Гуров промолчал. Это уже попахивало семейным конфликтом. Отчуждением между близкими людьми. До сих пор ничего подобного между ними не было. Но Гуров понимал, что в глазах жены оба они вряд ли могут выглядеть сейчас симпатичными – смерть, происходящая на твоих глазах, – непростое испытание для психики.
На помощь ему пришел Крячко.
– Не всякие мертвые заслуживают, чтобы их оживляли, – убежденно заметил он. – Ты, Маша, сейчас сердишься, я понимаю. Мне и самому не в радость палить по живым мишеням. Но ты видела, в каком состоянии он выскочил. Я бы на все пошел, но не допустил, чтобы ты пострадала.
– Да я ни в чем вас не виню! – со страшной усталостью в голосе произнесла Мария. – Просто все это не помещается в моей бедной голове… Я не знаю… Наверное, я поеду ночевать к подруге. Вы все равно теперь будете здесь всю ночь возиться… Но только, Гуров, все-таки ответь на вопрос – кто это? Что за люди приходят в наш дом?
Гуров наклонился к лежащему на каменном полу человеку и всмотрелся в неподвижное, уже подернутое смертельной бледностью лицо.
– Никогда прежде не видел этого человека, – сказал Гуров. – Никогда.
– Стрелял из "Макарова", – пояснил Крячко, кивая на валяющийся в стороне пистолет. – Одет, между прочим, в черное.
Гуров распрямился и посмотрел Стасу прямо в глаза.
– Ты думаешь… – начал он.
– Ничего я не думаю, – возразил Крячко. – Я говорю, что вижу. А думать – твоя прерогатива.
– Так, постой, – сосредоточенно проговорил Гуров. – Люди в черном. Насколько это возможно? Невероятно, конечно, но что-то в этом есть…
– Что именно? – недоверчиво произнес Крячко. – Послушай, Лева, да я так просто сказал. Какие, к черту, люди в черном! Подумай, что им делать у тебя? Банальные грабители – вот и все.
– Время неподходящее, – покачал головой Гуров. – И зачем именно нас грабить? В соседнем подъезде живет владелец сети ресторанов. А над ним – известный скрипач. Международные контракты, в доме предметы искусства, золото… И вообще, что-то не видно, чтобы эти люди хотя бы карманы чем-то набили.
– А что же они тут делали? – резонно возразил Крячко.
– Меня другое пока интересует – как они попали в квартиру, – сказал Гуров. – Дверь не тронута. Значит, с нашим замком они связываться не захотели. Скорее всего, спустились на балкон с крыши. Другого пути я не вижу. Конечно, до крыши тоже надо было добраться, но, видимо, ребята отчаянные – это для них не было такой уж сложной проблемой. Кстати, мы не обратили внимания, а ведь дверь в подъезде открыта. Может быть, кто-то из жильцов вышел на минуту, а, может быть, просто замок выведен из строя. Теперь, после случившегося, я склонен думать именно так.
– Знаете, давайте дальше без меня, – перебила его Мария. – Мне нужно прийти в себя. Может быть, ты отвезешь меня к подруге? Это займет десять минут, но, по крайней мере, я не буду путаться у тебя в ногах, а ты не будешь разрываться на части. По-моему, это разумное предложение.
Гуров согласился, что у них нет лучшего выхода. Оставив Крячко сторожить мертвеца, он отвез жену за несколько кварталов к ее лучшей подруге и оставил там, пообещав позвонить рано утром, чтобы рассказать, чем все закончилось. После этого у него действительно немного отлегло от сердца – во всяком случае, жена была теперь в безопасности.
Когда Гуров возвратился, на крыльце дома его встретили люди в милицейской форме, а в подъезде уже работала оперативная группа. Гуров разыскал Крячко, который давал какие-то пояснения незнакомому светловолосому майору. Над убитым хлопотал судебный медик в белом халате.
– Шуму на всю Европу, – сообщил Крячко Гурову. – Сейчас сюда обещал Балуев приехать, и даже вроде генералу сообщили. Может быть, тоже приедет.
– Это все хорошо, – кивнул Гуров. – Квартиру осмотрели?
– Сейчас смотрят. Но там, кажется, почти никаких следов. И это несмотря на то, что на улице дождь. Аккуратно работали, сволочи. Точно, спустились с крыши по тонкому стальному тросу, выдавили стекло в балконной двери… Один вниз ушел тем же способом. Второй – сам знаешь. А что искали – непонятно. Но что-то искали – в шкафы заглядывали, когда мы их спугнули. Вот только, оказывается, по тебе стреляли, когда ты на балкон стремился?
– Наугад стреляли, – отмахнулся Гуров. – Вслепую. "Перехват" ничего не дал? Задержали кого-нибудь?
– Бесполезно, товарищ полковник, – деликатно вмешался в разговор светловолосый майор. – Ничего подозрительного в вашем районе не зафиксировано. Да уже, думаю, и не зафиксируем. Время упущено. Сейчас жильцов опрашиваем – кто что видел. Получается, что практически ничего. Преступники, видимо, проникли в подъезд, когда кто-то открывал дверь. После чего они поднялись наверх, вскрыли замок чердачного хода, а уже с крыши спустились на ваш балкон. На крыше обнаружены инструменты и сумка – с ними сейчас работают эксперты. Думали овчарку вызвать, но решили, что по такой погоде толку не будет…
– А что насчет этого? – Гуров кивнул в сторону погибшего. – Осматривали труп?
– В карманах пусто. Даже сигарет нет. Похоже, кроме "Макарова", при нем ничего не было. Пистолет тоже эксперты взяли. Вам бы, товарищ полковник, квартиру проверить, – вежливо добавил майор. – Все ли у вас на месте?
Гурову и самому было интересно, что понадобилось в его квартире злоумышленникам. Так позарез понадобилось, что они готовы были рисковать ради этого жизнью. Но, осматривая квартиру, Гуров далеко не сразу сообразил, в чем дело. На первый взгляд преступники ничего не тронули. Однако по некоторым признакам можно было совершенно определенно утверждать, что поиски в квартире велись. И только мысль, которая постоянно как бы на фоне присутствовала в голове Гурова, подсказала ему, на что обратить внимание.
Убедившись, что он не ошибся, Гуров отозвал в сторонку Крячко и сообщил ему:
– Похоже, ты попал в самую точку, Стас. Знаешь, что они взяли? "Мыльницу"! Больше ничего не пропало.
Крячко пораженно уставился на него.
– Серьезно? Ты не ошибся? Они взяли "мыльницу"?! Но это же значит…
– Не горячись! – негромко посоветовал Гуров. – Еще ничего не известно. Может, я сам эту "мыльницу" куда-то засунул… Просто уж вся эта возня вокруг фотографа навела меня на мысль. Я посмотрел в столе, где у меня обычно валялся фотоаппарат, и не нашел его. Но ты знаешь, какой я усердный фотолюбитель. Сказать, что я ложусь с камерой и просыпаюсь с ней же, было бы чересчур смело. Вполне возможно, что ее куда-то переложили… Во всяком случае, выводы делать рано, хотя…
– Выходит, теперь они и до тебя добрались? – задумчиво проговорил Крячко. – А с какой, собственно, стати? Ты-то тут при чем? Ты в своей жизни снимал что-нибудь серьезнее семейных пикников на природе?
– Семейные пикники по-своему тоже серьезное дело, – заметил Гуров. – Но, конечно, вряд ли мой семейный архив так сильно кого-нибудь интересует. Да он и сегодняшних гостей не заинтересовал. Им был нужен фотоаппарат. И в квартире Перфилова пропали фотоаппараты. Но там все-таки был какой-то смысл, хотя бы гипотетический. А какой смысл в пустой "мыльнице" полковника Гурова, спросишь ты. И тут мне в голову приходит такое соображение – искали все тот же фотоаппарат Перфилова. То, что фотоаппарат находится в квартире оперативника, – мысль довольно дикая. Ведь если в нем было что-то интересное, наверное, я бы пустил это дело в ход, не дожидаясь, пока ко мне залезут. Скорее всего, эти люди не знали, что я работник милиции. И Перфилов об этом им тоже не сказал. Зато он сказал, что искать следует именно здесь.
– А на хрена? – вытаращил глаза Крячко. – У него совсем крыша поехала?
– Да нет, голова у него теперь работает, – возразил Гуров. – Я так полагаю, у него свой расчет был. Он не просто так сюда этих людей послал. Он надеялся, что я их возьму, Стас. Похоже, это его последняя надежда.
– Ты так думаешь? – почесал в затылке Крячко. – Тогда я тебе одно скажу – надежда эта действительно во всех смыслах последняя. Может быть, мы их и возьмем, но Перфилову это уже вряд ли поможет. И если он пошел на такую комбинацию, то, надо сказать, редкостная он свинья. Ведь он не только твою жизнь подвергал опасности – он Марию подставлял. Ее же убить сегодня могли! Это тебе не цветочки после спектакля преподносить! Это уже ягодки пошли…
– Ну, вряд ли он об этом думал, – сказал Гуров. – Больно ты много хочешь от Перфилова. У него сейчас своих хлопот по горло. Есть у него время о других думать! Он наверняка сейчас с нетерпением ждет результатов, а скоро будет крыть меня на все корки за нерасторопность. И, в общем, будет где-то прав. Мы с тобой должны спасать жизнь даже таких, как он. Таковы правила игры и правила морали.
– Ну, как бы то ни было, – упрямо заявил Крячко, – помочь ему мы не в состоянии. Одного мы вообще упустили. Второй – мертвый, а мертвые, как правило, молчат. Придется Перфилову как-то по-другому разбираться со своими… Не знаю, как сказать – должники они его или кредиторы?
– Ну, как бы то ни было, – упрямо заявил Крячко, – помочь ему мы не в состоянии. Одного мы вообще упустили. Второй – мертвый, а мертвые, как правило, молчат. Придется Перфилову как-то по-другому разбираться со своими… Не знаю, как сказать – должники они его или кредиторы?
– Этого я тоже не знаю, – ответил Гуров. – Но догадываюсь, что это какая-то строго организованная группа, которую Перфилов случайно заснял за чем-то предосудительным. Это называется дразнить гусей. Теперь его поймали и держат где-то взаперти – до тех пор, пока он не отдаст пленку или фотоаппарат с теми сенсационными кадрами. И знаешь, что я думаю? Перфилов до тех пор жив, пока не отдаст требуемое.
– Или до тех пор, пока этой группе не надоест с ним нянчиться. И мне кажется, этот момент все ближе и ближе. Наверное, Перфилов это тоже понимает. Во всяком случае, ему сейчас должно быть очень страшно. И неужели он настолько дорожит своим искусством, что может так выдерживать характер? – недоуменно покачал головой Крячко. – Беда с этими творческими людьми! Живого человека в два счета не пожалеют, а ради пары строчек в газете собственной жизнью рискуют! Ничего не поймешь!
– Скорее всего, Перфилов, не рискует, – сказал Гуров. – То есть рискует, конечно, но не по своей воле, а по своей глупости. А где фотоаппарат, он все равно не скажет. И не потому, что не хочет, а потому, что не может. Я подозреваю, что он попросту забыл, куда дел фотоаппарат. Вот и вся причина его запирательства.
– Ну что ж, это как-то больше похоже на Перфилова, – сказал Крячко. – Пожалуй, мне эта версия нравится. А то я уже побаивался, что скоро начну его уважать. Но если он сам не помнит, где аппарат – или что там у него, то как мы это узнаем?
– Очень может быть, что этого мы никогда не узнаем, – ответил Гуров.
И в этот момент ожил сотовый телефон. Гуров поднес трубку к уху и услышал запинающийся женский голос:
– Простите, я туда попала? Мне нужен милиционер… Ну, который приходил сегодня к нам в магазин. Это Тягунова Виктория Павловна. Вы меня не помните?
– У меня прекрасная память, Виктория Павловна, – сказал Гуров. – И вас я забыть никак не мог. Как я догадываюсь, вы решились мне что-то сообщить?
– Да, я решилась, – замирающим голосом ответила женщина. – Потому что я боюсь, что вы моего дурака посадите… Он хороший человек, но совершенно неуправляемый. Он и сам не рад, но ничего не может поделать со своим характером. Он такой с молодости. Взрывной, как порох.
"И упрямый, как осел", – подумал Гуров.
– Вы можете подумать, что он специально против вас что-то замышляет, а он просто вот такой у меня, – беспомощно объяснила Тягунова. – Поэтому я сначала ничего вам не сказала – там, в магазине. Иван просто бы убил меня на месте! А теперь решила признаться. Только… Вы не арестуете нас за ложные показания?
– Даю слово, – сказал Гуров, улыбаясь. – Но вы уверены, Виктория Павловна, что ваш супруг сейчас… э-э… не натворит ничего такого?
– Он не натворит, – быстро проговорила Тягунова. – После вашего прихода он так расстроился, что пришел домой и выпил водки. Много выпил. В общем, я его кое-как уложила и ушла к соседке… Я от соседки звоню.
– А, ну так это прекрасно! – облегченно сказал Гуров. – И что же вы мне сообщите? Шестнадцатого сентября вы видели Перфилова?
– Да, видели, – нерешительно призналась Тягунова. – Но очень недолго. Он был страшно пьяный и вел себя ужасно и очень странно.
– Ужасно – это я представляю, – сказал Гуров. – А что значит странно?
– Вечером он вдруг ни с того, ни с сего вбежал к нам в магазин, – волнуясь, объяснила Тягунова. – Глаза дикие, весь красный… Ужас! Я была за прилавком, отпускала товар. Он буквально распугал всех, запрыгнул на прилавок и побежал в подсобку… Да! Перед этим он что-то пытался мне сказать, но я ничего не поняла. Он задыхался, и язык у него еле ворочался. Он сунул что-то под прилавок и убежал. За ним будто гнались. Хорошо, мужа в этот момент в магазине не было. В смысле, он был, но как раз в этот момент носил коробки из машины. Он видел Перфилова, когда тот уже выбегал через задний ход. Не представляю, что было бы, если бы они столкнулись! Ваня его убил бы… Вы знаете, муж вообразил, что между мной и этим пьяницей что-то было!
– Ну, в этом направлении у мужчин воображение работает очень неплохо, – заметил Гуров. – Но меня очень интересует, что же такое Перфилов сунул вам под прилавок, Виктория Павловна?
– А-а… Это? – почти равнодушно протянула Тягунова. – Свой фотоаппарат. Перфилов вечно с фотоаппаратом ходит. Даже пьяный.
Глава 13
Перфилов потерял ощущение времени. Несколько раз он проваливался в какое-то липкое пугающее забытье и сам не мог понять – засыпал он или терял сознание. Но, судя по всему, с того момента, как его оставили в покое, прошло несколько часов. В кромешной темноте подвала невозможно было понять, близок ли рассвет, но Перфилов справедливо полагал, что приход его неизбежен, и тогда вместе с рассветом придет предельная ясность, кто и как распорядится его, Перфилова, судьбой. Сам-то он теперь был просто наблюдателем, не более.
Сейчас Перфилов уже не верил, что его нехитрая выдумка может иметь успех. Он направил своих врагов по адресу знаменитой родственницы в расчете на то, что профессиональный сыщик Гуров сумеет не только противостоять незваным гостям, но даже сумеет их задержать и допросить. Он ухватился за эту идею не от большого ума – просто испугался побоев и смерти. Любой ценой решил получить отсрочку.
Он ее получил. Бандиты клюнули на удочку и действительно оставили его в покое. Они ушли, заперев железную дверь, и унесли с собой фонари. Но первые минуты одиночества и мрака показались Перфилову просто восхитительными. Он пережил в этот миг настоящее счастье, с которым не могло сравниться ничто в жизни.
Потом восторг прошел, и Перфилов стал ощущать совсем другое – невыносимую боль в разбитом теле, страх и смертельный холод, который обволакивал его все больше и больше. Перфилову казалось, будто вокруг него нарастает корка тяжелого спрессованного льда. Его безостановочно бил озноб. Потом к нему прибавился кашель, который становился все чаще и мучительнее. "Один хрен, – безнадежно думал он. – Если меня не удолбят эти ублюдки, я сдохну от воспаления легких. Но почему я? За что? Я не хочу умирать! Почему все остальные должны жить – этот самоуверенный Гуров, счастливый придурок Видюнин, Ленка-дура? И почему никто из них даже пальцем не шевелит, чтобы помочь мне?"
Эта мысль была так обидна, что Перфилов пустил слезу – благо, что видеть его теперь никто не мог, да и все равно унижен он был до предела. Потом он вдруг начал молиться, выпрашивая спасение у бога, в которого до сих пор не только не верил, но о существовании которого даже никогда прежде и не задумывался. Молитв он, разумеется, тоже не знал и гнал, что называется, отсебятину. Но в какой-то момент Перфилову даже показалось, что его самодеятельные молитвы приносят плоды – он вдруг почувствовал, как его со всех сторон начинает обнимать отчетливое тепло, а в голове появился какой-то блаженный туман. Но так продолжалось совсем недолго, и очень скоро блаженство сменилось новым приступом лихорадочного озноба и ужаса. У Перфилова начинался жар.
Усугубляло положение то, что из-за наручников он не мог сесть. Несколько часов на ногах вынести не так просто даже здоровому человеку, а Перфилова достаточно сложно было назвать сейчас здоровым. Он отдыхал, привалившись спиной к стене, но тогда в ребра ему врезались твердые и холодные углы труб. Расслабиться не получалось.
В итоге круг замкнулся, и Перфилов постепенно опять начал мечтать о том, чтобы все побыстрее закончилось. Ему представлялось, что никто и никогда не испытывал подобных мук. По его разумению, это был настоящий ад. Он и казался бесконечным, как настоящий ад. О Перфилове будто забыли.
Конечно, он понимал, что любым отморозкам требуется время хотя бы на минимальную подготовку, чтобы успешно проникнуть в чужую квартиру. Требуется время и на саму акцию, и на подведение ее итогов. Итоги в данном случае Перфилову были известны заранее – для бандитов они при любом раскладе будут неутешительными. Но вряд ли они откажут себе в удовольствии поделиться ими с главным виновником неудач. Однако к Перфилову по-прежнему никто не шел.
"Может быть, план все-таки сработал? – робко думал он. – Мария говорила, что ее муж очень авторитетный в милиции человек. Не может быть, чтобы он не справился с подонками. А если все-таки не справился? А если его просто нет сегодня дома? Кстати, очень вероятный вариант. Менты часто сутками пропадают на работе, да и Мария помешана на своем театре.
Перфилов невольно вспомнил о предмете, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, – о фотоаппарате, который он таскал с собой в те пьяные дни. Должно быть, черт тогда толкал его под руку. Ну на кой ляд ему понадобилось рисоваться с объективом перед бандитами?! Теперь-то уж Перфилов не сомневался, что по пьянке сфотографировал что-то не то – его засекли и пошли по следу. Как он только сумел сначала вывернуться? Недаром говорят, что у каждого пьяного есть свой ангел-хранитель. Но сколько веревочке ни виться… Тем более что он умудрился посеять записную книжку с адресами и телефонами – лучшего подарка бандитам и выдумать было нельзя. Правда, в этой книжке были отмечены далеко не все знакомые Перфилова. В этом отношении он был совершенно неорганизован и непредсказуем. Какие-то адреса он записывал, какие-то запоминал просто так. Иногда записывал, даже если помнил адрес как Отче наш. Иногда ставил напротив фамилии только одному ему понятные закорючки. Одним словом, не всем его знакомым не повезло. Например, адреса Гурова в записной книжке не было – это Перфилов помнил точно.