— От госпитализации она отказывалась до тех пор, пока вчера не почувствовала что-то похожее на схватки и по «скорой» не поступила к нам.
Гвоздев подождал, пока Данилов пролистает историю родов, и продолжил:
— Короче, что мы сейчас имеем. Роды начались в половине девятого утра. Температура — тридцать семь и восемь. На мониторе — хроническая гипоксия плода. Мы решили пойти на экстренное кесарево сечение.
В истории родов значился совместный осмотр доцента кафедры, заместителя главврача по лечебной части, заведующего отделением обсервации и доктора Рубановой.
— Такое фундаментальное обоснование экстренного кесаревого? — удивился Данилов. — Перестраховываемся?
— Да, только так! — подтвердил Гвоздев. — Чует мое сердце, что хлебнем мы тут лиха. Тем более что она от операции отказалась.
Оформленный по всем правилам отказ от операции с подписью роженицы был вклеен в историю родов.
— От обезболивания она тоже наотрез отказывается. Кричит, что мы ее отключим и прооперируем против ее воли. «Эпидуру» я с учетом ее температуры и не упоминал, предлагал промедол с закисью азота…
— Тогда зачем вам я? — Данилов вернул историю родов Гвоздеву. — Постоять рядом в качестве группы моральной поддержки?
— Предложить обезболивание, выслушать отказ и записать его в историю родов, — назидательно, словно беседуя с неразумным ребенком, сказал Гвоздев. — Иначе потом скажут, что мы не предлагали обезболивания.
— Страхуетесь, как альпинисты, — покачал головой Данилов. — Ладно, я все понимаю. Пора познакомиться с роженицей…
Кесарево сечение, как и все прочие операции, нельзя делать без согласия больного, если тот адекватен и находится в сознании. Пусть — по показаниям, пусть — по жизненным показаниям, но все равно — с согласия.
Данилов ожидал увидеть в родовом зале какую-нибудь манерную, избалованную, вздорную особу, но ошибся. Никогда не следует мыслить стереотипами. Роженица оказалась не вздорной и не манерной. И кажется, совершенно не избалованной.
Худое, изможденное лицо с болезненным румянцем, огромный живот, суетящиеся руки. Стонала она не требовательно или надсадно, а тихо, словно стесняясь и самих звуков, и своего положения, и того, что приносит окружающим столько забот.
— Вот наш анестезиолог Владимир Александрович! — В родовом зале флегматичный и вечно унылый Гвоздев моментально преображался в бодрого энергичного доктора. — Побеседуете с ним, Мария Павловна?
— О чем? — прошелестели тонкие пересохшие губы.
— Здравствуйте, Мария Павловна. — До гвоздевской бодрости Данилову было далеко. — Давайте обсудим вопрос с обезболиванием родов…
— Нечего обсуждать, доктор.
— Дайте, пожалуйста, мне высказаться, — попросил Данилов, — ведь я же действую в ваших интересах. Обезболивание поможет вам сберечь силы, рационально ими распорядиться…
Он говорил минут пять, не меньше. Роженица согласно кивала, давая понять, что слышит и понимает, что ей говорят, время от времени стонала, один раз даже вскрикнула, но от обезболивания все же отказалась.
Сделав запись в истории, Данилов вышел из родового зала с какой-то необъяснимой уверенностью в том, что очень скоро он снова встретится с несговорчивой Марией Павловной.
Срочный вызов в родзал отделения обсервации поступил без пяти двенадцать.
Не больше минуты потребовалось Данилову и медсестре Вере для того, чтобы добежать до места.
Залитый кровью пол, окровавленные одежды, врачи и акушерки, исполняющие одним им ведомый танец вокруг кровати, на которой лежит обнаженное, белое как мрамор тело. Раскинутые в стороны руки безвольно свешиваются с кровати, из-под полуприкрытых век видны белки закатившихся глаз, застывшее выражение лица…
Здравствуйте, ангелы, это я…
Формально женщина еще здесь. Сердце продолжает сокращаться, время от времени судорожный вдох сменяется столь же судорожным выдохом. Еще функционирует мозг, еще сохраняется реакция зрачков на прямой яркий свет… Но на самом деле пациентка уже там, за гранью, отделяющей жизнь от смерти. И от врачей требуется сделать все возможное, а если получится, то и невозможное, чтобы вернуть ее обратно.
Вернуть и удержать. Убедить остаться.
Бывают моменты, когда на осмотр время практически не тратится — ведь все понятно и так. Что толку измерять давление, если и без того ясно, что оно обрушилось до нулей.
— Послед отошел и потекло, — сообщил Гвоздев, возившийся между разведенных в стороны ног пациентки.
Данилов знал, что заведующий отделением сейчас пытается остановить кровотечение, накладывая зажимы на шейку матки. Зажимы должны пережать артерию. В спокойном состоянии эту операцию выполнить довольно просто, но когда из матки полноводным ручьем льется кровь — гораздо сложнее.
Атоническое кровотечение отличается от гипотонического полным отсутствием тонуса — и сократительной способности матки. Какие-либо лекарства при этом совершенно бесполезны. Спасение только в операции, но для того чтобы взять родильницу с атоническим кровотечением на операционный стол, следует принять срочные меры для того, чтобы на стол она легла еще живой. Покойников оперировать бессмысленно. Умерших вообще никогда не оперируют — их только вскрывают.
Пока Данилов устанавливал подключичный катетер, в который тут же полился реополиглюкин, интубировал и подключал пациентку к наркозно-дыхательному аппарату, Гвоздев делал свое дело — пытался остановить кровотечение.
Массивной кровопотерей в родах считается потеря полутора литров крови. На глазок кровопотерю точно определить нельзя, но при известном опыте примерно прикинуть можно. Мария явно потеряла не меньше полутора литров крови. Если не больше.
— Из детской реанимации звонили, — сообщил от дверей женский голос. — Умер ребенок-то.
— Он был не жилец, всего на один балл потянул, — отозвался Гвоздев, вводя во влагалище тампон, смоченный эфиром.
Испарение эфира, обладающего высокой летучестью, создает местный охлаждающий эффект, который стимулирует сокращение матки.
— Везем в операционную, и кровь туда же! — скомандовал Данилов.
Пока еще оставалась надежда на то, что женщину удастся спасти.
Нигде, наверное, не видно слаженную работу персонала так хорошо, как при транспортировке тяжелых, по-настоящему тяжелых пациентов. Двое плавно, но быстро катят каталку, третий с той же скоростью перемещает аппарат искусственной вентиляции легких, четвертый (или четвертая, но это уже без разницы) катит передвижной стол с тем, что еще может понадобиться…
Путь до операционной короток — два десятка шагов по коридору. Гвоздев с Рубановой сразу же бросились обрабатывать руки, а Данилов с Верой и двумя акушерками проследовали к операционному столу. Аккуратно и осторожно, в восемь рук, перегрузили пациентку на стол, и дальше уже каждый занялся своим делом.
— Кровь, доктор, вторая положительная. — Данилову протянули флакон с кровью и «тарелочку» с ячейками, в каждой из которых капля крови была смешана с определенной сывороткой.
— Вера, займись, — попросил Данилов.
На Веру можно было положиться. Не подведет. Нарушение, конечно, ведь Вера не врач, но бросить пациентку в таком состоянии и долго и обстоятельно (а иначе никак) заниматься подготовкой к переливанию Данилов не мог. Опять же — если дело все-таки дойдет до операции, то кровь понадобится, еще как понадобится.
В инструкции по переливанию крови и ее компонентов сказано, что перед тем как перелить кровь или плазму, врач должен удостовериться в пригодности ее для переливания и убедиться в идентичности обозначения группы крови и резус-принадлежности донора и реципиента.
Вера с одного захода поставила кубитальный катетер на левой руке пациентки. Учитывая, что при кровопотере вены спадаются, этот трюк по сложности исполнения можно было приравнять к дозаправке самолета в воздухе. Осмотрела флакон, заглянула в «тарелочку» и занялась подготовкой к переливанию.
Данилов ускорил введение полиглюкина, подключил пациентку к монитору, пощупал пульс на сонной артерии и измерил давление. Семьдесят пять на сорок. Неужели смогли?
Операционная сестра тем временем обложила операционное поле стерильными салфетками, обработала кожу йодом и спиртом и бегло проверила инструменты.
— Можно, Владимир Александрович?
В операционную вошли Гвоздев и Рубанова, вымывшиеся и переодевшиеся в стерильную одежду.
— Чуть позже, — сказал Данилов, переподключая пациентку с аппарата искусственной вентиляции легких на наркозно-дыхательный аппарат.
Тотчас же, словно издеваясь над собравшимися в операционной, пронзительно загудел монитор.
Остановка сердца. Волнистая линия (сорок ударов в минуту) сменилась ровной.
— Куб адреналина в катетер! — крикнул Данилов, со всего маху нанося удар по груди пациентки.
— Куб адреналина в катетер! — крикнул Данилов, со всего маху нанося удар по груди пациентки.
Сила удара была такой, что тело подскочило, словно пытаясь сложиться напополам, но ровная линия на мониторе осталась прежней. Ни единого признака сердечных сокращений.
Вера ввела в катетер раствор адреналина в сочетании с раствором хлорида кальция и посмотрела на Данилова.
Операционная — это не машина «скорой помощи», не лестничная клетка, не тесный закуток в однокомнатной хрущобе и не смятый в аварии автомобиль. Тепло, светло, сухо, чисто, удобно, просторно, да и помощников много. Вот только на успех реанимационного пособия все эти факторы влияют мало.
Данилов никогда не мог объяснить самому себе, почему одни и те же действия для пациентов с одними и теми же заболеваниями и в схожих условиях в одном случае помогают, а в другом — нет. Вроде бы все правильно, вроде бы все как всегда. Кажется, что еще одно усилие, еще одно нажатие на грудную клетку, еще одна инъекция и…
Увы, чудеса случаются нечасто, даже если доктор — настоящий волшебник.
— Набери еще два куба адреналина!
Данилов положил левую ладонь на грудную клетку пациентки так, чтобы его пальцы не касались грудной клетки. Правая рука легла на левую под прямым углом. Получился своеобразный блок из двух рук. Объединив руки, врач получает возможность нажимать на грудину не только быстро, но и сильно. Смещаясь сантиметров на пять книзу, грудина сдавливает сердце, выталкивая кровь из его полостей в сосуды большого и малого круга кровообращения. Когда давление рук прекращается, грудина возвращается в исходное положение, а сердце расправляется, наполняясь кровью, поступающей в него из венозного русла.
Искусственную вентиляцию легких проводил аппарат, поэтому Данилов мог заниматься только сердцем. Сейчас работали он и Вера, все остальные молча ждали, когда будет можно начать операцию и можно ли будет начать ее вообще.
— Скорый в заступление и крепкий в помощь, предстани благодатию силы Твоея ныне, и благословив укрепи, и в совершение намерения благаго дела рабов Твоих произведи… — Через каждые три-четыре слова операционная сестра осеняла себя крестным знамением.
— Вера, повтори адреналин! — велел он на двухсотом нажатии.
Наркозно-дыхательный аппарат исправно раздувал легкие. Данилов нажимал на грудину, операционная сестра безостановочно читала молитвы, а все остальные молча ждали, чем закончится реанимация.
Тридцать минут, более двух с половиной тысяч нажатий, ровная линия на мониторе…
— Вас сменить? — дважды или трижды предлагал Гвоздев.
— Вам нельзя размываться! — уверенно отвечал Данилов.
Прекратив пособие, он, не глядя ни на кого, отошел от стола, постоял так несколько секунд и вышел из операционной, бросив на ходу:
— Жду историю.
— Что за жизнь! — Гвоздев не снимал, а просто срывал с рук перчатки. — Чего бы ей не согласиться на кесарево?! Были бы оба живы, и она, и ребенок!
— Этого никто не знает, — вмешалась операционная сестра, помогая ему снять хирургический халат. — Не корите себя, Юрий Павлович.
— Ой, а я ведь так мужу и не позвонила! — всплеснула руками Рубанова.
— Я ему звонил, Марина Витальевна, — обернулся к ней Гвоздев, — и что толку? Он сказал — как жена решит, так и будет.
— И что? — спросила операционная сестра.
— И ничего! Дал отбой. Ладно, что мы тут столпились?.. Пойдемте отписываться.
Гвоздев вышел первым. За ним потянулись остальные. Рубанова подошла к умершей и рукой закрыла ей глаза.
— Бедная несчастная дурочка!
Став акушером-гинекологом, Марина Рубанова никак не могла решиться родить: слишком многого навидалась она на работе. Разумеется, не следует все примерять на себя, но тем не менее… Муж-журналист поначалу относился к причуде Марины с пониманием, но в последнее время начал терять терпение. Марина его понимала — годы проходят, а ничего не меняется. Она уже почти решилась удалить спираль на следующей неделе, как вот… Дурной знак.
Громко стуча ногами (и почему у младшего медицинского персонала такая тяжелая поступь?), в операционную вошла толстая приземистая санитарка по прозвищу «Нюра-колобок».
— Поможете? — пробурчала она, не глядя на врача.
— Я сейчас пришлю кого-нибудь! — Рубанова бросилась к выходу, сдерживая слезы.
— Доктора-а-а! — презрительно скривилась Нюра. — Верно говорят — ученые работать не любят.
Придвинув каталку вплотную к операционному столу, она застопорила ее нажатием ноги на тормоз, а затем взялась руками за тонкие лодыжки умершей и перетянула нижнюю часть тела на каталку. Рывок за правую руку — и вот уже тело лежит на каталке.
— Ручки на каталку положить надо. Нельзя враскорячку, — строго сказала санитарка, укладывая руки умершей вдоль тела.
Подходящей чистой простыни под рукой не нашлось, поэтому Нюре пришлось сходить за простыней в предродовую. Вернувшись в операционную, она столкнулась в дверях с операционной сестрой.
— Где вас всех носит? Все сама — и переложи, и за простынями бегай…
Вдвоем женщины отвезли каталку с телом в кабинет, на двери которого висела табличка «Материальная». Дальше все как обычно — на запястье обмытого тела крепится бирка из подкладной клеенки, на которой пишутся фамилия, имя, отчество, возраст умершей и дата ее смерти. Маркированный труп с полагающейся сопроводительной документацией направляется на патологоанатомическое вскрытие.
Смерть в родильном доме, к счастью, явление довольно редкое, поэтому патологоанатомические отделения при роддомах не предусмотрены. Трупы направляют на вскрытие в медицинское учреждение, к патологоанатомическому отделению которого «прикреплен» роддом.
Через стенку от «материальной», в манипуляционном кабинете два ординатора первого года предавались пороку — втихаря курили в открытое окно. Конспирация поддерживалась на должном уровне — курильщики стояли так, чтобы их нельзя было увидеть из других окон.
— К отцу недавно прицепился кто-то из прооперированных, юрист по образованию, — рассказывал один. — «Неправильно получается, — говорит, — вот вы, доктор, мне желчный пузырь удалили, а никакой гарантии на вашу работу не существует».
— Продвинутый, — оценил второй, безуспешно пытаясь выпустить дым кольцами. — А отец чего?
— «А вам в роддоме гарантийный талон выдавали? — спросил. — С датой и круглой печатью? Нет? Тогда какие ко мне могут быть вопросы?»
— Здорово отбрил!
— Наповал.
Ординаторы заржали так громко, что на шум прибежала одна из акушерок…
Данилов недолго хандрил. Дежурство оказалось хлопотным — кое-какие проблемы с пациентками в реанимации, обезболивание родов, две срочные консультации в отделениях, последняя из которых вылилась в экстренное кесарево сечение.
— Похоже на эпилепсию, — поморщилась Мжаванадзе, дежурный врач из отделения патологии беременности.
— Согласен, — кивнул Данилов, глядя, как по простыне расползается желто-коричневое пятно.
— Сначала у нее лицо задергалось, потом одна рука, потом другая рука…
Соседка по палате явно была напугана произошедшим. И то сказать — сидели две беременные женщины друг напротив друга, беседовали о том, кому когда придет срок рожать, или еще о чем-нибудь, как вдруг одна из собеседниц захрипела, сползла на кровати и затряслась.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал Данилов. — Все уже позади.
Он посмотрел на Мжаванадзе, ожидая ее решения. Судорожный припадок удалось купировать быстро. Оставалось решить, что дальше делать с пациенткой.
— Ясно что — кесарево сечение. Эпилепсия — прямое показание к этой операции. Вопрос — когда? Оперировать прямо сейчас, по дежурству или отложить решение вопроса до утра?
Экстренное кесарево сечение, проведенное сразу же после припадка, без стабилизации состояния беременной, подвергает и мать и ребенка существенному риску развития осложнений. С другой стороны, если это эпилепсия с редкими припадками, то можно и не торопиться. С третьей стороны, если припадки начнут повторяться, то…
— Я понаблюдаю за ней, — сказала Мжаванадзе. — Спасибо, Владимир Александрович. Полвторого ночи. Можно и подождать до утра.
— Хорошо, Нино Автандиловна.
Данилов и сам не любил ненужной спешки. Поспешишь — людей насмешишь…
Во время утренней конференции он получил за все разом — и за умершую до начала операции, и за ту, что устроила судорожный припадок.
— Хорошая работа — это не упражнения по непрямому массажу сердца, — вещал главный врач. — Хорошая работа — это недопущение подобных состояний! Я все понимаю — атоническое кровотечение есть атоническое кровотечение, но к моменту перевода из родзала в операционную кровотечение уже было остановлено, не так ли? И если судить по записям в истории болезни, то…
Данилов слушал главного врача и удивлялся отсутствию головной боли. Казалось бы, налицо все факторы, ее вызывающие, — бессонная ночь, усталость, взвинченные нервы. Однако надо же — голова не болит, и все тут!