— А в судебных приставах давно?
— Четвертый год.
— Тогда ты в курсе, какой это узкий круг.
— Ну да. Ты хочешь услышать, почему я перевелся. — Чак покивал, что-то для себя решая. — А если я скажу, что меня достали дожди?
Тедди развел ладони в стороны примирительным жестом:
— Как скажешь…
— Но ты прав, это узкий круг. Все друг друга знают. Так что рано или поздно — как это говорится? — сорока принесет на хвосте.
— Точно.
— Это ведь ты поймал Брека?
Тедди кивнул.
— Как ты догадался, где его искать? Полсотни следаков отправились в Кливленд, и только ты один в Мэн.
— Однажды мальчишкой он там отдыхал с семьей. Помнишь, что он проделывал со своими жертвами? Обычно это проделывают с жеребцами. Я поговорил с его теткой. Она мне рассказала: в детстве он был по-настоящему счастлив один раз — на ферме, где выращивали племенных жеребцов, неподалеку от коттеджа, который снимала его семья в штате Мэн. Поэтому я отправился туда.
— Пять пуль в него всадил, — сказал Чак, разглядывая пену внизу.
— И еще столько же всадил бы, — сказал Тедди. — Но больше не понадобилось.
Чак понимающе кивнул и сплюнул через перила.
— Подружка у меня японка. То есть родилась здесь, но… Выросла в лагере для интернированных. В тех краях — Портленд, Сиэтл, Такома — до сих пор сохраняется напряжение. Людям не нравится, что я с ней.
— Поэтому тебя перевели.
Еще кивок, еще плевок. Чак проследил, как тот упал в бурлящую пену.
— Говорят, это будет нечто, — сказал он.
Тедди снял локти с перил и выпрямился во весь рост. Лицо его было мокрым, на губах соль. Удивительно, что море его все-таки достало, хотя он не помнил, чтобы брызги до него долетали. В поисках пачки «Честерфилда» он похлопал себя по карманам дождевика.
— Кто говорит? И о чем?
— Газеты, — ответил Чак. — Про будущий шторм. Обещают что-то особенное. Грандиозное. — Он махнул рукой в сторону неба, белого, как кипящая пена под носовой частью. Там, вдоль южной кромки, выстроились шеренгой пунцовые барашки, расползавшиеся чернильными пятнами.
Тедди потянул носом воздух.
— Ты ведь помнишь войну, Чак?
Видя ухмылочку своего партнера, Тедди подумал: быстро же мы настроились на одну волну и смекнули, как подначивать друг дружку.
— Смутно, — ответил Чак. — В основном помню строительный мусор. Кучи мусора. Обычно люди говорят о мусоре пренебрежительно, а по-моему, он занимает свое законное место. В нем есть своя, так сказать, эстетическая красота. Ибо все в глазах смотрящего.
— Прямо как по писаному. Тебе это никогда не говорили?
— Случалось. — Перегнувшись через перила, чтобы размять спину, Чак подарил морю очередную улыбочку.
Тедди похлопал себя по карманам брюк, порылся во внутренних карманах пиджака.
— Бывало, боевые задания зависели от прогнозов погоды, ты помнишь?
Чак потер щетину на подбородке тыльной стороной ладони.
— Как не помнить.
— И как часто эти прогнозы сбывались?
Чак нахмурил брови, давая понять своему напарнику, что он всерьез обдумывает этот вопрос. Потом почмокал губами и сказал:
— Процентов тридцать, пожалуй.
— В лучшем случае.
Чак кивнул:
— В лучшем случае.
— И теперь, когда мы вернулись на гражданку…
— Еще как вернулись, — ввернул Чак. — Можно сказать, угнездились.
Тедди с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Этот парень нравился ему все больше. Во сказанул.
— Угнездились, — согласился он. — Так почему ты должен верить этим прогнозам сейчас больше, чем верил тогда?
Над горизонтом показалась верхушка треугольничка.
— Вообще-то я не уверен, что моя вера измеряется в таких понятиях, как «больше» или «меньше», — сказал Чак. — Дать сигаретку?
Тедди, который уже по второму разу похлопывал себя по карманам, неожиданно замер, поймав на себе взгляд Чака. Ухмылочка отпечаталась на лице его напарника аккурат под шрамом.
— Когда мы садились на паром, пачка была в кармане, — сказал Тедди.
Чак мотнул головой в сторону берега:
— Чиновный люд. Обчистят, и не заметишь.
Он вытряхнул сигаретку из пачки «Лакиз», протянул товарищу и щелкнул медной зажигалкой «зиппо». Пахнуло бензином, который сразу забил солоноватый морской воздух и проник Тедди в самое горло. Чак защелкнул крышку зажигалки, тут же снова открыл одним движением кисти и закурил сам.
Тедди выдохнул, и треугольничек острова на мгновение исчез в сигаретном дыме. А Чак продолжал философствовать:
— На Заокеанском театре военных действий, когда от метеосводки зависело, отправят тебя десантироваться с парашютом или морем высадят на берег, ставки-то были повыше, а?
— Да уж.
— А тут можно без особого риска сомневаться что в одну сторону, что в другую. Так мне сдается, босс.
То, что прежде казалось верхушкой треугольничка, постепенно разрасталось, уже прорисовывалось основание, а когда морская гладь сомкнулась вокруг островка земли, они стали различать и цвета, словно кто-то поработал кистью: матовая зелень дикой растительности, коричневатая полоска отмели, охряные скалы на северной стороне. А когда они подобрались еще ближе, на возвышенности обнаружились плосковатые коробочки домов.
— Жаль, — сказал Чак.
— Ты о чем?
— О цене прогресса. — Он поставил одну ногу на буксирный канат и приналег на перила бок о бок с Тедди; они оба наблюдали за попыткой острова самоопределиться. — При нынешних подвижках в области душевного здоровья — а подвижки есть, можешь не сомневаться, причем каждый день, — больница вроде этой исчезнет. Через двадцать лет люди назовут это заведение варварским. Побочным продуктом Викторианской эпохи. Исчезла, скажут они, и слава богу. Слияние и поглощение, скажут они. Таково веяние времени. Сворачивайте лавочку. Мы вас успокоим. Возродим к жизни. Мы, судебные приставы общей юрисдикции. Мы — новое общество, в котором нет места для исключений. Забудьте про Эльбу.
Хотя дома снова спрятались за деревьями, Тедди мог разглядеть пока неясные очертания конической башни, а затем и жесткие прямые углы старого форта, как ему показалось.
— Но должны ли мы отбросить наше прошлое, дабы обеспечить себе будущее? — Чак выкинул окурок в морскую пену. — Вот в чем вопрос. Скажи мне, Тедди, что ты теряешь, подметая пол? Правильно: пыль. Крошки, привлекающие муравьев. А как насчет серьги, которую она потеряла? Считать ее тоже мусором?
— Кто это «она»? И откуда «она» вдруг взялась, Чак?
— В каждой истории присутствует она. Разве нет?
Вой мотора сменил тональность, палуба дернулась под ногами, и, по мере того как паром стал заходить с западной стороны острова, обрисовались очертания форта на вершине южной скалы. Пушки отсутствовали, но орудийные башни хорошо просматривались. Земля простиралась до подножия холмов позади форта, и где-то там, подумал Тедди, сливаясь с пейзажем, высятся стены, а за утесами западного побережья должна находиться больница «Эшклиф».
— У тебя есть девушка, Тедди? — спросил Чак. — Или ты женат?
— Был. — Тедди увидел картинку: на него, обернувшись, смотрит Долорес во время их медового месяца, ее подбородок почти касается голого плеча, и видно, как играют плечевые мышцы. — Она умерла.
Чак отстранился от перил, шея его порозовела.
— О господи.
— Да ладно, — сказал Тедди.
— Нет, нет. — Чак протестующе поднял перед собой ладонь. — Как же… я ведь про это слышал. Не понимаю, как я мог забыть. Это случилось пару лет назад, да?
Тедди кивнул.
— Господи, Тедди. Я чувствую себя идиотом. Правда. Извини.
Новая картинка перед глазами, Долорес со спины: что-то напевая, она уходит по коридору в его старой армейской рубашке, а потом сворачивает в кухню, а на него обрушивается знакомая тяжесть. Чего бы только он сейчас не сделал — даже поплавал бы в этой воде, — только бы не говорить о Долорес, о том, как тридцать один год она жила на этой земле и вдруг — пуфф! Исчезла, словно и не существовала. Утром, когда он уходил на работу, была. А вечером, когда вернулся, уже нет.
Но это как со шрамом Чака — история, которую надо рассказать, чтобы двигаться дальше, иначе она будет постоянно между ними возникать. Как? Где? Почему?
Долорес ушла два года назад, но в его снах она неизменно оживала, а по утрам ему иной раз казалось, что она хлопочет на кухне или пьет свой кофе на крыльце их многоквартирного дома в Баттонвуде. Мозг играл с ним злые шутки, что правда, то правда, однако Тедди давно свыкся с этой логикой — в конце концов, пробуждение сродни появлению на свет. Ты вылезал на поверхность, не имея за спиной никакого шлейфа, и потом еще долго моргал и зевал, собирая по крупицам свое прошлое и складывая осколки в хронологическом порядке, прежде чем храбро войти в настоящее.
Куда жестче были ассоциации с женой, которые вроде бы алогичный перечень предметов или свойств мог вызвать в его голове в одно мгновение, подобно вспыхнувшей спичке. Поди угадай, что окажется провокацией в следующий раз: солонка на столе, походка незнакомки на оживленной улице, бутылка кока-колы, след губной помады на стакане, декоративная подушка?
Но из всех спусковых механизмов ни один не выглядел менее логичным, если говорить о смысловых ассоциациях, и не разил больнее, если иметь в виду эффект воздействия, чем вода, — текущая из крана, барабанящая с небес, в виде лужи на тротуаре или, как сейчас, раскинувшаяся на многие мили вокруг.
— В нашем жилом доме случился пожар, — начал Тедди. — Я был на работе. Четыре человека погибли. Включая ее. От дыма, Чак, не от огня. Так что боли перед смертью не было. Страх? Наверно. Но не боль. Это важно.
Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой.
— Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… — Он чувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: — Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?
Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром — ушел в воспоминания.
— Так уж повелось, — выдохнул Тедди.
— Ну да, — не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.
Причал возник, словно в результате светового трюка, издали такая полоска жевательной резинки, крошечная, серенькая.
После тошниловки Тедди ощущал обезвоженность организма, а еще некоторую усталость от разговора. Он хоть и научился тянуть лямку, а все же нет-нет да и выбивался из сил. За левым глазом поселилась тупая боль, как будто к веку кто-то приложил ложку. Пока трудно было сказать, побочный ли это эффект от обезвоживания, первые признаки обычной головной боли или намек на кое-что похуже — одну из тех мигреней, которые терзали его с юношеских лет и порой достигали такой силы, что он переставал видеть левым глазом и свет превращался в градопад раскаленных гвоздей, а однажды (слава богу, лишь однажды) на полтора дня он оказался частично парализован. Эти мигрени, по крайней мере в его случае, никогда не приходили в разгар напряжения или работы, только потом, в минуты покоя, после падения снарядов, после окончания погони. Пика же достигали в базовом лагере или казармах, ну а в мирное время — в мотелях или в машине по дороге домой. Как Тедди уже давно успел усвоить, хитрость заключалась в том, чтобы не сбавлять обороты и сохранять концентрацию. Пока ты бежишь, они тебя не настигнут.
— Что-нибудь слышал про это место? — поинтересовался он у Чака.
— Психбольница, вот все, что я знаю.
— Для невменяемых преступников, — уточнил Тедди.
— Иначе нас бы сюда не направили, — сказал Чак.
Опять эта сухая ухмылочка.
— Как знать, Чак. Ты не производишь впечатление стопроцентно уравновешенного человека.
— Может, пока мы здесь, я забронирую себе кроватку на будущее. Пусть подержат.
— Неплохая мысль.
Мотор ненадолго заглох, пока паром разворачивался вправо вместе с течением, а затем снова затарахтел. Перед ними теперь было открытое море, а паром кормой подплывал к причалу.
— Насколько мне известно, они применяют радикальные подходы, — сказал Тедди.
— Красная зона?
— Нет. Просто радикальные. Есть разница.
— В последние годы она стирается.
— Бывает, — согласился Тедди.
— А эта сбежавшая пациентка?
— Про нее я мало что знаю, — сказал Тедди. — Прошлой ночью она слиняла. Ее имя записано у меня в блокноте. Остальное, надеюсь, нам расскажут.
Чак оглядел бескрайнее водное пространство.
— Куда ей деваться? Поплыла домой?
Тедди пожал плечами:
— Наверняка их пациенты находятся в плену разных иллюзий.
— Шизофреники?
— Почему нет. Сомневаюсь, что ты здесь увидишь обычных монголоидов. Или какого-нибудь типа, которого пугают трещины в асфальте, или беспробудную соню. Насколько я мог понять из дела, тут настоящие психи.
— И сколько из них, по-твоему, придуриваются? — спросил Чак. — Меня это давно занимает. Помнишь «восьмерок»[1] на войне? Сколько из них, как ты думаешь, были действительно психами?
— Был у нас, в Арденнах, один тип…
— Ты был в Арденнах?
Тедди кивнул.
— Однажды он проснулся и заговорил задом наперед.
— Слова?
— Предложения. Например: «Крови следы тут, глядите, сержант». А вечером, сидя в окопе, он охаживал себя по голове камнем. Методично так стучал. Мы офонарели и даже не сразу поняли, что он выцарапал себе глаза.
— Иди ты.
Тедди покачал головой, словно сам себе не веря.
— Через несколько лет мне рассказал один парень, что в госпитале для ветеранов в Сан-Диего вместе с ним был слепой, который говорил задом наперед. Его разбил паралич, и врачи не могли установить причину. Парень сидел у окна в инвалидном кресле и весь день разглагольствовал про свой урожай зерновых. А вырос он, между прочим, в Бруклине.
— Да, когда парень из Бруклина считает себя фермером, это, пожалуй, тянет на восьмую статью.
— Я тоже так думаю.
2
На причале их встретил Макферсон, помощник смотрителя заведения, достаточно молодой для своей должности, с длинноватыми, не по уставу, блондинистыми волосами, а в его движениях сквозила томная грация, которая у Тедди ассоциировалась с техасцами либо с лошадниками.
Он стоял в окружении санитаров, в основном негров, у белых же лица были каменные, как будто в младенчестве их недокормили и они выросли чахлыми и недовольными.
Санитары в белых рубашках и белых брюках ходили стадом. На Тедди с Чаком они даже не посмотрели. Они ни на что не смотрели, просто подошли к парому и остановились в ожидании, пока его разгрузят.
По просьбе Макферсона Тедди и Чак предъявили свои бляхи, и он их долго изучал с прищуром, сравнивая фотографии с лицами владельцев.
— Кажется, до сих пор я никогда не видел удостоверение судебного пристава, — признался он.
— А тут сразу два, — сказал Чак. — Знаменательный день.
Макферсон ответил ему ленивой ухмылкой и вернул бляху.
Над береговой линией море хорошо поработало за эти две-три ночи: она была вся завалена ракушками, сплавным лесоматериалом, остовами моллюсков и полуобглоданными дохлыми рыбешками, над которыми потрудились неизвестные падальщики. Тедди обратил внимание на мусор, прибитый течением из внутренней гавани, — пустые банки, размякшие бумажки, номерной знак с номером, вытравленным водой и солнцем. В основном на острове росли сосны и клены, худосочные, побитые ветрами, а сквозь просветы деревьев, на вершине склона, можно было разглядеть отдельные строения.
Долорес, любившая загорать, наверное, оценила бы это место по достоинству, ну а что касается Тедди, то он воспринимал нестихающий бриз как угрозу океана, что тот готов в любой момент вцепиться в него когтями и уволочь на дно.
Санитары снесли на причал мешки с почтой и коробки с медикаментами и погрузили их на ручные тележки, а Макферсон расписался в акте за полученный товар и передал его одному из паромщиков.
— Ну, мы тогда отчаливаем, — сказал тот.
Макферсон щурился на солнце.
— Шторм, — продолжал паромщик. — Никто не знает, чего от него ждать.
Макферсон покивал.
— Мы свяжемся со станцией, когда придет время нас забирать, — сказал Тедди.
Паромщик согласно кивнул.
— Шторм, — повторил он.
— Да, да, — подал голос Чак. — Мы учтем.
Макферсон вел их вверх по тропинке, полого поднимавшейся среди деревьев. Когда они кончились, тропинка уткнулась в мощеную дорогу, этакую ухмылочку на их пути, в уголках которой стояли два дома. Тот, что слева, попроще, представлял собой красно-коричневый викторианский особнячок с мансардой и маленькими оконцами в черной оправе — такие местные дозорные. Тот, что справа, смахивал на тюдоровский замок.
Они двинулись дальше вверх по крутому склону, поросшему буйной армерией, пока не вышли на зеленое травчатое плато, а вскоре и на вполне традиционную лужайку, растянувшуюся на несколько сотен ярдов, вплоть до стены из оранжевого камня, которая, как казалось, тянется вокруг всего острова. Эту трехметровую стену венчала проволока под током, и, глядя на нее, Тедди почувствовал внезапную жалость к тем, кто находился по ту сторону стены и, прекрасно понимая ее назначение, отдавал себе отчет в том, что мир всеми правдами и неправдами желает удержать их в заточении. Двигаясь вдоль стены, мужчины в синей униформе что-то разглядывали на земле.
— Тюремные охранники в клинике для душевнобольных, — заметил вслух Чак. — То еще зрелище, мистер Макферсон, уж извините.