Но стоило Чаку воскликнуть «Эй, босс!» в другом конце комнаты, и он вдруг понял, до чего же приятно снова быть вместе. Еще на материке он попросил разрешение на то, чтобы вести расследование в одиночку, и получил отказ. Тогда он был раздосадован, но сейчас, после двух дней на острове, после мавзолея и дыхания Рейчел у него на губах и долбаных кошмаров, он не мог не признать: хорошо, что в этой передряге он не один.
Они обменялись рукопожатиями, и, неожиданно вспомнив слова Чака из ночного кошмара: — «Я никогда отсюда не уеду», — Тедди испытал такое чувство, будто птица, запертая в его грудной клетке, отчаянно взмахнула крыльями.
— Как дела, босс? — спросил Чак, похлопывая его по плечу.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше. Еще немного покачивает, но в целом нормально.
— Мать честная. — Чак отошел от двух санитаров, смоливших возле несущей балки, и понизил голос: — Я даже испугался, босс. Я уж решил, что у тебя инфаркт или инсульт.
— Обычная мигрень.
— Обычная, — хмыкнул он, еще больше понижая голос, пока они отходили к цементной стене бежевого цвета подальше от посторонних. — Сначала я подумал, что ты устроил маленький театр, чтобы добраться до личных дел.
— Ума не хватило.
Чак глядел на него в упор, глаза заблестели.
— А у меня сразу родилась идея.
— Иди ты.
— Представь себе.
— И что ты сделал?
— Я сказал Коули, что посижу с тобой. Ну и остался. А через какое-то время его позвали, и он ушел из офиса.
— А ты заглянул в личные дела?
Чак кивнул.
— И что ты там нашел?
Чак сразу сник:
— Да ничего особенного. Не смог залезть в его картотеку. Там какой-то особый замок, с которым мне раньше не приходилось иметь дела. А я разбирался с самыми разными замками. Я бы и этот открыл, но остались бы следы. Понимаешь?
— Ты правильно поступил.
— Ну да… — Чак кивнул проходящему мимо санитару, а у Тедди возникло такое сюрреалистическое чувство, будто они стали персонажами какого-то старого фильма с Джеймсом Кэгни, в котором заключенные планируют побег. — А вот к нему в стол я таки залез.
— Что?
— Жуть, да? Можешь мне дать по рукам.
— По рукам? Я дам тебе медаль.
— Не надо медали. Невелики находки, босс. Всего лишь его календарь. Но вот что любопытно: четыре дня — вчера, сегодня, завтра и послезавтра — он отчеркнул их черным фломастером.
— Ураган, — отреагировал Тедди. — Он знал о его приближении.
Чак помотал головой.
— Отчеркнул все четыре дня. Это я к чему? Знаешь, как пишут: «Каникулы на мысе Код». Следишь за мыслью?
— Да.
К ним вразвалочку подошел Трей Вашингтон, мокрый с головы до ног, с дешевой сигарой во рту.
— Что, приставы? Секретничаете тут?
— Само собой, — откликнулся Чак.
— Никак прогулялись? — спросил Тедди.
— Ага. Жесть. Обкладывали здание мешками с песком, заколачивали окна. Здоровых мужиков на хрен с ног сбивает. — Он поднес зажигалку «зиппо» к потухшей сигаре и обратился к Тедди: — Как сам-то? Говорят, у вас случился приступ.
— Приступ чего?
— Ну, если я стану пересказывать все версии, то нам ночи не хватит.
Тедди улыбнулся:
— У меня бывают мигрени. Серьезные.
— Моя тетка жуть как мучилась. В спальне запрется, свет выключит, шторы опустит, и сутки ее не видно, не слышно.
— Моё ей сочувствие.
Трей пыхнул сигарой.
— Она давно уж покойница, но я ей передам, когда буду молиться. Вообще-то она была ведьма, хоть и маялась головой. Колошматила нас с братом ореховым прутом почем зря. Бывало, просто так. «За что, тетушка? — спрашиваю. — Я же ничего не натворил». А она: «Значит, собираешься». Ну что тут сделаешь?
Он, кажется, ждал ответа на свой вопрос, поэтому Чак сказал:
— Бежать во все лопатки.
Трей хохотнул, не вынимая сигары изо рта.
— Вот-вот, сэр. В самую точку. — Он вздохнул. — Пойду обсушусь. Увидимся.
— Пока.
Комната заполнялась мужчинами, возвращавшимися с улицы, они стряхивали влагу с черных дождевиков и черных ковбойских шляп, прокашливались, закуривали, передавали друг другу, почти в открытую, фляжки.
Приставы, прислонясь к стене, тихо переговаривались, поглядывая на окружающих.
— Значит, написал на календаре…
— Да.
— Но там не было написано «Каникулы на мысе Код».
— Нет.
— А что было?
— «Пациент 67».
— Всё?
— Всё.
— И больше ничего?
— Больше ничего.
Он не мог уснуть. Он слышал, как мужики храпят и пыхтят, как они дышат, кто-то с присвистом, а кто-то разговаривал во сне. Один пробормотал: «А чё ты не сказал? Надо было сказать…» Другой пожаловался: «Попкорн застрял в горле». Кто-то лягал простыню, кто-то беспрерывно ворочался, а один даже сел на кровати, посидел немного и снова рухнул на матрас. Наконец вся эта дерготня вошла в более или менее спокойный ритм, чем-то напомнивший Тедди приглушенные звуки гимна.
Звуки снаружи тоже доносились приглушенные, слышно было, как шторм лапами роется в земле и бьется головой о фундамент. Жаль, здесь не было окон, чтобы полюбоваться на невероятные сполохи в небе.
Он думал о словах Коули.
Это уже не вопрос «если», а вопрос «когда».
Склонен ли он к суициду?
Пожалуй. После смерти Долорес не было дня, когда бы он не думал о том, чтобы воссоединиться с ней, а иногда мысленно заходил дальше. Порой ему казалось, что его жизнь — это акт трусости. Какой смысл в том, чтобы покупать продукты, заливать горючее в бензобак «крайслера», бриться, надевать носки, стоять в очередной очереди, выбирать галстук, гладить рубашку, умываться, причесываться, получать по чеку наличность, продлевать лицензию, читать газету, мочиться, есть — одному, всегда одному, — ходить в кино, покупать пластинку, платить по счетам и снова бриться, умываться, засыпать, просыпаться…
…если все это не приближает его к ней?
Он знал, надо перевернуть страницу. Прийти в себя. Оставить прошлое в прошлом. Его редкие друзья и немногочисленная родня твердили ему об этом, и, будь он человеком со стороны, сам сказал бы «другому Тедди»: возьми себя в руки, втяни живот и — вперед.
Но прежде надо убрать Долорес на полку, где она будет собирать пыль, а ему останется жить надеждой, что толстый слой пыли смягчит остроту боли. Отдалит ее образ. И со временем из некогда живой женщины она превратится в мечту о таковой.
Все говорят, забудь ее, ты должен ее забыть, но забыть ради чего? Ради этой паскудной жизни? Как мне выкинуть тебя из головы? Разве у меня это получится, если не получилось до сих пор? Как мне тебя отпустить, спрашиваю я их? Я хочу снова держать тебя, вдыхать твой запах, и, да, признаюсь, хочу, чтобы ты ушла. Прошу, прошу тебя, уйди…
Лучше бы он не принимал эти пилюли. Три часа ночи, а сна ни в одном глазу. А в ушах звучит ее голос со слабым бостонским акцентом, выдающим себя в окончаниях на «er», поэтому Долорес любила его шепотом foreva and eva.[11] Он улыбался в темноте, слыша этот голос, мысленно видя ее зубы и ресницы и этот томный плотоядный взгляд по утрам в воскресенье.
Тот вечер, когда они познакомились в «Кокосовой роще». Духовой оркестр играл со смаком, воздух серебрился от сигаретного дыма. Разодетая публика — моряки и солдаты в парадной форме, гражданские в двубортных костюмах с торчащими из нагрудного кармана треугольничками носовых платков и в цветастых галстуках, фетровые шляпы на столах и, конечно, женщины, женщины. Они пританцовывали даже в дамской комнате. Они порхали от стола к столу, крутились на носочках, прикуривая сигаретку или открывая пудреницу, подлетали к бару и запрокидывали головы, разражаясь смехом, и их шелковистые волосы струились и переливались на свету.
Тедди пришел туда вместе с Фрэнки Гордоном, тоже из разведки, в чине сержанта, и еще несколькими ребятами (через неделю им всем предстояла отправка на фронт), но, увидев ее, он всех бросил на полуслове и пошел на танцпол, где на минуту потерял ее из виду в толпе, которая расступилась, освобождая место для морячка и блондинки в белом платье, тот прокатывал ее через спину, перекидывал через голову, заставляя делать сальто, тут же ловил в воздухе и ставил на пол под аплодисменты публики, а затем в толпе снова мелькнуло ее фиалковое платье.
Красивое платье, и первым делом он обратил внимание на цвет. Но красивых платьев в тот вечер было много, всех не сосчитать, так что дело было не столько в платье, сколько в том, как она его носила. Нервно. Смущенно. То и дело опасливо трогая. Поправляя здесь и там. Прижимая плечики ладонями.
Она его одолжила. Или взяла напрокат. Она никогда раньше не носила такое платье. Оно наводило на нее такой ужас, что она не понимала, почему на нее смотрят — от вожделения или из жалости и сострадания.
Она его одолжила. Или взяла напрокат. Она никогда раньше не носила такое платье. Оно наводило на нее такой ужас, что она не понимала, почему на нее смотрят — от вожделения или из жалости и сострадания.
Она выпростала большой палец, которым поправляла бретельку от лифчика, и в этот момент поймала на себе взгляд Тедди. Она опустила глаза и вся залилась краской, от горла и выше, но потом снова подняла глаза, и Тедди, выдержав ее взгляд и улыбнувшись ей, подумал: «Я тоже чувствую себя по-дурацки в военном обмундировании». Эту мысль он постарался передать на расстоянии. И видимо, сработало, так как она улыбнулась ему в ответ, и в этой улыбке была скорее благодарность, чем кокетство. Тут-то он и покинул Фрэнки Гордона, разглагольствовавшего о хранилищах для кормов в штате Айова или о чем-то в этом духе, и протиснулся сквозь плотные и потные ряды танцующих, совершенно не представляя, что он ей сейчас скажет. Милое платье? Могу я вас угостить каким-нибудь напитком? У вас красивые глаза?
— Потерялись? — спросила она.
Пришел его черед крутиться на месте. Он глядел на нее сверху вниз. Миниатюрная, сто шестьдесят на каблуках, от силы. Вызывающе красивая. Не правильно красивая, как большинство женщин с их безукоризненными носами и губами и прической. Здесь же было что-то не так — то ли слишком широко расставленные глаза, то ли чересчур крупные для ее личика губы, то ли нетвердый подбородок.
— Немного, — ответил он.
— И кого же вы ищете?
У него сорвалось раньше, чем он успел себя остановить:
— Вас.
У нее расширились глаза, и он заметил маленький изъян, бронзовое пятнышко в левой радужнице, а в следующую секунду его охватил ужас: он понял, что все загубил, выставив себя эдаким дамским угодником, лощеным, самоуверенным.
Вас.
Как, черт возьми, это из него выскочило? И чего, черт подери, он хотел этим…
— Гм… — Она сделала паузу.
Ему захотелось бежать без оглядки. Он был больше не в силах выдерживать ее взгляд.
— …по крайней мере, вам не пришлось далеко искать.
Его рот растянулся в глуповатой улыбочке, отразившейся в ее зрачках. Придурок. Олух царя небесного. От счастья он боялся дышать.
— Да, мисс. Это точно.
— Боже мой. — Она немного отстранилась, прижав к груди бокал с мартини, чтобы лучше его рассмотреть.
— Что?
— Вы, наверное, чувствуете себя здесь таким же чужим, как и я, да, солдат?
В такси она уселась на заднем сиденье рядом со своей подругой Линдой Кокс, и когда та наклонилась вперед, чтобы продиктовать водителю адрес, он просунул голову в окно и произнес ее имя:
— Долорес.
— Эдвард, — сказала она.
Он рассмеялся.
— Что такое?
— Ничего.
— Нет. Скажите.
— Меня так никто не называет, кроме матери.
— Ну… тогда — Тедди?
В ее устах это прозвучало как музыка.
— Да.
— Тедди, — повторила она, как бы пробуя это имя на губах.
— А как ваша фамилия? — только сейчас поинтересовался он.
— Шаналь.
У него вопросительно поднялись брови.
— Я знаю, — сказала она. — Со мной это совсем не вяжется. Звучит претенциозно.
— Я могу вам позвонить?
— Как у вас с цифрами?
Тедди улыбнулся:
— Вообще-то я…
— Уинтер-Хилл, 64346.
Он остался стоять на тротуаре, после того как такси отъехало, и память о ее лице в каких-то сантиметрах от него — через открытое окно, на танцполе — чуть не привела к короткому замыканию в мозгу, едва не стерла в нем эти пять цифр и само ее имя.
Он подумал: так вот, значит, что это такое — полюбить. Никакой логики — он ведь ее совершенно не знал. И тем не менее. Только что он встретил женщину, которую непостижимым образом знал еще до того, как родился. Она была мерилом всего того, о чем он и мечтать не смел.
Долорес. В эти самые минуты она думала о нем в полумраке автомобиля, чувствуя его так же, как он чувствовал ее.
Долорес.
Все, что было ему нужно в этой жизни, обрело имя.
Тедди перевернулся на другой бок, свесил ноги на пол и, пошарив вокруг, нашел блокнот и спички. Осветил страницу с записью, сделанной во время шторма. Он израсходовал четыре спички, прежде чем дал всем цифрам соответствующие буквенные обозначения.
18–1–4–9–5–4–23–1–12–4–19–14–5
R-A-D-I-E-D-S-A-L-D-W-N-E
После этого разгадать шифр не представило большого труда. Еще пара спичек, и он прочел имя раньше, чем пламя подобралось к пальцам:
Эндрю Лэддис.
Уже ощущая жар пламени, он посмотрел на спящего напарника, от которого его отделяли две койки. Надо надеяться, что служебная карьера Чака не пострадает. Тедди возьмет всю вину на себя, и Чак останется в стороне. Такая уж у него планида: что бы ни случилось, он будет выходить сухим из воды.
Тедди успел еще раз бросить взгляд на страницу, прежде чем спичка погасла.
Сегодня, Эндрю, я тебя найду. Пусть я не отдал свою жизнь ради Долорес, но, по крайней мере, это я должен для нее сделать.
Найти тебя.
Найти и убить.
День третий Пациент 67
14
Два дома за периметром стены — смотрителя и Коули — приняли на себя прямые удары урагана. В доме главврача снесло полкрыши и черепицу разнесло по всей территории, словно в назидание каждому. Вперемешку с черепицей валялись дохлые крысы и раскисшие яблоки, заметенные песком. В дом смотрителя больницы через окно, для надежности забитое фанерой, влетело дерево, и его корневище лежало посреди гостиной.
Больничный двор, усеянный ракушками и ветками, был на три-четыре сантиметра затоплен водой. Фундамент самой больницы выглядел так, словно по нему прошлись отбойным молотком. Корпус А остался без четырех окон, отдельные секции гидроизоляции на крыше загнулись и напоминали прическу с валиком в стиле мадам де Помпадур. Из всех коттеджей для врачей от двух остались одни остовы, другие лежали на боку. Общежития для санитаров и медсестер тоже потеряли несколько окон, частично пострадала сантехника. А вот корпус В буря обошла стороной. Куда ни бросишь взгляд, в небо копьями ощетинились деревья со срезанными макушками.
Неподвижный воздух угрюмо сгустился. Ливень сменился тоскливой моросью. На отмели остались дохлые рыбы. Одинокая камбала еще дышала и пошевеливала плавниками, озираясь на море печальным выпученным глазом.
Выйдя поутру наружу, Тедди и Чак наблюдали за тем, как Макферсон с охранником ставили на колеса перевернутый джип. Завестись им удалось только с пятой попытки, после чего джип с ревом выехал за ворота и через минуту полез на холм за больницей, беря курс на корпус С.
Коули, выйдя во двор, остановился, чтобы поднять осколок снесенной крыши собственного дома, повертел в руке и бросил на подтопленную землю. Его взгляд дважды скользнул мимо приставов, прежде чем он их узнал в белой униформе санитаров, черных дождевиках и черных ковбойских шляпах. Он послал им ироническую улыбку и, кажется, собирался подойти, когда из здания больницы выбежал врач со стетоскопом вокруг шеи и бросился к нему со всех ног.
— Резервный отказал. Завести не удается. У нас двое в критическом положении. Они умрут, Джон.
— Где Гарри?
— Пытается перезарядить, но все без толку. С резервным глухо.
— Я понял. Пойдемте.
Они направились в здание больницы.
— У них отказал резервный генератор? — уточнил Тедди.
— Такой ураган, что ты хочешь, — сказал Чак.
— Ты где-нибудь видишь свет?
Чак обвел взглядом окна:
— Не-а.
— Думаешь, вся энергосистема отказала?
— Вполне возможно.
— И ограждение.
Чак поднял подплывшее к его ногам яблоко, развернул корпус и с резким выпадом вперед швырнул его в стену.
— Очко! — Только после этого он повернулся к напарнику. — И ограждение, да.
— А значит, и электронные замки. Двери. Ворота.
— Господи, спаси и сохрани. — Он поднял еще одно яблоко, подбросил и поймал у себя за спиной. — Ты никак собрался проникнуть в форт?
Тедди запрокинул лицо, подставляя его под дождик.
— Самое время.
Во двор, взбивая колесами воду, въехал джип, а в нем смотритель больницы и трое охранников. Заметив двух бездельников посреди двора, смотритель изобразил на лице недовольную гримасу. Очевидно, как и Коули, он принял их за санитаров и возмутился, что у них в руках нет граблей или насоса. Впрочем, он промчался мимо, выставив вперед голову и спеша навстречу более важным делам. Тедди поймал себя на мысли, что до сих пор еще ни разу не слышал его голоса. Интересно, голос у него такой же черный, как волосы, или бледный, как кожа?
— Тогда уж прямо сейчас, — сказал Чак. — Пока ситуация не изменилась.
Тедди зашагал к воротам. Чак его нагнал.