— В такую погоду собаку на улицу не выпустят, — сказал Макферсон.
— Давно вы здесь работаете? — спросил Чак.
— Четыре года.
— Раньше побеги бывали?
— Нет, бог миловал.
— А как насчет нарушения дисциплины? Скажем, человек пропал на час или два?
Макферсон помотал головой:
— Тоже не бывало. Нужно быть совсем уж ненормальным. Куда отсюда податься?
— А доктор Шин? — спросил Тедди. — Вы с ним знакомы?
— Само собой.
— Давно он здесь?
— Пришел на год раньше меня, если не ошибаюсь.
— Значит, пять лет.
— Вроде так.
— Он плотно работал с мисс Соландо?
— Я не в курсе. Вообще-то ее ведет доктор Коули.
— Это в порядке вещей — главврач ведет дело пациентки?
— Ну… — Макферсон сделал паузу.
Они ждали, пока шлепали «дворники» и темные ветки склонялись к ветровому стеклу.
— По-разному бывает. — Макферсон помахал рукой охраннику у ворот, в которые въезжал «паккард». — Доктор Коули ведет многих пациентов в корпусе С. И еще несколько в других корпусах.
— Кого кроме мисс Соландо?
Макферсон остановил машину перед мужским общежитием.
— Не возражаете, если я не стану выходить, чтобы открыть вам дверь? Поспите. Я уверен, доктор Коули ответит утром на все ваши вопросы.
— Макферсон, — обратился к нему Тедди, открывая дверь.
Тот обернулся к нему через спинку кресла.
— У вас это не слишком удачно получается, — сказал пристав.
— Что «это»?
Тедди ответил ему мрачноватой улыбкой и выбрался наружу под проливной дождь.
Их поселили вместе с Треем Вашингтоном и еще одним санитаром по имени Бибби Люк. Комната была приличная, с парой двухъярусных кроватей и столом, за которым Трей и Бибби играли в карты, когда они вошли. Вытерев мокрые головы белыми махровыми полотенцами, — кто-то оставил целую стопку на верхней кровати, — Тедди с Чаком придвинули еще пару стульев и присоединились к игрокам.
Играли в покер «по мелочи», и, если заканчивались монеты, в ход шли сигареты. Тедди раскрутил всех троих, взяв хороший прикуп, и в результате заработал пять баксов и восемнадцать сигарет на пиковом флеше. Сигареты он спрятал в карман и в дальнейшем играл с оглядкой.
Чак оказался настоящим игроком при всей своей внешней легкости, совершенно непредсказуемым, перед ним быстро выросла горка монет и сигарет, а потом и бумажек, и под конец он воззрился на нее с удивлением, словно не понимая, откуда что взялось.
— Пристав, у вас что, рентгеновские аппараты вместо глаз? — спросил Трей.
— Да просто везуха.
— Черта с два. Чё-то нам, сучкам, так не везет. Небось занимаетесь вуду.
— Может, просто сучкам не стоит дергать себя за мочку.
— Чего?
— Каждый раз, когда у вас на руках было меньше фула, вы дергали себя за мочку, мистер Вашингтон. — Чак показал пальцем на Бибби. — А этот сучок…
Все трое так и покатились.
— Он… погоди… он… у него зенки делаются как у белки… и перед тем как блефануть, он проверяет, сколько у кого жетонов… А когда у него сильная карта? Он сидит такой тихий-тихий, весь в себе…
Трей взорвался громким хохотом и хлопнул ладонью по столу.
— А пристав Дэниелс? Он как себя выдает?
Чак усмехнулся:
— Хотите, чтобы я сдал своего напарника? Нет уж, дудки.
— Колитесь! — Бибби тыкал пальцем в них обоих.
— Нет, увольте.
— Ага, ясно, — сказал Трей. — Все белые заодно.
Чак потемнел лицом и так на него посмотрел, что в комнате вдруг стало нечем дышать. У Трея запрыгал кадык, он уже было поднял руку, чтобы извиниться, как вдруг Чак произнес:
— А то. Одна компашка. — И рот его растянулся до ушей.
— Во сучок! — Трей хлопнул его по руке.
— Сучо-ок! — поддакнул Бибби.
— Сучара, — сказал Чак, и все трое захихикали, как маленькие девочки.
Тедди подмывало включиться в общее веселье, но он решил, что это выйдет ненатурально, вроде как чужак хочет показаться своим в доску. А как же Чак? У него это выходило как-то само собой.
— И что же выдавало меня? — спросил Тедди у Чака в темноте, когда они лежали в своих кроватях. В другом конце комнаты Трей и Бибби соревновались в храпе. Дождь за окном в последние полчаса несколько утих, словно копя силы или дожидаясь подкрепления.
— В карты? — уточнил Чак с нижней кровати. — Проехали.
— Нет. Я хочу знать.
— Ты ведь считал себя хорошим игроком, да? Признайся.
— Я считал себя неплохим игроком.
— Ошибочка вышла.
— Ты меня сделал.
— Да ну, заработал несколько баксов.
— Твой отец был игрок, я правильно понимаю?
— Мой отец был придурок.
— Извини.
— Ты тут ни при чем. А твой?
— Отец?
— Нет, дядя. Отец, кто ж еще.
Тедди попытался представить его в темноте, но увидел лишь руки в шрамах.
— Он был всем чужой, — сказал Тедди. — Даже моей матери. Он себя-то не понимал. Отождествлял себя со своей моторкой. И когда ее потерял, то и сам потерялся.
Чак никак не отреагировал, и Тедди решил, что его напарник спит. Вдруг он увидел отца целиком, сидящим на стуле дни напролет, когда не было никакой работы, — человека, которого всосало окружающее пространство.
— Эй, босс!
— Ты еще не спишь?
— Мы правда пакуем чемоданы?
— Да. Ты удивлен?
— Никаких обвинений, просто… не знаю, как сказать…
— Ну?
— Я еще никогда не отступал.
Тедди какое-то время лежал молча, а затем произнес:
— Мы не услышали ни слова правды. Не приблизились к ней ни на шаг, не за что зацепиться, неизвестно, как заставить их говорить.
— Да знаю, знаю. Логика железная.
— Но?
— Просто я еще никогда не отступал.
— Рейчел Соландо не могла ускользнуть босиком из запертой комнаты без посторонней помощи. И не одного человека. Всего заведения. Я знаю из опыта. Невозможно переломить сообщество людей, если они все не желают тебя слышать. А нас всего двое. Наилучший сценарий: угроза подействовала, и сейчас Коули, сидя в своем особняке, пересматривает всю стратегию. Может быть, утром…
— Так ты блефуешь?
— Я этого не говорил.
— Вот и играй с тобой в карты, босс.
Они помолчали. Тедди слушал морской прибой.
— Ты надуваешь губы, — наконец заговорил Чак уже слегка заплетающимся языком.
— Что?
— Когда у тебя на руках сильная комбинация. Всего на какую-то секунду, но ты делаешь это регулярно.
— Вот как?
— Спокойной ночи, босс.
— Спокойной ночи.
6
Она идет по коридору ему навстречу.
Долорес. В глазах — по нескольку каратов гнева. Откуда-то, вероятно из кухни, Бинг Кросби проникновенно поет «East Side of Heaven».[4]
— Бог мой, Тедди. Господи Иисусе!
Ее захлестывают эмоции. У нее в руке пустая бутылка из-под виски. Его виски. Он понимает, что она обнаружила его заначку.
— Ты хоть когда-нибудь бываешь трезвым? Хоть один день, блин? Отвечай.
Но это невозможно. Тедди не в силах говорить. Он онемел. Он не ощущает даже собственного тела. Он отчетливо видит, как она идет к нему по длинному коридору, но себя он не видит, не чувствует. За спиной Долорес, в конце коридора, висит большое зеркало, в котором он не отражается.
Она сворачивает налево, в гостиную, и открывается обгорелая, дымящаяся спина. В руке уже нет бутылки, а из волос тянутся вверх ленточки дыма.
Она останавливается перед окном.
— Гляди. Как они красиво смотрятся. Словно поплавки.
Тедди уже стоит рядом с ней, и она никакая не обгорелая, а, наоборот, насквозь мокрая, в чем он убеждается, положив руку ей на плечо и ощущая под пальцами ее позвонки, а она поворачивает голову и быстро целует его пальцы.
— Что ты делала? — Он задает этот вопрос сам не зная зачем.
— Погляди на них, вон там.
— Детка, ты почему вся мокрая? — спрашивает он и не удивляется тому, что его вопросы остаются без ответа.
Вид из окна оказывается для него неожиданностью. Вместо пейзажа, открывающегося из их квартиры в Баттонвуде, перед ним озерцо, которое можно было увидеть из хибарки, где они жили раньше. А в озере дрейфуют три гладких бревнышка, поворачиваясь почти незаметно для глаза, а водная гладь подернута мелкой рябью и серебрится под луной.
— Симпатичная беседка, — говорит она. — Такая белая. Даже отсюда чувствуется запах свежей краски.
— Да, симпатичная.
— Ну и? — вопрошает Долорес.
— Я многих убил на войне.
— Поэтому ты пьешь.
— Возможно.
— Она здесь.
— Рейчел?
Долорес кивает.
— Она никуда не пропала. Ты почти догадался. Почти.
— Закон четыре.
— Это шифр.
— Да, но что он означает?
Долорес кивает.
— Она никуда не пропала. Ты почти догадался. Почти.
— Закон четыре.
— Это шифр.
— Да, но что он означает?
— Она здесь. Тебе нельзя уезжать.
Он обнимает ее сзади, зарывается лицом в ее шею.
— Я не уеду. Я тебя люблю. Я так тебя люблю.
Из-под его рук, лежащих у нее на животе, потекла струйка.
— Тедди, я труп.
— Нет.
— Да. Проснись.
— Ты здесь.
— Неправда. Открой глаза. Она здесь. Ты здесь. И он тоже. Посчитай койки. Он здесь.
— Кто?
— Лэддис.
Это имя продирает его до костей.
— Нет.
— Да. — Она закидывает голову назад и смотрит ему в глаза.
— Ты ведь знал.
— Нет.
— Знал, знал. Тебе нельзя уезжать.
— Ты постоянно напряжена.
Он начинает разминать ей плечи, и в ответ, от неожиданности, она издает тихий стон, вызывающий у него мгновенную эрекцию.
— Уже нет, — говорит она. — Я же дома.
— Это не дом, — говорит он.
— А что же? Это мой дом. Она здесь. И он здесь.
— Лэддис.
— Лэддис, — повторяет она за ним. И после паузы: — Я должна идти.
— Нет. — Он плачет. — Нет. Останься.
— Господи. — Она снова прижимается к нему. — Отпусти меня. Отпусти.
— Пожалуйста, не уходи. — Его слезы капают ей на живот и смешиваются с вытекающей из нее жидкостью.
— Позволь тебя еще немного подержать. Еще чуть-чуть. Пожалуйста.
С ее губ слетает пузырек звука — полувздох, полустон, отрывисто-прекрасный в своей отчаянности, и она прикладывается губами к его согнутым пальцам.
— Хорошо. Держи крепко. Изо всех сил.
Он обнимает свою жену. И держит, держит.
В пять утра, когда землю поливал дождь, Тедди спустился с верхней кровати, достал из кармана плаща блокнот, сел за стол, где они накануне играли в покер, и раскрыл его на странице с записью «закона 4» от Рейчел Соландо.
Трей и Бибби продолжали храпеть так же громко, как барабанил дождь. Чак спал тихо, на животе, и его кулак как будто что-то нашептывал ему в ухо.
Тедди смотрел на страницу. Все так просто, если знать ключ. В сущности, детский шифр. И все-таки шифр, какой ни есть, так что Тедди до шести часов с ним разбирался.
Оторвавшись от блокнота, он увидел, что с нижней кровати, подперев кулаком подбородок, на него глядит Чак.
— Мы уезжаем, босс?
Тедди помотал головой.
— Счас хрен уедешь, — раздался голос Трея, который вылез из кровати и поднял жалюзи: пейзаж тонул в жемчужной пелене. — Вон чё деется.
Удерживать сновидение становилось ему все труднее, ее запах улетучился одновременно с поднятием жалюзи, с сухим покашливанием Бибби, с громким зевотным потягиванием Трея.
Тедди думал, и отнюдь не в первый раз, о том, не станет ли этот день, еще один день тоски по ней, для него последним. Если бы он мог повернуть время вспять и вернуть то утро и тот пожар, чтобы в нем погиб он, а не она, он бы это сделал. Без вопросов. Такого вопроса не существовало. Но шли годы, а тоска не убывала, только росла, и его потребность в ней превратилась в незаживающую, кровоточащую рану.
Я обнимал ее, хотелось ему сказать Чаку и Трею и Бибби. Я обнимал ее, пока Бинг Кросби проникновенно пел по радио на кухне, я вдыхал ее запах вместе с запахами нашей квартиры в Баттонвуде и озера, где мы с ней жили в то лето, и ее губы касались моих согнутых пальцев.
Я обнимал ее. Вот то, чего этот мир мне дать не в состоянии. Этот мир может мне только напомнить о том, чего у меня нет и никогда не будет и что у меня было так недолго.
Мы должны были вместе состариться, Долорес. Вырастить детей. Гулять под старыми деревьями. Я хотел видеть, как морщинки отпечатываются на твоем лице, и быть свидетелем появления каждой новой морщинки. Мы должны были умереть вместе.
А не так. Не так.
Я обнимал ее, хотелось ему сказать, и если бы знать наверняка, что мне надо только умереть, чтобы она снова оказалась в моих объятиях, я бы выстрелил себе в голову быстрее, чем об этом можно подумать.
Чак ждал, глядя на него.
— Я разгадал шифр, — сказал Тедди.
— Да? И это всё?
День второй Лэддис
7
Коули встретил их в вестибюле корпуса В. Он весь промок, и вид у него был такой, будто ночь он провел на автобусной остановке, примостившись на скамейке.
— Вся хитрость, доктор, заключается в том, чтобы не просто лечь в кровать, а с целью поспать, — сказал Чак.
Коули вытер мокрое лицо носовым платком.
— Вот как? Мне тоже показалось, пристав, что я что-то упустил из виду. Значит, поспать. Ну конечно.
Они поднялись по пожелтевшим ступенькам и кивком поздоровались с дежурным на первом посту.
— А как нынче поживает доктор Нэринг? — спросил Тедди.
Брови Коули поднялись и устало опустились.
— Приношу свои извинения. Джеремайя гений, но ему не хватает хороших манер. Он обдумывает идею книги про мужчину-воина в истории цивилизации. И упорно заводит разговор на эту тему, пытаясь подогнать людей под готовые схемы. Еще раз прошу прощения.
— И часто вы, ребята, это практикуете?
— Что практикуем, пристав?
— Попиваете в свое удовольствие, а заодно, гм, прощупываете людей?
— Профессиональный интерес, я полагаю. Сколько нужно психиатров, чтобы вкрутить лампочку?
— Не знаю. Сколько?
— Восемь.
— Почему восемь?
— Ой, только давайте без психоанализа.
Тедди перехватил взгляд напарника, и оба рассмеялись.
— Психиатры шутят, — сказал Чак. — Кто бы мог подумать!
— Вы в курсе текущего положения дел в нашей области, господа?
— Без понятия, — ответил Тедди.
— Война. — Коули спрятал зевок в мокром носовом платке. — Идеологическая, философская и даже, представьте, психологическая.
— Вы же доктора, — заметил Чак. — Должны играть в безобидные игры, делиться игрушками.
Коули улыбнулся. Они миновали второй пост. Эхо принесло крик пациента. Это был жалобный вой, в котором слышалась безнадега, точное знание: кричи не кричи — желаемого не получишь.
— Старая школа верит в шоковую терапию и лоботомию, лечебные же процедуры только для очень смирных больных, — рассказывал Коули. — Мы ее называем психохирургией. Новая школа увлечена психофармакологией. За ней будущее, говорят они. Может, и так. Я не знаю.
Он остановился, держась за перила, на полдороге между вторым и третьим этажом, и его усталость представилась Тедди в виде отдельного живого существа, которое вместе с ними одолевает подъем.
— И как эта психофармакология находит практическое применение? — поинтересовался Чак.
— Недавно было одобрено новое средство, литий, он расслабляет психотических больных, укрощает их, как выразились бы некоторые. Кандалы уходят в прошлое. Цепи, наручники. Даже решетки, говорят оптимисты. Представители старой школы, естественно, отвечают, что замены психохирургии нет, но их оппоненты, думается мне, сильнее, и за ними стоят большие деньги.
— Чьи деньги?
— Фармацевтических компаний, чьи ж еще. Купите пакет акций, господа, и потом отдыхайте на собственном острове. Старые школы, новые школы. Кажется, я начинаю заговариваться.
— А сами-то вы к какой принадлежите? — осторожно спросил Тедди.
Коули улыбнулся:
— Как вам сказать, многие пациенты нуждаются в медикаментозном лечении, а кого-то надо заковывать в кандалы. Бесспорно. Скользкая тропка. Подбрось яд в колодец, и эту воду уже не очистишь, так?
— Так, — согласился Тедди.
— Во-от. И то, к чему следует прибегать в крайнем случае, постепенно становится стандартной процедурой. Ко всему прочему, я, кажется, путаюсь в метафорах. Поспать. — Он кивнул Чаку. — Правильно. В следующий раз попробую.
— Я слышал, здорово помогает, — ободрил его Чак, и они снова двинулись вверх, остался последний пролет.
В палате Рейчел главврач тяжело опустился на край койки, а Чак привалился к косяку.
— Эй. Сколько нужно сюрреалистов, чтобы вкрутить лампочку?
Коули посмотрел на него.
— Сдаюсь. Сколько?
— Рыба. — Чак весело заржал.
— Когда-нибудь вы повзрослеете, пристав, — сказал Коули.
— Сомневаюсь.
Тедди, державший перед собой лист бумаги, постучал по нему пальцем, дабы привлечь их внимание.
— Взгляните еще раз.
ЗАКОН 4
Я 47
ИМ 80
+ ВАС 3
НАС 4
НО
КТО 67?
Подумав немного, Коули сказал:
— Я слишком устал, пристав. По мне, так полная белиберда. Извините.
Тедди посмотрел на Чака. Тот помотал головой.
— Этот плюс, он заставил меня еще раз задуматься. Обратите внимание на первое подчеркивание. Это подсказка, что надо сложить цифры в двух строчках. Что мы получаем?