– Да я не спорю, – сказал Гуров. – С досады это я – ты правильно говоришь. Мы вот тут зря бензин жжем, а где-то сейчас из Перфилова душу вынимают. Слышал, что Балуев сказал – в квартире фотографа ни одного фотоаппарата! Вот в чем соль – фотоаппарат им нужен! Потому и изъяли.
– Не проще ли было пленки просмотреть или засветить? – усомнился Крячко.
– А они торопились, – сказал Гуров. – Они, видишь ли, нигде стараются долго не задерживаться. Да и, наверное, не верили они, что Перфилов что-то дома прячет. Они в основном его самого искали. Чтобы все вопросы исключить. И нашли все-таки.
– Как они сумели – не понимаю! – возмущенно проговорил Крячко. – То из-под самого носа упустили, а то в какой-то дыре разыскали.
– Сам же говорил – из-под носа он на инстинкте уходил, – невесело усмехнулся Гуров. – А у любовницы расслабился, потерял бдительность… Но, откровенно говоря, я и сам всю голову изломал, как у них так все гладко получается. Одну любовницу мигом отыскали, другую… База информационная у них, что ли, такая мощная? Уж не с организацией ли какой связался наш Перфилов?
– Все может быть, – пожал плечами Крячко. – В наше время организаций всяких!.. При том, что организованности никакой, но организаций хоть пруд пруди. И каждая вторая – преступное сообщество. Перфилов вполне мог угадать. У нас там в Свиблове кто на эту роль больше всего подходит?
– Так лихо вряд ли кто из местных может действовать, – заметил Гуров. – Сдается мне, не простые это уголовники, Стас. Тут что-то другое…
– Может, и другое… – согласился Крячко и сдержанно засмеялся. – А с другой стороны, вот мы тут с тобой гадаем, нервы треплем, а вдруг на самом деле это исчезновение – очередной пьяный закидон Перфилова? Стукнуло ему в голову, и он рванул к очередной любовнице, никого об этом не предупредив? Вот чего я боюсь. Поднимут нас тогда на смех!
– Не все же тебе одному над людьми посмеиваться, – сказал Гуров. – Однако не верю я в такой поворот событий. Смерть Гловацкой, испорченные замки, фотоаппараты… Да и та же пьяная психология не позволила бы Перфилову смыться, оставив недопитой водку. Тем более разлить ее. Так пьяницы не поступают. Так поступают очень сильно напуганные люди, Стас.
– Допустим, я с тобой согласен. А только все равно опасение остается. Как там у классика сказано – есть многое на свете, что, типа того, нам, мудрецам, и не снилось?
– Классик сейчас, наверное, в гробу перевернулся от твоих цитат, – хмуро прокомментировал Гуров. – Лучше бы придумал, что дальше делать будем. Поедем в Свиблово?
– Жене звони, как собирался, – сказал Крячко. – Надо же знать, ради чего ехать.
Гуров набрал номер телефона Марии и предупредительно сказал, услышав ее голос:
– Извини, дорогая, но мы со Стасом решили нарушить договоренности. Понимаешь, время идет, а мы тут на распутье… Ты, наверное, ничего так и не сумела узнать?
– Как раз наоборот, – неожиданно ответила Мария. – Кое-что я узнала. И, наверное, неправильно сделала, что сразу не позвонила. Но, понимаешь, меня взяли сомнения… Дело в том, что это немного неприятная история. Я бы сказала, тут такая фамильная тайна, скелет в шкафу. Это мне по секрету рассказали родственники. Не знаю, следует ли мне посвящать в эту тайну милицию – даже в лице собственного мужа.
– Вот это ты зря, – с мягким укором заметил Гуров. – Милицию, как и священнослужителей, можно посвящать в любые тайны. Милиции я бы, пожалуй, даже отдал приоритет в этом вопросе. Тайны – это наш хлеб.
– Да хлеб тут, по-моему, ни при чем, – с сомнением в голосе ответила Мария. – Тебе эта тайна, скорее всего, ни к чему. Ну, впрочем, решай сам! Только уж не делай поспешных выводов – очень тебя прошу.
– Ты же знаешь, что я всегда делаю исключительно медленные выводы, – пошутил Гуров. – В этом плане тебе нечего опасаться.
– Ну тогда слушай… Там, в Свиблове, как раз где-то в районе Берингова проезда, есть маленькая булочная. Точного адреса я не знаю, но, думаю, вы ее без труда найдете и сами. Так вот, дело в том, что булочная эта частная и держит ее супружеская пара по фамилии Тягуновы. Муж – тоже какой-то мой дальний родственник, но его я вообще никогда в жизни не видела. Практически только сегодня узнала о его существовании. Он вроде бы очень трудолюбивый и серьезный человек. При том очень ревнивый и суровый мужчина. Жена у него симпатичная. Так вот, говорят, что-то у нее с Перфиловым было. Или намечалось – не знаю. Одним словом, об этом узнал муж и был очень разгневан. Досталось всем – и Перфилову, и жене. Вроде бы года два назад был очень большой скандал. Тягунов Перфилова сильно побил и с тех пор даже имени его слышать не может. Пообещал оторвать ему голову, если еще раз увидит около своей жены. Вот и вся история… Наверняка ты уже сделал поспешные выводы, Гуров! – В голосе Марии появилась тревога.
– Да какие же я успел сделать выводы? – удивился Гуров. – Последний раз, когда я видел Перфилова, голова у него была на месте. Да и не далее как сегодня он еще был с головой, потому что звонил мне. Другое дело, насколько хорошо этот орган у него работает… Из твоей информации я понял две вещи – в нетрезвом состоянии Перфилова могло потянуть на прежнее, и в принципе он мог видеться в тот день с Тягуновой. Но, скорее всего, не виделся, потому что физически не очень пострадал. Какие же я могу делать выводы? Судя по всему, ваша фамильная тайна тут ни при чем. Однако за информацию спасибо – в булочную мы все равно наведаемся. А вдруг там все-таки видели Перфилова?
– Но только, ради бога, осторожнее! – взмолилась Мария. – Могут пострадать ни в чем не повинные люди.
– Ты имеешь в виду меня и Стаса? – улыбнулся Гуров.
– Ты знаешь, кого я имею в виду! – уже начиная сердиться, сказала Мария. – У жены Тягунова могут быть неприятности, если ты затеешь при ее муже разговор про Генкины похождения.
– Между прочим, Перфилов пропал, – строго заметил Гуров. – Жизнь его находится в опасности. Может, он не образец добродетели, но жизнь ему мы обязаны спасти.
– Господи, неужели все так плохо? – ахнула Мария.
– Бывало и хуже, – кратко ответил Гуров. – Будем надеяться, что не все еще потеряно. Одним словом, я пока не уверен, что сумею за тобой сегодня заехать, дорогая. Мы со Стасом отправимся сейчас в Свиблово…
– Сейчас? – удивилась Мария. – Ты надеешься, что эта булочная работает круглосуточно? На твоем месте я бы лучше занялась домашним адресом Тягуновых, потому что живут они где-то в другом районе. К сожалению, адреса мне не сказали. Они мало общаются с родственниками. Хотя кто сейчас общается много?.. Мне даже отчеств не сказали. Просто Ваня Тягунов и Вика Тягунова. Тебя это устроит?
– Меня это устроит, но именно сейчас мне легче найти булочную, чем адрес Вани с Викой. Поэтому мы едем туда. Нам вообще хотелось бы осмотреться в том районе. Открою тебе еще одну фамильную тайну – где-то неподалеку от булочной Тягуновых с Перфиловым случилась какая-то серьезная неприятность. Все, что произошло дальше, – только следствие этой неприятности. К сожалению, нам со Стасом придется самим догадываться, что это такое было. Да и для булочной, я полагаю, еще не так поздно. Я слышал, теперь модно работать от зари до зари.
– Да, по крайней мере, одного такого человека я знаю, – со вздохом ответила Мария.
– Намеки тут неуместны, – сказал Гуров. – Я-то просто ищу пропавшего родственника.
– Ладно, только не забывай, о чем я тебя просила, – сказала на прощание Мария.
– Ну вот, – заметил Гуров, убирая телефон. – Мир действительно тесен. В том районе у жены еще один родственник. Некий Тягунов. Соответственно, он является родственником и Перфилову. Только, говорят, повел он себя по отношению к нему не совсем по-родственному. Вроде бы пытался отбить жену. В результате разгневанный муж отбил что-то ему… Те ли это люди, о которых Перфилов говорил шестнадцатого числа Видюнину, я не знаю. Но если это они, то выходит, что Перфилов решил с пьяных глаз повторить свою негодную попытку? Должен прибавить, что там у Тягуновых не квартира, а частная булочная. Надеюсь, что мы успеем их там застать. Ты хочешь свежую булку, Стас?
– Я бы предпочел что-нибудь посерьезнее, – мечтательно сказал Крячко. – Но в принципе сойдет и булка. Значит, мы едем туда?
– А что делать? Волка ноги кормят.
Глава 10
Между тем, пока Гуров с Крячко обсуждали особенности человеческой психики, находящейся под длительным воздействием алкогольных паров, эти самые пары из головы Перфилова давно выветрились. Однако это совсем не означало, что его состояние улучшилось. Состояние его было жалким. Собственно говоря, он дошел уже до того, что мысленно поставил крест на своей жизни, и теперь с тупым отчаянием ждал конца.
Все, что с ним происходило в последние часы, могло показаться дурным сном. Это навязчивое ощущение полного бессилия, какое и бывает-то, пожалуй, только в кошмарах, преследовало Перфилова с той самой минуты, как незнакомые люди выволокли его из квартиры Елены Карповой и затолкали в легковую машину, марки которой он, объятый ужасом, даже не запомнил.
Все, что с ним происходило в последние часы, могло показаться дурным сном. Это навязчивое ощущение полного бессилия, какое и бывает-то, пожалуй, только в кошмарах, преследовало Перфилова с той самой минуты, как незнакомые люди выволокли его из квартиры Елены Карповой и затолкали в легковую машину, марки которой он, объятый ужасом, даже не запомнил.
Все, что он запомнил, – это адскую боль в ладони, которую сжимал один из мужчин, препровождая Перфилова до автомобиля. Хватка его напоминала действие какого-то гидравлического механизма. У Перфилова даже мысли не возникало, чтобы попытаться вырваться. Это было все равно что вырываться из-под наезжающего на тебя железнодорожного колеса. Он думал только о том, как бы не потерять сознание от боли. Не помогал даже алкоголь. Собственно, он уже тогда начинал стремительно улетучиваться, оставляя Перфилова один на один с холодным ужасом.
Сначала с ним вообще никто не разговаривал, и от этого было еще страшнее. Та слабая попытка сопротивляться, которую предпринял Перфилов, когда его выволакивали из-за стола, выглядела просто смехотворно и закончилась тем, что опрокинулась почти полная бутылка водки. Его слегка ударили под дых и заботливо взяли за руки. Оглушенный, он все-таки услышал, как хрустнули кости в раздавленной ладони. Боль пришла позже и, кажется, уже не отпускала ни на минуту.
Поначалу Перфилов, впрочем, еще таил какие-то надежды. Ему казалось, что не все потеряно и ему обязательно придет кто-нибудь на помощь. Наивность этого представления стала ясной очень скоро, тем более что сам он абсолютно ничего не делал, чтобы привлечь к себе внимание. Естественно, никаких чудес и не произошло.
Его посадили в автомобиль, грубо наклонили голову – наверное, для того, чтобы он не мог понять, куда его везут, – и поехали. Похитителями за все это время практически не было произнесено ни единого слова. Этим молчанием они еще больше напоминали Перфилову какие-то безжалостные механические существа, с которыми невозможно договориться и невозможно бороться.
Ехали они довольно долго. Шум городских улиц через некоторое время сменился гулом шоссе, а потом и вообще едва ли не полной тишиной, в которой слышалось только утробное урчание их собственного мотора. Слегка пришедший в себя Перфилов предположил, что они где-то за пределами Москвы. Наверное, он был прав, но проверить ему этого не дали. Когда машина остановилась, ему натянули на голову мешок и за шиворот вытащили из машины.
Сквозь грубую ткань мешка он не почувствовал никаких новых запахов и долго не мог понять, куда его ведут. Вскоре, однако, стало ясно, что попали они в нежилое помещение – об этом недвусмысленно свидетельствовало гулкое эхо, окружившее Перфилова со всех сторон, и какой-то особенно сильный, промозглый сквозняк, который характерен для крупных блочных строений.
Его долго вели по гулким цокающим коридорам, потом довольно небрежно препроводили вниз по каменным ступеням и наконец сорвали с головы мешок. Однако Перфилов ничего практически не увидел, кроме яркого луча электрического фонаря, перебегающего по стенам, и разнокалиберных черных труб, вдоль этих стен протянутых.
Тут он, правда, собирался задать сопровождающим вопрос, который мучил его с самого начала: что, собственно, происходит? Собирался и даже несколько раз мысленно репетировал, как этот вопрос должен прозвучать, но в реальности духу на это Перфилову так и не хватило.
Те же, кто его привез, не собирались ничего Перфилову объяснять. Они обращались с ним почти как с неодушевленным грузом. Они доставили его на место, и больше их ничего не касалось. Но еще одну неприятность они Перфилову приготовили. Его приковали наручниками к трубе.
Теперь он остался практически совсем без рук – левая была пристегнута к невидимой холодной трубе, а правая горела и немела от боли – Перфилов не удивился бы, если бы узнал сейчас, что тот мерзавец со стальной хваткой сломал ему пальцы.
А положение его становилось все тяжелее и неопределеннее. Приковав его, люди, лиц которых Перфилов так больше и не увидел, ушли, оставив его одного в кромешной тьме и полной тишине. Напоследок загрохотала где-то наверху стальная дверь, замерли, удаляясь, шаги, и все кончилось.
Вскоре мучения Перфилова начали расти как на дрожжах. Он начал мерзнуть. В этом чертовом подвале было холодно, как в могиле. И вдобавок ему понадобилось в туалет. Это желание нарастало с каждой минутой, и Перфилов почувствовал себя особенно унизительно. Практически ему ничего не оставалось, как мочиться в том же самом углу, где он был прикован. На железной трубе он нащупал какие-то отводы, которые мешали ему сделать хотя бы шаг в сторону. Да и с брюками была проблема – свободная рука явно не желала подчиняться. Впору было заплакать от унижения.
И все-таки через некоторое время желание стало настолько неодолимым, что Перфилов уже не мог сдерживаться. Кое-как расстегнув брюки, он облегчился, и впервые за последние часы у него появилось ощущение, похожее на удовлетворение. Однако оно очень скоро притупилось, а унижение осталось. Перфилов не сумел застегнуть как следует брюки и так и остался – с выбившейся наружу рубашкой, с приспущенными штанами и нелепо согнутой рукой, все сильнее холодеющей от прикосновения стали. В темноте все это было еще терпимо, но Перфилов живо представлял себе, каким жалким увидят его бандиты, когда вернутся, и от этого на душе становилось совсем скверно.
Однако прошло время, и Перфилов стал ждать возвращения этих страшных людей как избавления, потому что неопределенность вкупе с темнотой и холодом были еще хуже.
Кроме отчаяния и страха, Перфилова одолевали мысли. Их было необычно много, и они резко отличались от его обыденных представлений, от тех правил, которыми Перфилов обставил свою жизнь, руководствуясь своим, в общем-то, удачным и безоблачным жизненным опытом. Ему всегда везло, и, хотя больших высот Перфилов не добился, та ниша, которую он облюбовал себе в мире, вполне его устраивала. Все катилось по наезженной колее – работа, развлечения, женщины. Какие-то проблемы возникали, но тут же и решались, не давая повода всерьез задуматься. Может быть, в последнее время проблем стало чуть побольше, но Перфилов до сих пор думал, что еще долго продержится без серьезных потерь. Вышло иначе, и это напугало Перфилова ничуть не меньше, чем нападение неизвестных ему людей.
Дрожа от холода и страха в темном подвале, Перфилов вдруг решил, что отныне навсегда бросит пить. Если все обойдется, он больше не возьмет в рот ни капли спиртного. И это решение не стоило ему ни малейших усилий, потому что – самое удивительное – сейчас он и в самом деле не нуждался в алкоголе. Он был чист внутри, словно заядлый абстинент, никогда не нюхавший водки. Стресс странным образом встряхнул его организм. Одно плохо – слишком мало шансов было на то, что Перфилову удастся осуществить свой благой порыв. Постепенно его все больше стало одолевать убеждение, что он доживает свои последние часы на этой земле.
Но чего хотят от него эти непонятные люди? Что он сделал такого, за что его стоит разыскивать по всей Москве, выкрадывать средь бела дня и запирать в каком-то угрюмом подвале? Проступок должен быть очень серьезным, но никакого намека на серьезные события Перфилов в памяти не обнаружил. Даже смерть Марины он еще не воспринимал как неизбежную реальность. Его потрясли слова Гурова, но осознать в полной мере Перфилов их еще не успел. Он запомнил Марину живой, здоровой и сердитой. Но в тот последний момент он уже немного протрезвел. Прочее же улетучилось. Память, похожая на решето, – это был еще один повод дать решительный бой собственному пьянству. Перфилов отлично знал, что подобные провалы – симптом крайне неприятный, свидетельствующий о серьезном неблагополучии с психикой. Раньше ему не хотелось в этом признаваться, но теперь не было никакого смысла себя обманывать – он превращается в самого настоящего алкоголика. Может быть, этот процесс не такой явный, и он не режет глаз окружающим, как, например, фигуры пропитых бомжей в подворотне. Но это слабое утешение. Рано или поздно он тоже этим кончит. Пока Перфилов делает только первые шаги к распаду, но зато шаги эти с полным правом можно назвать семимильными.
Перфилов нисколько не жалел о своем решении бросить пить. Водка его погубила и поставила под угрозу само его существование. Зато сейчас Перфилов бы не отказался от сигареты – курить ему хотелось все сильнее, но свои сигареты он оставил у Ленки – можно сказать, впопыхах. Желание хотя бы разок затянуться сделалось в конце концов просто невыносимым. Измученный Перфилов начинал подумывать о том, что даже смертникам дается право на последнее желание. Пожалуй, сейчас он выбрал бы сигарету. Нет, конечно, в первую очередь он выбрал бы свободу, но если уж не судьба, тогда Перфилов остановился бы на сигарете. Он сам удивился, как, оказывается, мало нужно ему от жизни. Вот только по-прежнему он был один, и некому было предложить ему выбрать последнее желание.