Невероятно, но ее слова позабавили герцога. В его глазах вспыхнула восторженная ирония.
— Привлекательные свойства? Возможно, я просто люблю разнообразие…
— Довольно! И вот еще что: когда вы смотрите на моего брата Йена или слышите его имя, в ваших глазах мелькает какое-то зловещее выражение. И это всякий раз. И это не очень умно с вашей стороны. И да, полагаю, я единственная это заметила.
О Боже!
Наступила такая тишина, словно над ними вдруг раскрылся незримый купол. Герцогу уже не было смешно.
Женевьева никогда не видела его таким притихшим. Он словно хотел скрыться, как дикое животное, сливающееся с окружающим пейзажем благодаря маскировочной окраске в надежде избежать нападения или собираясь напасть. Она загнала его в угол, и ему это не понравилось. И тут Женевьеве стало страшно, так как она не сомневалась, что герцог опасен, изобретателен и безжалостен, особенно когда у него нет выхода.
Она догадывалась, что это случалось с ним не так уж часто.
Видно было, как он напряженно думает. Ее сердце учащенно билось, но разочарование сделало ее безрассудной и смелой, и впервые в жизни ей стало все равно.
Женевьева с неумолимым видом ждала его ответа. Она и глазом не моргнула.
Герцог вздохнул:
— То зловещее выражение, которое вы якобы замечаете на моем лице, всего лишь следствие несварения желудка.
Но голос у него был чуть раздраженный. Веселые нотки вернулись, но теперь к ним примешивалось предостережение. Он не потерпит подстрекательств с ее стороны.
Женевьева понизила голос:
— Что сделал Йен? Это имеет какое-то отношение к леди Абигейл? Я знаю своих братьев, лорд Монкрифф.
Молчание. Ветерок снова взъерошил его волосы. Его лицо было очень суровым. Он посмотрел на нее, потом отвернулся и перевел взгляд на Йена. Казалось, герцог высечен из гранита.
Женевьева была рада, что она сейчас не на месте Йена.
— Вы слишком много себе позволяете, — холодно ответил он.
— Позволяю? Я позволяю?! Я полагаю, это прежде всего относится к вам. Что такого натворил Йен? Можете мне довериться. Я никому не скажу.
Она смотрела на профиль герцога: мужественный подбородок, в котором не было ни малейшего намека на мягкость, сурово сжатые губы, изящный нос, прямой, словно лезвие, — все как будто выточено из камня.
— То, что сделал Йен, не предназначено для ушей дам, мисс Эверси. Скажу только, что это было смертельное оскорбление. Меня могли бы повесить за его убийство, но немногие мужнины отважились бы меня осуждать.
Вот как. Женевьева шумно выдохнула.
Холод, исходящий от герцога, должен был отпугнуть ее. Но теперь она понимала, что именно это и было его намерением.
— Смертельное оскорбление? Я не настолько невинна, как вы думаете. Мне известно, что Колин чуть не умер из-за того, что карабкался по шпалерной решетке в окно замужней графини. Мне известен распутный нрав моих братьев. Но уверяю вас, у них доброе сердце…
— Мисс Эверси. Сейчас я не в состоянии слышать ничего хорошего о ваших братьях.
Его голос был мрачным и угрожающим, от него веяло могильным холодом. Однако Женевьева продолжала:
— …и, к сожалению, они время от времени совершают непростительные ошибки. Когда весь мир у ваших ног, вполне можно стать жадным и безрассудным. Но у них действительно доброе сердце, они самые верные друзья на свете, а Чейз даже отличился на войне…
Взгляд герцога заставил Женевьеву замолчать.
Он был почти затравленным, яростным и полным решимости. Женевьева поняла, что он собирается сказать ей правду о поступке Йена, и в то же время он не хотел, чтобы она об этом узнала. Но теперь, когда она желала остановить его, было уже слишком поздно.
— Я нашел его в постели с моей невестой. Они оба были обнажены. Я обнаружил его, потому что уже подозревал. Я видел, как он отважно взбирался на дерево и залезал в окно ее спальни три ночи подряд, прежде чем я сумел на четвертую ночь остановить его действия.
Каждое слово герцога было словно пощечина. Обнажены. Постель. Невеста.
Эта сцена возникла перед ее глазами с поразительной, пугающей четкостью. Ее брат раздевается и залезает в постель. Герцог караулит его, охваченный гневом? Горем? Чувствовал ли он опустошение? Боль, уязвленную гордость или…
Как Йену вообще удалось уйти оттуда живым?
Ей было неприятно, что этот гордый человек стал свидетелем подобной сцены. Даже сама мысль об этом была невыносима.
— Вы любили ее? — прошептала она и тут же пожалела о том, с какой легкостью задала этот вопрос вчера.
Герцог медленно покачал головой с горестным и усталым видом. К счастью, его взгляд уже не был таким ожесточенным.
— Я мог бы полюбить в дальнейшем, — тихо ответил он.
Женевьеве оставалось только догадываться о значении этих слов.
Она не стала задавать лишних вопросов. Если он любил так же сильно, как и ненавидел, то мог в конце концов превратить жизнь девушки в ад.
Внезапно Женевьева ощутила благодарность за то, что ей целовали только руку, за свою любовь к Гарри, за то, чего она не знала о любви и близости.
Теперь они оба смотрели на Йена.
Подобно Гарри и Миллисент, он предстал перед Женевьевой в новом свете. Йен изо всех сил старался выглядеть беззаботным, но она прекрасно знала своего брата. Он смеялся слишком громко, слишком бурно жестикулировал. Изображал саму беспечность перед герцогом. Вот почему он был таким издерганным и бледным. Женевьеве стало почти смешно.
Ей не хотелось верить в жестокость намерений этого бесшабашного озорника, который пошел на поводу у своих желаний и забрался в чужое окно. Он не предполагал, что может оказаться поругана не только чья-то гордость, но и разбито сердце, разрушена жизнь, надежды. Сейчас такое поведение казалось ей невероятно жестоким.
Но мужчины, несмотря на все свое обаяние, обычно эгоистичны, и герцог не исключение.
— Простите, — тихо и искренне произнесла она. — Это был безобразный поступок.
Герцог положил руки на колени, но тут же снова уронил их.
— Да, — пожал он плечами.
— А вы в своей жизни никогда не совершали ничего постыдного?
Он медленно повернулся к ней и угрожающе прищурился. Женевьева храбро встретила его взгляд. К сожалению, ей не удалось приподнять бровь. Как бы ей хотелось, чтобы у нее было свое особенное ироничное выражение лица! И в этом она завидовала герцогу.
— Это произошло со мной, — напомнил он.
— Ах да!
Его губы тронула чуть заметная улыбка. Твердые, очень мужественные и податливые губы. Наверное, такие хороши для поцелуя.
— А Йен извинился перед вами?
— Я ему не позволил. Все равно я не поверил бы ему. Он сожалел лишь о том, что попался. Сожалел, что я помешал им обоим прежде, чем они смогли продолжить начатое. Но сожалеть о том, что он неотвратимо изменил мою жизнь? Лишил меня возможного счастья? Сомневаюсь, чтобы он вообще об этом думал. Я хочу заставить его пожалеть о содеянном.
Господи! Неужели его сердце и вправду было разбито? Или это в нем говорила уязвленная гордость? Недаром ходили легенды о том, что случалось с людьми, которые перешли герцогу дорогу.
— Возможно, если бы вы ему это объяснили… — осторожно начала Женевьева.
Герцог раздраженно вздохнул:
— Ради Бога, мисс Эверси. Я мужчина. Я не собираюсь всем рассказывать о своем счастье, Я либо стреляю на месте, либо мщу потом. И то и другое у меня отлично получается.
«Мщу потом…»
И тут до Женевьевы дошло. Она раскрыла рот, но тут же одернула себя.
— И я должна стать вашей местью?
Снова затравленное молчание. Он смотрел на нее другими глазами, придумывал новую стратегию.
— Что вы намеревались сделать? Соблазнить меня и бросить? «Ха-ха, смотри, Йен Эверси, я обесчестил твою сестру так же, как ты обесчестил мою невесту».
Женевьева могла поклясться, что этот чертов герцог с трудом сдерживал улыбку.
— Обесчестил?
Она свирепо посмотрела на него.
— Что ж, если вы так говорите… — мрачно продолжил он.
Сейчас ее дразнить было опасно.
Казалось, Женевьева должна была испытывать шок, негодование и ярость. Она должна была гневно посмотреть на него и убежать прочь, должна была сделать герцогу выговор.
Но вместо этого ей ужасно хотелось поступить как-то иначе, например, улыбнуться.
Герцог заметил ее нерешительность и не преминул ею воспользоваться.
— Это сработало бы?
Женевьева вздохнула.
— Возможно, если бы я оказалась более сговорчивой, — заверила она его. — И меньше любила Гарри. В конце концов, вы ведь герцог.
— А это впечатляет, — договорил он. — Да, вы не очень-то шли мне навстречу. Наоборот, пытались соблазнить меня другими молодыми дамами. Должен сказать, Оливия произвела на меня впечатление. Вы умеете нарисовать притягательный портрет человека, и я был почти убежден.
— Это сработало бы?
Женевьева вздохнула.
— Возможно, если бы я оказалась более сговорчивой, — заверила она его. — И меньше любила Гарри. В конце концов, вы ведь герцог.
— А это впечатляет, — договорил он. — Да, вы не очень-то шли мне навстречу. Наоборот, пытались соблазнить меня другими молодыми дамами. Должен сказать, Оливия произвела на меня впечатление. Вы умеете нарисовать притягательный портрет человека, и я был почти убежден.
— Ничего подобного.
Герцог снова рассмеялся — низкий, мужской смех.
Женевьева заметила, что Гарри повернулся к ним. Он прикрыл глаза рукой, выронил клюшку для гольфа, и стоявшие рядом девушки рассмеялись.
— Что ж, мы пришли к выводу, что месть, которую вы планировали, не сработает, — твердо сказала она своему странному новому другу. — Теперь вы захотите застрелить Йена? Я этого не позволю.
— Не позволите? Закроете его свои телом? Было бы очень жаль. И вы уверены, что не желаете, чтобы я скомпрометировал, обесчестил и бросил вас?
При других обстоятельствах подобный вопрос ни за чтобы не вызвал у Женевьевы улыбку. Её мать внушила ей ужас к таким словам, за каждым из которых крылось глубокое значение и своя история.
Но она все же улыбнулась.
И тоже предстала в новом свете.
Герцог улыбнулся в ответ, словно этот разговор доставлял ему небывалое удовольствие.
Какая странная беседа! Совсем недавно они поставили все с ног на голову. Не важно, было ли разбито его сердце или только уязвлена гордость. И все же…
Тут у Женевьевы мелькнула новая мысль.
— А вы бы действительно все это сделали? — Ей не хотелось повторять слова «компрометировать», «соблазнять» и «бросать». — Конечно, это невозможно. Я просто хочу знать.
Герцог перестал улыбаться, отвернулся и принялся лениво обрывать маленькие ромашки, которым угораздило вырасти поблизости.
— Не следует задавать такие вопросы, на которые в глубине души вы не хотели бы получить честный ответ.
Герцог взглянул ей прямо в глаза без тени улыбки, с горестным выражением признания, словно предупреждая не забывать о том, кто он.
— Но я вам нравлюсь, — с укором произнесла Женевьева.
— Вздор! Вы слишком умны. А от этого одни неприятности. Я и минуты не мог бы прожить спокойно, зная, что вы видите меня насквозь.
Женевьева весело рассмеялась — ее смех такой живой и задорный.
Гарри тут же обернулся к ним. Конечно, он знал ее смех и всегда лучше других мог заставить ее рассмеяться. Он прикрыл глаза рукой, выпрямился и внимательно посмотрел на Женевьеву и герцога.
И тут герцог быстро произнес небрежным тоном:
— Не отворачивайтесь. Не смотрите на него. Делайте, что я говорю, а потом наблюдайте.
— Что…
— Тихо!
В голосе герцога звучала уверенность, и Женевьева подчинилась.
Он подался вперед и снова легко коснулся двумя пальцами ее руки. Нежно погладил и чуть придавил к траве ладонь, словно присевшую отдохнуть бабочку.
Гарри внимательно перевел глаза с герцога на руку Женевьевы, будто его дергали за невидимую ниточку, застыл на месте и смотрел не отрываясь. Если бы Гарри был животным, его шерсть встала бы дыбом от ярости.
И в следующий момент он нахмурился. В этом не было никакого сомнения.
Женевьева затаила дыхание. Она послушно старалась не смотреть на Гарри и смотрела на землю. Успела заметить золотой перстень с печаткой на пальце герцога, его длинную элегантную руку, безупречно ухоженную, на которой, однако, выделялись вены, словно он всю жизнь занимался тяжелым трудом. На запястье вились темные волоски, которые были так близко, что если бы она пожелала, то могла бы их коснуться. Его рука казалась очень смуглой на фоне ее светлой руки, потому что Женевьева берегла кожу от солнца. Герцог мог бы накрыть ладонью всю ее руку, защитить, сломать, успокоить или заставить покориться.
Странно, как рука, которой касался герцог, внезапно стала центром притяжения для трех человек.
— У вас непозволительно нежная рука, мисс Эверси, — пробормотал он.
И убрал пальцы.
Ее глаза расширились. Она не могла поднять голову.
Женевьева была потрясена этим сказанным украдкой комплиментом, слова герцога медленно проникали в ее кровь, словно выпитый бокал хереса. Она взглянула на него, недовольно нахмурилась и коротко выдохнула, чтобы успокоиться.
Место, которого он коснулся, стало особым. Словно он извлек из камня меч, а не просто убрал пальцы.
Наконец Женевьева подняла голову и посмотрела на герцога.
И он тоже предстал в новом свете.
— А теперь смейтесь, — прошептал он. — Будьте убедительны, И ради Бога, не смотрите на него. Смотрите на меня. Смейтесь же, смейтесь! — прошипел он, потому что Женевьева никак не могла отвести от него зачарованного взгляда.
Она откинула голову:
— Ха-ха-ха!
Герцог закатил глаза.
— Красивые зубы, — сухо заметил он. — Вам повезло родиться в богатой семье, иначе, попытавшись играть на сцене, вы умерли бы с голоду. А теперь смейтесь и смотрите на меня.
Женевьева безропотно подчинялась приказаниям герцога.
Он улыбнулся.
Сначала улыбка была чуть заметной, но через мгновение стала душевной, чувственной, обволакивающей ее, как норковая накидка. Женевьева кожей ощущала эту улыбку. По спине у нее пробежали мурашки, словно он коснулся ее пальцами или только собирался это сделать. Она почувствовала, что попала в ловушку, но это было так заманчиво. И опять она растерялась.
Тут Женевьева вспомнила, что герцог просто показывает ей, как надо улыбаться. Это ее отрезвило.
«Господи, кому он может так улыбнуться?»
Краем глаза Женевьева заметила, как Гарри беспокойно переминается с ноги на ногу. Словно лошадь, которой досаждают мухи. Он оперся о крикетную клюшку, с задумчивым видом ковыряя ею землю. Никогда прежде Женевьева не видела такого выражения на его лице, с каким он сейчас следил за ней и герцогом.
Взгляд его светло-голубых глаз стал жестким. Подбородок был решительно выдвинут вперед.
Что это? Ревность? Желание защитить ее? Обычно Гарри чувствовал себя вполне уютно в этом мире. Он дарил ему радости, развлечения, покой и много преданных, хороших друзей, как Женевьева, а совсем скоро подарит еще и жену. Неудивительно, что он всегда воспринимал расположение Женевьевы как должное.
Но что будет делать Гарри, если его мир вдруг изменится?
Злорадная мысль промелькнула в голове Женевьевы.
— Как вы узнали? — прошептала она.
— Он смотрит на вас всякий раз, когда вы смеетесь. Всякий раз. Все это время он стремился произвести на вас впечатление. И заметил, когда я прикоснулся к вам. Даже если вы и не обратили внимания. А теперь, кажется, уже двое мужчин готовы запустить в меня крикетным мячом.
Герцог имел ввиду Йена, который с нескрываемым подозрением смотрел на них.
Женевьеве стало почтой смешно.
— В этом вы правы.
— У вас довольный вид, мисс Эверси. Кстати, если вы сейчас будете смотреть на них, то все ваши достижения сойдут на нет. Так что снова посмотрите на меня и попытайтесь придать вашему взгляду нечто, хотя бы отдаленно напоминающее нежность. Соблазнительный румянец не останется незамеченным. Или, если вам неприятно, смотрите вдаль.
Но Женевьеве уже надоело подчиняться приказам герцога. С вызывающим видом она обхватила колени руками и прислонилась к ним щекой, чтобы не смотреть ни на кого хотя бы минуту.
Муслин платья был восхитительно прохладным, и только тут Женевьева заметила, что у нее горят щеки. Все утро ей пришлось переживать невиданные до сих пор эмоции. От этого ее бросало то в жар, то в холод. «У вас непозволительно нежная рука», и «У вас красивые губы».
Комплименты настолько особые, смелые и необычные, что Женевьева не могла вспоминать о них не краснея. Ей хотелось повторять их снова и снова и в то же время забыть.
Как жаль, что их сделал не Гарри.
Женевьева не знала, приятна ли ей его ревность. Она сделала глубокий вдох и поняла, что на смену боли, мучившей ее несколько дней, пришла радость.
Герцог снова заговорил. Не поднимая лица от колен, Женевьева подумала, насколько соответствует его образу его голос. Он звучал словно струнный инструмент и отличался легкой хрипотцой. Его голос отдавался у нее внутри. Лучше бы слушать, как герцог читает стихи, чем…
— Итак, мисс Эверси, вы собираетесь позволить ему сделать предложение вашей подруге?
…чем вот это.
— А что еще мне остается? Признаться в своей вечной любви?
Ее голос прозвучал сдавленно и раздраженно. Подобный вопрос казался ей нелепым.
— Разве он вас не любит? Вы ведь сами сказали, что всегда в это верили. Если это правда, тогда что вам мешает? Уж точно не ваша семья или отсутствие средств. Возможно, все дело в его семье или состоянии.