наверное, нет, — согласился Данилов, переглядываясь с Верой, переминавшейся с ноги на ногу возле стоящего на стуле ящика с медикаментами.
— Вы только не подумайте ничего плохого! — вступила в разговор Снежана. — Ее подставили! Взяли главным бухгалтером в риэлторскую фирму, она обрадовалась такой удаче и доверчиво подписывала все, что ей подсовывали… А потом начались неприятности!
— Спасибо, достаточно, я уяснил ситуацию, — сказал Данилов. — И долго вы так намерены скрываться? Неужели — всю жизнь?
— Мы скоро уедем домой, в Мелитополь, — ответила пострадавшая. — Я уже договорилась с земляком, который наезжает в Москву по делам, чтобы тот захватил нас.
— Из-за этого она и получила! — впервые за все время на заплаканном лице Снежаны мелькнуло подобие улыбки. — Ее друг приревновал…
«И почему я не писатель? — вздохнул про себя Данилов. — Столько материала пропадает… Преступление, ревность, увечья, бегство от правосудия, переход границы по тайным тропам или переезд ее по чистому полю! А в Мелитополе она в благодарность выйдет замуж за своего спасителя. Это же целый сериал! И у самых истоков их счастья будет стоять благородный доктор!»
Данилов слегка отвлекся и не выслушал полностью рассказ Снежаны, но на Веру этот самый рассказ определенно произвел впечатление — настороженность на ее лице сменилась состраданием.
— В общем, так! — Данилов взглянул на часы и поднялся. — Если возникнут сильные головные боли, усилится головокружение, начнет расти слабость или из какого-нибудь места потечет кровь — снова вызывайте «скорую» и отправляйтесь в стационар!
— Но… — попыталась перебить его Снежана.
— Или же угодите прямиком на тот свет! — Данилов сдвинул брови на переносице. — Я пока никому ничего сообщать не стану и в карте опишу, что был у мужчины с гастритом. Можете не волноваться.
Снежана снова попыталась вручить ему конверт.
— А вот это уже совершенно лишнее, — Данилов мягко, но решительно, отвел ее руку в сторону. — Мы не собираемся становиться вашими соучастниками. Мы всего лишь руководствуемся в своих действиях принципами гуманизма, а гуманизм предполагает бескорыстие.
— Спасибо вам, — поблагодарила пострадавшая. — Встану на ноги, свечки в церкви поставлю за ваше здравие. Только скажите, как вас звать?
— Владимир и Вера, — улыбнулся Данилов при мысли о том, что, кажется, никто из пациентов никогда не сулил ему подобной благодарности…
— А что в карте напишем? — шепотом спросила Вера, останавливаясь на выходе из подъезда.
— Заполним на вымышленное мужское имя, — сказал Данилов. — Например, Петр Сергеевич Кузнецов, тридцать два года, обострение хронического гастрита. Укол спазмолитика плюс совет обратиться в поликлинику. Классика жанра.
— Это как же любить надо, чтобы от ревности так избить?! — вздохнула Вера, закатывая кверху свои зеленые ведьминские глаза.
— Ну, ты даешь! — изумился Данилов. — Где там любовь? В каком месте.
— А вот вы способны избить меня… хотя бы ящиком, если я соберусь перейти на другую бригаду? — прищурилась Вера.
— Пошли в машину, соблазнительница! — Данилов легонько подтолкнул ее в спину. — И не смей даже думать о другой бригаде. Я это переживу спокойно, а Петрович — нет. Он к тебе так неровно дышит…
— Петрович стар, в его душе уже не осталось места настоящему чувству, — ответила Вера, толкая плечом дверь подъезда. — То ли дело вы, Владимир Александрович…
— Я страшный человек, Вера, — предостерег Данилов. — Тиран, садист, да вдобавок еще и алкоголик. Разве можно питать ко мне какие-либо чувства, кроме отвращения?..
* * *Из состояния задумчивости Данилова бесцеремонно вывел доктор Чугункин.
— Проснись, лежебока! — крепким пальцем ткнул он Данилова под ребро.
— Я не сплю, я размышляю, — отозвался Данилов.
— Конечно же, некоторые сотрудники лучше всех знают, как надо вести себя на криминальном вызове! — обернулся в их сторону Лжедмитрий. — Давайте попросим Владимира Александровича рассказать нам какой-нибудь поучительный случай из собственной практики.
— Было бы что рассказывать, — отговорился Данилов. — Одна серая рутина. Правда, в позапрошлое дежурство был криминальный случай — жена утащила у мужа из заначки деньги, а он ее до гипертонического криза довел…
— Спасибо, Владимир Александрович, — Лжедмитрий решил, что с него хватит. — Все свободны.
Народ моментально ожил и повскакивал с мест. Комната наполнилась нестройным гомоном.
— Как жизнь? — к Данилову протиснулся Эдик.
— Нормально, — откликнулся Данилов, пожимая его руку. — Какие у тебя новости?
— Да никаких, разве что выговор мне светит.
— Уже успел? — удивился Данилов, выходя в коридор. — Прыткий ты, однако, юноша. А за что?
— Бабку Сваталову знаете? Лоховецкая, три?..
— Кто ж ее не знает — Прасковью Мефодьевну-то? Знаю, конечно. В чем ты провинился?
Прасковья Мефодьевна Сваталова всю свою жизнь проработала секретарем в Волгоградском районном суде, а по выходе на пенсию заскучала, но вскоре нашла себе развлечение по душе — стала матерой жалобщицей. Одно упоминание ее фамилии вводило в трепет и участкового милиционера, и участкового врача, и сотрудников ДЭЗа… Старуха Сваталова не мелочилась — писала свои жалобы сразу на имя мэра, Генерального прокурора или министра внутренних дел. С заоблачных высот жалобы спускались ниже, и начинались разбирательства, заканчивающиеся наказанием виновных. Побывать на вызове у Прасковьи Мефодьевны и не получить вслед жалобы было очень трудно, но тщательное мытье рук с мылом перед осмотром и внимательное выслушивание старушечьих жалоб помогали Данилову лечить гражданку Сваталову без последствий.
— Забыл передать актив в поликлинику, — улыбнулся Эдик, — и бедная старушка напрасно прождала участкового врача…
— Ничего, — «утешил» Данилов, — посидишь год без премии — будешь умнее и внимательнее.
— Что я узнала! — вклинилась между ними Вера. — Говорят, Надьку уже два раза на допрос вызывали.
— Что так? — Данилов остановился напротив двери, ведущей в раздевалку, и внимательно посмотрел на Веру.
— Говорят, Метастаз дал против нее показания. С того Надька и ходит злая, как черт, и то и дело на людей срывается.
— Что-то не заметил, — Данилов пожал плечами.
— Так вы-то с ней почти не общаетесь.
— Источник надежный? — спросил Старчинский.
— Надежней не бывает.
— Нам прощаться пора… — Старчинский достал из кармана пищащий наладонник.
— Шестьдесят два — двенадцать — вызов! — разнеслось по подстанции. — Двенадцатая бригада — вызов!
Старчинский пожал на прощанье Данилову руку, а Веру чмокнул в щеку.
— Какие, однако, между вами вольности! — заметил Данилов.
— Это разве вольности! — Вера пренебрежительно махнула рукой. — От вольностей дети бывают.
— Большое начинается с малого, — обронил Данилов, скрываясь в раздевалке.
Шкафчиков на подстанции всегда было вполовину меньше, чем сотрудников. Данилов делил свой шкафчик с Саркисяном. Тот был удобным, аккуратным соседом, не набивавшим шкафчик всяким мусором. Не то что Бондарь, за которым его сосед Артем Жгутиков вечно выбрасывал какие-то заплесневевшие или протухшие объедки. Простой и хваткий доктор Бондарь мог стянуть или выпросить на вызове куриную ногу, съесть ее наполовину, а остаток забыть в кармане формы.
Данилов переоделся, накинул на плечо ремень своей сумки и собрался уходить.
— До свидания, Владимир Александрович, — в раздевалку заглянула Елена Сергеевна, сделавшая утренний обход территории железным, неукоснительно соблюдаемым правилом.
— До свидания, Елена Сергеевна, — вежливо отозвался Данилов…
Стоя на троллейбусной остановке, он прокрутил в уме вчерашнюю ситуацию с избитой женщиной, скрывавшейся от розыска, и подумал о том, как бы поступила заведующая, окажись она на его месте. Сдала бы бедняжку, как говорится, «с потрохами» или же повела бы себя подобно Данилову? Почему-то он больше склонялся ко второму варианту, хотя…
— Tempora mutantur et nos mutamur in illis, — незаметно для себя Данилов произнес всплывший из глубин памяти латинский афоризм вслух.
— Что вы сказали? — обернулась к нему пожилая женщина в вязаном зеленом берете, стоявшая на той же остановке.
— Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, — перевел Данилов.
— Это точно, — согласилась женщина, — только транспорт как ходил через пень-колоду так и ходит…
— Это точно, — согласилась женщина, — только транспорт как ходил через пень-колоду так и ходит…
В троллейбусе было пусто — утренний поток народа двигался в других направлениях — до станций метро «Кузьминки» или «Выхино». Ехать до «Рязанского проспекта» хотелось немногим.
Данилов смотрел в окно, и каждый из проплывающих мимо домов был для него не просто домом, а «домом с историей». Вот в этой школе у директрисы часто подскакивает до заоблачных высот давление. В этом доме живет скандальный ветеран Тимошин, способный кого угодно довести до белого каления своими придирками. Данилова с Верой он недавно обвинил в том, что они вместо спирта протерли перед инъекцией его зад ацетоном. В этой башне живет журналист, которому раз в четыре дня проводят гемодиализ. В следующем за башней здании, за свою протяженность прозванному Великой китайской стеной, выездной врач Данилов принял первые в своей жизни роды. Девчонке этой осенью должно исполниться восемь лет, школьница уже. Неужели — целых восемь лет? А казалось — это было только вчера…
От шестнадцатиэтажки у метро «Рязанский проспект», где он получил по голове обрезком трубы, Данилов отвернулся заранее. Куда приятнее было созерцать супермаркет, откуда он госпитализировал в реанимацию сто шестьдесят восьмой больницы охранника, подкошенного осложненным инфарктом. Охранник дважды пытался помереть, но Данилов так и не дал ему этого сделать…
Угол Лоховецкой и Рязанского проспекта. Данилов улыбнулся, вспомнив мужика, отравившегося бутылкой паленой водки. Он потом написал на Данилова жалобу, читая которую ржала вся подстанция. Суть жалобы заключалась в том, что доктор (по халатности, а как же иначе!) использовал для промывания желудка не кипяченую, а обычную водопроводную воду. Так оно и было — не в каждом ведь доме найдется запас литров в двадцать — двадцать пять заблаговременно прокипяченной и остуженной воды. Заведующий подстанцией оставил жалобу без последствий.
А в подъезде «сталинского» дома напротив Данилова пытались ограбить наркоманы. Двое доходяг, еле стоящих на ногах, угрожали ему ножом и вообще чувствовали себя крутыми перцами. Данилов отговорился тем, что все наркотики уже успел израсходовать на вызовах и благополучно ушел. Впрочем, ему ничего не стоило выбить нож из дрожащей руки и размазать обоих горе-грабителей по грязной стене подъезда, но Данилов не любил насилия и по мере возможности старался не прибегать к нему.
Троллейбус поднялся на мост, и взору Данилова открылась малая родина — московский район с загадочным названием Карачарово. То ли кого-то когда-то здесь карали за некие злокозненные чары, то ли карали при помощи этих самых чар. Остряк Полянский на полном серьезе утверждал, что жители Карачарова издревле отличались чрезмерным пристрастием к зеленому змию, вследствие чего обычно передвигались на карачках, так как ноги отказывали им служить. Отсюда и пошло название «Карачарово».
Данилов, как и подобает коренному москвичу и истинному патриоту родных мест, придерживался более красивой версии, а Полянскому, как только тот вспоминал про «карачки», по-дружески советовал заткнуться.
Родное Карачарово нравилось Данилову больше всех прочих мест в Москве. Небольшой уютный район, до сих пор сохранивший остатки первозданной патриархальности. На узеньких зеленых улочках, где еще сохранились двухэтажные дома, возведенные после войны пленными немецкими солдатами, царили покой и умиротворение. Данилову с детства казалось, что, отгородившись от мира железнодорожным полотном с одной стороны и эстакадой — с другой, Карачарово живет в своем особом неспешном ритме, убыстряя его в самых, что ни на есть, исключительных случаях.
Глава четырнадцатая Сотрясение основ
— Представляете? Берет и сует мне в нагрудный карман полтинник!
— Рублями?
— Естественно! Как сторожу на стоянке. И говорит так, знаете ли, вальяжно: «Держи, братан, на сигареты!»
— А ты чего?
— Достаю его полтинник, добавляю к нему свою десятку и сую ему за резинку треников, да еще от души щелкаю его по пузу и говорю: «А это тебе, братан, на надгробие! Если из дерьма делать, то как раз денег хватит!»
— Алексей Вячеславович, зайдите, пожалуйста, ко мне! — попросила Елена Сергеевна, появляясь в дверях курилки. — Немедленно.
— Иду! — доктор Могила оборвал свой рассказ, сделал одну за другой две жадные затяжки, с сожалением затушил длинный, чуть ли не в полсигареты окурок и, провожаемый ободряющими репликами коллег, пошел в кабинет заведующей.
— Садитесь, Алексей Вячеславович, — новая заведующая, в отличие от Тюленькова, не любила, чтобы подчиненные стояли перед ней в позе провинившихся детей. — Скажите, пожалуйста, неужели вам мало одной жалобы за месяц? Зачем нарываться снова?
— Да не обзывал я вашего полкаша «трехзвездочным холуем»! — воскликнул Могила. — Сколько можно!
— Он скорее ваш, чем мой, — спокойно поправила Елена Сергеевна. — Ведь это вы были у него на вызове.
— К сожалению! — Могила надулся и демонстративно уставился в окно.
— Учитывая неопределенность ситуации, я не стала объявлять вам выговор, хотя наверху мое решение не встретило понимания, а ограничилась беседой, во время которой вы утверждали, что с больными всегда ведете себя корректно. Было такое?
— Было! — кивнул Могила.
— И как же с этим вашим утверждением вяжется ваш же рассказ, который я только что слышала?
— На оскорбление надо отвечать оскорблением!
— Да, да, конечно — око за око, зуб за зуб, — поддакнула Елена Сергеевна. — Вам сколько лет, Алексей Вячеславович?
— Сорок один.
— А мне показалось, что четырнадцать…
— Но поставьте себя на мое место, Елена Сергеевна! — Могила возбужденно замахал руками. — Какой-то хмырь позволил себе таким вот царственным жестом оскорбить меня…
— Вас оскорбил сам поступок или сумма? — уточнила Елена Сергеевна.
— И то, и другое! — вырвалось у Могилы. — То есть конечно же поступок!
— А нельзя было просто отказаться?
— Можно, но тогда у меня на душе остался бы осадок, — Могила перестал жестикулировать и понизил голос: — А так — я поставил хама на место.
— А он напишет на вас жалобу, — вздохнула заведующая. — Это будет вторая жалоба за месяц, и тогда вы точно на год распрощаетесь с премией… Стоит ли овчинка выделки?
— А вдруг не напишет? — предположил Могила.
— Напишет другой, — уверенно ответила заведующая. — Ведь вы не собираетесь менять свое поведение?
— Ну почему же, Елена Сергеевна…
— Я не могу понять, что происходит на подстанции, — заведующая нервно завертела в руках взятый со стола карандаш. — Не самая плохая подстанция, не самые плохие сотрудники, и вдруг столько жалоб… Такое впечатление, что с моим приходом все рухнуло в тартарары! Неужели при Тюленькове все было так же, но он попросту прятал концы в воду? Не может быть!
— Елена Сергеевна… — Могила поерзал на стуле, — раньше у нас действительно было поспокойнее, но… как бы вам сказать… неужели вы сами не догадываетесь — кому выгодно вас подставлять?
— И кому же? — в тонких пальцах Елены Сергеевны карандаш неожиданно переломился пополам.
— Ну, кто мог метить на ваше место?
Сказав «а», Могила не собирался говорить «б». Он вообще не стал бы затрагивать эту тему, если бы не был признателен заведующей за «спущенную на тормозах» жалобу отставного полковника.
— Дмитрий Александрович? — других вариантов у Елены Сергеевны не было.
Могила кивнул.
— Этого можно было ожидать… — про себя произнесла заведующая. — Алексей Вячеславович, а что бы вы мне посоветовали?
— В каком смысле?
— Ну, вы не один год проработали в этом коллективе, вы хорошо знаете людей, куда лучше меня разбираетесь в сложившейся ситуации… Как вы поступили бы на моем месте?
— Если у вас на руках никудышный расклад — пасуйте и постарайтесь взять свое при следующей раздаче.
Могила был заядлым преферансистом. После суток дежурства он мог спокойно просидеть следующие сутки над картами. Главное — чтобы компания подобралась хорошая и карта шла.
— Боюсь, что под следующую раздачу попаду я сама, — горько усмехнулась Елена Сергеевна. — Скажите, а кого бы вы сами хотели видеть старшим врачом?
— Федулаева, — не раздумывая ответил Могила.
— Почему? Обоснуйте! — потребовала заведующая.
— Юрка — толковый доктор и хороший человек. Он справедливый, спокойный по натуре. Его уважают.
— А какие у него недостатки?
— Он застенчив. Это его единственный недостаток. Но на руководящей работе этот недостаток быстро пройдет. Во всяком случае, Федулаев никогда не станет рыть вам яму за вашей спиной…
— А Чугункин станет?
— Чугункина вы в старшие врачи не уговорите. Никогда.
— А вас? — улыбнулась заведующая.
Могила выдержал паузу, снова заинтересовавшись видом из окна.