Он должен застрелить ее из принципа.
Ему не должно быть все равно, и он сделает это.
Герцог пытался не быть безразличным. Он собирался пойти для этого на все, как только они с Абигейл поженятся, по этой причине он и сделал ей предложение. Уже давно никакая другая женщина так не воспламеняла его воображение. Ему нравился ее беззаботный смех, ее низкий бархатистый голос, изгиб ее губ, цвет ее волос, пышное тело, ее простота. Абигейл нельзя было назвать глупой, но и слишком глубокомысленной она не была тоже. Ее общество было ему столь же приятно, как весенние дни или вкусная еда. Она без устали флиртовала, порой была вызывающей, но никогда — грубой. Герцог был умен. Он принял решение сделать Абигейл своей женой, прекрасно понимая, чем кончатся его ухаживания: он — богатый герцог, она — дочь знатного, но обнищавшего барона.
И тем не менее он ухаживал за Абигейл как истинный джентльмен, изумляя всех и каждого. Однако он не желал знать, насколько доступной была его будущая жена, поэтому он всего один раз поцеловал ее. Но этот поцелуй того стоил. И герцог понял, что прикосновение ее губ способно заставить его пылать, он желал сделать ее своей возлюбленной, к тому же Абигейл совершенно не воспротивилась поцелую. Во все времена браки заключались и по менее веским причинам.
А ведь любовь — не что иное, как близкие отношения, какие могут сложиться за годы совместной жизни. Разве не свойства души разжигают ваше воображение, как если бы вы ночью смотрели на небо и видели не просто плеяду блестящих звезд, а огромный звездный луг? Разве не так?
Герцог был уверен: когда-то он знал, что такое любовь. Но сейчас он утратил это знание.
Однако он все же хотел попытаться.
И вот теперь потеря такой возможности приводила его в ярость. И не только это. Какое нелепое слово — «рогоносец»! Ни больше ни меньше. Сейчас герцог все еще не мог понять, какое именно чувство по-настоящему завладело им.
Абигейл выставила его дураком. И в этом ей помог Эверси.
Никто никогда не делал этого дважды без того, чтобы понести всю тяжесть наказания.
И сейчас герцог понял — им овладело желание отомстить.
— Как и мистер Эверси, я покидаю твой дом тем же путем, каким и вошел, Абигейл: через парадный вход, мимо твоего встревоженного лакея, чья преданность твоей семье оказалась слабее герцога с револьвером. Учитывая твое пристрастие к ночным посетителям, тебе стоит нанять более стойкого слугу. Мы с тобой сойдемся на том, что разрыв помолвки произошел по обоюдному согласию. Ты сообщишь своему отцу, что ему придется искать другой способ расплатиться с долгами. Я больше не желаю иметь с вами никаких дел. Возможно, самым лучшим выходом будет поездка на континент, пока все не уляжется.
Приказ, а не предложение, и Абигейл это знала.
Скорее всего в ее отсутствие сплетни о причинах ее поспешного отъезда найдут благодатную почву, и злые языки ее не пощадят. Возможно, после этого случая больше никто не пожелает жениться на ней. По крайней мере никто знатный и богатый.
Она это заслужила.
Герцог молча наблюдал, какое впечатление произвели его слова.
— Алекс… Мы с Йеном никогда… — Голос Абигейл дрожал. От высокомерия не осталось и следа. Теперь она уже умоляла. — Я не хотела… У меня и в мыслях не было…
Даже сейчас от герцога не укрылась чувственная хрипотца в ее голосе, и он ощутил то же, что и спящая кошка, которую вдруг начали поглаживать.
«Мужчины слишком просто устроены, — подумал он с горьким презрением к себе, к Эверси и ко всем другим мужчинам, которые брали все, что хотели. — Мы считаем себя такими умными. И все же всякий раз удивляемся, когда нас обманули или выставили в нелепом свете».
Абигейл была его последней надеждой. Случись нечто иное, его потеря оказалась бы более велика, а их у герцога было предостаточно. Эхо потерь не смолкало в его душе.
Должно быть, Абигейл заметила трещину в его броне. Очень медленно она опустила простыню, и герцог увидел прелестные груди.
«Господи…»
Он смотрел на них не отрываясь, ведь в конце концов он был мужчиной. Он мог одновременно испытывать восхищение и неприязнь. И в такой момент она пытается продать себя? Не настолько уж он прост.
— Мне все равно. Прикройся.
Герцог спокойно защелкнул предохранитель, сунул револьвер за пояс и только теперь ощутил огромную усталость. Его руки и плечи отяжелели, и когда гнев стих, он чувствовал лишь холод и опустошение, как после приступа лихорадки.
Абигейл выдохнула, и ее плечи поникли. Неужели она и вправду думала, будто он может ее убить? Другой бы смог. И он мог бы так поступить десять лет назад.
Герцог повернулся к двери. Но тут Абигейл снова заговорила:
— Что ты собираешься с ним сделать?
Поистине гениальный вопрос. Герцог погубил не одного мужчину, посмевшего встать у него на пути или предавшего его. Он мог уничтожить человека с холодной решимостью и расчетливым коварством. Он совершал поступки, которыми не мог бы гордиться, но о которых не, сожалел, и это подтверждала его репутация, подкрепленная слухами. Герцог был невероятно богат, и его все боялись.
Он не был добрым человеком и не умел прощать.
И Абигейл была права: его никто не любил.
— С чего ты решила, будто я собираюсь что-то делать? — спокойно ответил он.
Он закрыл дверь и начал спускаться по лестнице, оставив Абигейл в растерянности.
Глава 2
Оставался всего один листок. Почему бы ему просто не сдаться и не присоединиться к своим братьям на земле? Что за упрямство!
Женевьева послушно посмотрела наверх, куда указывал лорд Гарри Осборн. Они стояли на длинной, усаженной деревьями подъездной аллее к дому Эверси. Над ними простиралось небо, ярко-голубое после дождя. Вся земля была живописно усыпана опавшими листьями, красными, золотыми и коричневыми, шуршавшими у них под ногами. Стояла осень, с деревьев облетели листая, и они выглядели теперь такими беззащитными.
Все, кроме одного. И конечно, Гарри не преминул это заметить.
Последний, качающийся на ветру листок символизировал либо неопределенность, либо стойкость духа — мнения Женевьевы и Гарри расходились.
«Давай же, падай, ради Бога», — мысленно просила она.
Темно-синие, как и у всех Эверси, глаза Женевьевы неотрывно смотрели на листок. Но ей никогда не удавалось повлиять на окружающий мир усилием воли или загадыванием желания на одуванчиках и звездах, как бы она ни старалась.
Лорд Гарри Осборн станет виконтом Гарлендом после смерти отца. Сейчас он был просто молодым лордом с роскошной шевелюрой, переливающейся всеми оттенками золота, искусно завитой и открывающей бледный высокий лоб, и с профилем, который Женевьева Эверси могла бы по памяти в темноте высечь из мрамора и установить на фортепиано, если бы не опасалась, что ее братья умрут со смеху.
Возможно, и к лучшему, что она не умела лепить.
Тем не менее Женевьева упорно делала эскизы и рисовала маслом, однако обладала весьма скромным талантом. Ее это не расстраивало. Истинный дар Женевьевы заключался в том, что она могла находить красоту в окружающих вещах, будь то работа итальянского мастера или профиль будущего виконта.
Они встретились три года назад. Он был дальним родственником ее обожаемой подруги, леди Миллисент Бленкеншип, и его пригласили в гости. Гарри оказался умным, веселым, самоуверенным, Подчас слишком жизнерадостным и склонным выражаться чересчур пылко. Весь мир восторженно лежал у ног красивого молодого аристократа. Женевьева отличалась живым умом, пунктуальностью и всякий раз, прежде чем что-то сказать, тщательно обдумывала и взвешивала все слова. Определенно поговорка «в тихом омуте черти водятся» подходила к ней как нельзя лучше. И в то время как рассеянность непосредственного Гарри зачастую приводила его в ужас, не говоря уже о других, Женевьеву она очаровывала, и она превзошла себя в умении заглаживать различные неловкости. Они оба были пленены красотой, оба были ревностными поклонниками искусства, поэзии и прозы и считали друг друга необычайно остроумными. Три года они оба вместе с жизнерадостной, открытой и прелестной леди Миллисент (которую Женевьева втайне считала чем-то вроде их общего баловня) были практически неразлучны. Так что другие знакомые обращались к ним не иначе, как «Гарри-Женевьева-Миллисент».
Они оба никогда не говорили о взаимной привязанности. Но она была очевидна. Чувства Женевьевы к Гарри не могли укрыться от посторонних глаз, как светящиеся нимбы над головами святых на средневековых картинах.
Три года Женевьева ждала, пока Гарри соберется с духом и сделает ей предложение. Единственным препятствием для их брака могла стать нехватка средств. Гарри унаследует титул, но всем было известно, что для процветания родовых земель ему была нужна богатая невеста. Отец Женевьевы проявлял снисходительность, когда дело касалось жен его сыновей, а когда речь заходила о дочерях, в дело всегда вмешивалась мать. Она хотела, чтобы все они вышли замуж за богатых и знатных людей.
Но ее родители любили Гарри. Его вообще все любили. Женевьева была уверена, что ей удастся убедить и мать, и отца дать разрешение на брак.
На осенний праздник в дом Эверси гости съезжались несколько дней, кто верхом, кто в экипаже. Гарри приехал накануне вечером, Миллисент — поздно ночью. Потирая заспанные глаза, она поспешно легла в отведенной ей спальне и скорее всего еще спала сладким сном наверху или потягивала из чашки шоколад, отбрасывая со лба пышные пряди русых волос. Миллисент не любила рано вставать. Обычно она последней покидала бал и последней поднималась утром. Женевьева же пробуждалась с первыми лучами солнца, словно птичка, и ничего не могла с собой поделать. Гарри тоже рано вставал, у него было полно энергии, и день всегда был для него короток, поскольку он еще не попал в ловушку азартных игр, не лазил по шпалерным решеткам в окна замужних графинь и не делал других подобных вещей, после которых молодой человек обычно поздно возвращается к себе в комнату, а потом все утро храпит в постели, швыряя ботинком или другим попавшимся под руку предметом во всякого, кто осмелится постучаться в дверь до полудня.
Итак, Женевьева и Гарри встретились за завтраком, где он с рассеянным видом поглощал яичницу. Гарри вел себя робко и едва ли не ковырял носком землю. Женевьева никогда его таким не видела.
После долгого откашливания он наконец произнес:
— Я хотел бы кое-что с тобой обсудить, Женевьева. Пойдем погуляем?
О Миллисент он даже не упомянул.
Обычно без нее они не выходили на прогулку.
Наконец-то, наконец-то!
Тук-тук-тук… Сердце Женевьевы билось в такт ее шагам, словно эхо. В груди крепло радостное чувство. Вокруг них простирались поместные земли Эверси, такие родные, знакомые в любое время года, постепенно погружающиеся в осенний сон в ожидании зимы.
Они немного поговорили об общих вещах. Но чем дальше от дома, тем молчаливее становился Гарри, пока наконец он едва вообще что-либо говорил..
Они остановились под деревом.
Гарри все не решался заговорить. Он наклонился и поднял с земли алый листок. Бережно положил его на ладонь и принялся изучать, словно это было живое существо.
Наконец он взглянул на Женевьеву. Бледно-голубые глаза Гарри были мерцающими, как море в солнечный день, когда он подумывал выкинуть какую-нибудь шутку. Ясными, как весеннее небо, они становились, когда он бывал серьезен. Женевьева умела узнавать чувства Гарри по его глазам.
Он откашлялся.
— Женевьева, я должен сказать тебе нечто важное.
Тук-тук-тук…
— Да, Гарри?
«Я тоже тебя люблю, Гарри».
На миг ей вдруг показалось, что их скрыла прозрачная хрустальная дымка. Все засияло и засверкало невиданными красками. Даже нервы Женевьевы превратились в стекло. Если Гарри коснется ее, то услышит хрустальный звон.
Коснется ли он ее, когда сделает предложение? Поцелует ли?
Женевьева представляла этот миг с тех самых пор, как Гарри поцеловал ее руку при первой встрече в саду во время бала. Она надолго запомнила его губы, и ей очень хотелось узнать, каково будет их прикосновение к ее губам. Вновь и вновь она мысленно переживала легкое касание кожи и знала, что даже если тот мимолетный поцелуй мог зажечь в ее крови такой огонь, то настоящий поцелуй…
Господи, она так давно мечтала об этом настоящем поцелуе!
Женевьеве стало жарко, ее щеки залил румянец. «Пожалуйста, прошу тебя».
— Да? — чуть слышно прошептала она.
— Женевьева, я бы очень хотел…
Гарри с трудом сглотнул. На лбу у него выступили бисеринки пота.
— Да, Гарри? — прошептала Женевьева.
Она приблизилась к нему. Ей хотелось запомнить все до последней мелочи, чтобы потом рассказывать об этом своим внукам. Гарри был так близко, что она заметила крупные поры на его коже, на которые прежде не обращала внимания, золотистые кончики его ресниц, волоски в носу, хотя разве в такой романтический момент можно было думать о волосках в носу? Однако от правды никуда не деться, но ведь это волоски Гарри, а значит, обожаемы ею.
И тут Гарри набрал полную грудь воздуха, словно лучник, натягивающий тетиву, шумно выдохнул, так что у Женевьевы чуть не взвились волосы, и произнес:
— Я бы очень хотел жениться…
«Да!»
— …на Миллисент.
Гарри с облегчением улыбнулся, глядя на Женевьеву.
— Уф! — тихо выдохнул он, вытащил из кармана платок и отер лоб.
Женевьева устояла на месте. Ее губы чуть раскрылись от удивления, словно он внезапно ударил ее под ребра тростью.
Последовало тягостное молчание.
— Мой отец считает, что мне пора жениться, и я с ним согласен. Я собираюсь сделать ей предложение во время праздника и хотел, чтобы ты узнала первой.
Ну конечно, Женевьева просто ослышалась. Гарри пошутил. Однако его лицо покрылось красными пятнами — лицо пристыженного мужчины. Ему явно было неловко, и чувствовал он себя беззащитным, как голые деревья вокруг. В его глазах светилась робкая мольба.
Внезапно Женевьева почувствовала, будто у нее отнялись руки и ноги.
— Ах, Миллисент…
Гарри замолчал, сладко улыбнулся, и его взгляд потеплел. Внезапно Женевьеве стала ненавистна его улыбка, и ей больше не хотелось знать причину, которая заставляла его улыбаться.
— Она так не похожа на нас, таких благоразумных, и ей нужен именно такой муж, как я.
Благоразумных! Благоразумных? Только не это.
Очевидно, Гарри еще не исчерпал запас красноречия.
— Нет, она такая беззаботная и непосредственная…
Его слова звучали словно обвинительный акт. Сердце Женевьевы не было каменным. Хотя в данный момент так было бы лучше.
— И она жизнерадостна, ничего не боится. Она так откровенна, и с ней интересно…
Гарри говорил о Миллисент, как о спаниеле.
— А мы с тобой мудрее и взрослее, верно?
Женевьеве едва минуло двадцать лет. Взрослая? Мудрая?
— И поскольку ты ее тоже любишь…
«Уж точно не так, как ты».
— …я решил сказать все тебе, потому что больше не мог сдерживаться. Мне было невыносимо скрывать это от тебя, моего самого дорогого друга.
Друга… Сейчас Женевьева предпочла бы, чтобы он выбрал другое слово. Хотя бы «росомаха».
Гарри принялся крутить листок между пальцев.
— Я хотел, чтобы ты узнала об этом первой, Женевьева. Хотел услышать твое мнение. Если ты не против, — неловко добавил Гарри. — Ты так добра. Ты всегда так добра.
«Ты всегда так добра»? Гарри никогда не был так изысканно вежлив. Никогда не говорил так официально. Все запуталось ужасным, непостижимым образом. Верх оказался внизу, черное казалось белым, реки повернули вспять, а все Эверси стали просто обожать Редмондов…
— Я хотел бы получить твое благословение, ведь мы все такие добрые друзья.
Гарри замолчал.
Очевидно, Женевьеве надо было наконец что-то сказать.
— Друзья, — слабо повторила она.
Такое впечатление, что теперь Женевьева могла только повторять за Гарри. Она позабыла все слова. Она уже не знала, кто она такая: Гарри только что неотвратимо изменил ее жизнь. Три года любовь к нему была для нее словно сила притяжения. Она наполняла смыслом дни и давала возможность мечтать о будущем. Женевьева не могла представить себе жизни без Гарри.
— Да! — Гарри ухватился за это слово. — Ты мой самый близкий друг.
Женевьеве казалось, что она тонет. В какой-то миг она поняла: теперь ей всю жизнь суждено падать вниз. Ее брат Чейз рассказывал что некоторые мужчины, вернувшиеся домой с войны, постоянно слышали грохот канонады. А ей предстоит жить, испытывая головокружение от разбитого сердца.
Женевьева долго не мигая смотрела на Гарри, у нее стало жечь глаза, а он снова ощутил неловкость.
Ему нужно было ее благословение?
Благословение, черт побери!
Оцепенение прошло, боль была запоздалой, но сильной. У Женевьевы было такое чувство, будто она вот-вот упадет на бок и будет ловить ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Она задержала дыхание, но ее губы чуть приоткрылись. Сейчас ей было все равно, умрет ли она или будет жить, но, очевидно, ее тело считало иначе. Ей хотелось дышать.
И Женевьева вдохнула древесный дым, чуть ли не закашлялась. Никогда больше она не желает ощутить запах древесного дыма — это запах разочарования.
Гарри, ее убийца, лениво вертел серебряную пуговицу на своем сюртуке, внимательно глядя на Женевьеву. И впервые со дня их встречи она не могла прочесть его мысли.
— Ты счастлива за меня, Женевьева?
Действительно ли он смотрел на нее так внимательно, как ей казалось? Возможно, Шок от услышанного перевернул мир с ног на голову. Гарри выглядел каким-то искаженным, словно его положили под стекло, где к нему уже нельзя было прикоснуться.
— Счастлива, — послушно повторила она.
Некоторые звуки давались ей нелегко. Губы будто стали твердыми и чужими. Тем не менее уголки ее рта приподнялись. Потому что когда вы счастливы, полагается улыбаться.