Елена (играя его волосами). Это опять мудреный вопрос для меня… Я одно знаю — сама я живу, как умею, делаю, что хочу… и, если меня будут убеждать идти в монастырь, — не пойду! Заставят, — убегу, утоплюсь…
Петр. Вы больше бываете с ними, чем со мной, вы… вам они больше нравятся, чем я! Я чувствую это… Но я хочу сказать — я могу это сказать! — они — пустые бочки.
Елена (удивленно). Что? Какие…
Петр. Пустые бочки… есть басня о бочках…
Елена. Ах, знаю… Однако… ведь и я тоже… значит, и я пустая?
Петр. О, нет! Вы — нет! Вы — живая, вы, как ручей, освежаете человека!
Елена. Ба! Значит, я, по-вашему, холодная?
Петр. Не шутите! Я прошу вас! Этот момент… но вы смеетесь! Зачем? Разве я смешон? Я — жить хочу! Хочу жить… по своему разумению… по своей воле…
Елена. Живите! Кто мешает?
Петр. Кто? Кто-то есть… есть что-то! Когда я думаю, что вот как надо жить — одному, независимо… мне кажется, что кто-то говорит — нельзя!
Елена. Совесть?
Петр. При чем тут совесть? Я… не… разве я хочу сделать преступление? Я хочу только быть свободным… я хочу сказать…
Елена (наклоняясь к нему). Это говорится не так! Это гораздо проще нужно говорить! Я помогу вам, бедненький мальчик… чтоб вам не путать таких простых вещей…
Петр. Елена Николаевна! Вы… мучаете меня… шутками! Это жестоко! Я хочу сказать вам… вот я весь пред вами!
Елена. Опять не то!
Петр. Я, очевидно, слабый человек… эта жизнь, — не по силам мне! Я чувствую ее пошлость, но ничего не могу изменить, ничего не в состоянии внести… Я хочу уйти, жить один…
Елена (взяв его голову в руки). Говорите за мной, повторяйте: я вас люблю!
Петр. О, да! да! Но… нет. Вы шутите!..
Елена. Право же, я совершенно серьезно и давно решила выйти за вас замуж! Может быть, это нехорошо… но мне очень хочется этого…
Петр. Но… как я счастлив! Я люблю вас, как… (За стеною — стон Татьяны. Петр вскакивает, растерянно оглядываясь вокруг. Елена встает с места спокойно. Петр тихо.) Это… Таня? А мы… тут…
Елена (проходя мимо его). Мы не сделали ничего дурного…
Голос Татьяны. Пить… дайте пить…
Елена. Иду… (Улыбаясь Петру, уходит. Петр стоит, схватив голову руками, и растерянно смотрит пред собой. Дверь из сеней отворяется, и Акулина Ивановна громко шепчет.)
Акулина Ивановна. Петя! Петя — ты где?..
Петр. Здесь…
Акулина Ивановна. Иди обедать…
Петр. Не хочу… не пойду…
Елена (выходит). Он пойдет ко мне…
(Акулина Ивановна недовольно оглядывает ее и скрывается.)
Петр (бросаясь к Елене). Как это вышло… нехорошо! Там она лежит… а мы… мы…
Елена. Идемте-ка… Что тут нехорошего? Даже в театре после драмы дают что-нибудь веселое… а в жизни это еще более необходимо…
(Петр прижимается к ней, и она уводит его под руку.)
Татьяна (стонет хрипло). Лена!.. Лена!..
(Вбегает Поля.)
Занавес
Действие Четвертое
Та же комната.
Вечер. Комната освещена лампой, стоящей на столе. Поля собирает посуду для чая. Татьяна, больная, лежит на кушетке в углу, в полутьме. Цветаева — на стуле около нее.
Татьяна (тихо, укоризненно). Думаешь, я не хотела бы смотреть на жизнь вот так же весело и бодро, как ты? О, я хочу… но — не могу! Я родилась без веры в сердце… Я научилась рассуждать…
Цветаева. Голубчик! Ты слишком много рассуждаешь… А ведь — ты согласись, — не стоит быть умным человеком для того, чтоб только рассуждать… Рассудок — это хорошо, но… видишь ли, чтоб человеку жилось не скучно и не тяжело, он должен быть немножко фантазером… он должен, — хоть не часто, — заглядывать вперед, в будущее…
(Поля, внимательно слушая речь Цветаевой, улыбается ласково, задумчиво.)
Татьяна. Что там, впереди?
Цветаева. Все, что захочешь видеть!
Татьяна. Да-а… нужно выдумать!
Цветаева. Поверить нужно…
Татьяна. Во что?
Цветаева. В свою мечту. Ты знаешь… когда я смотрю в глаза моих мальчишек, я думаю о них: вот Новиков. Он кончит школу, пойдет в гимназию… потом — университет… он будет доктором, мне кажется! Такой солидный мальчик, внимательный, добрый… лоб у него — огромный. Он очень любящий… он будет очень много работать, бескорыстный, славный… и люди будут его очень любить, уважать… я это знаю! И однажды, вспоминая свое детство, он вспомнит, как учительница Цветаева, играя с ним во время перемены, разбила ему нос… А может, и не вспомнит… ну, все равно!.. Нет, вспомнит, я думаю… он очень любит меня. Есть у меня рассеянный, растрепанный, всегда чумазый Клоков. Он вечный спорщик, задира, озорник. Он — сирота, живет у дяди, ночного сторожа… он — почти нищий… но такой гордый, смелый! Я думаю — он будет журналистом. Ах, сколько у меня интересных мальчишек! И как-то невольно всегда думаешь о том, что будет с ними, какую роль они сыграют в жизни… Ужасно интересно представлять себе, как будут жить мои ученики… Ты видишь, Таня, это ведь немного… но если б ты знала, как приятно!
Татьяна. А ты? Где ты сама? Твои ученики будут жить… быть может, очень хорошо… а ты тогда уже…
Цветаева. Умру? Вот еще! Нет, я намерена жить долго…
Поля (негромко, ласково, как бы вздыхая). Какая милая вы, Маша! Какая славная…
Цветаева (улыбаясь Поле). Запела коноплянка… Ты знаешь, Таня, я не сентиментальна… но когда подумаю о будущем… о людях в будущем, о жизни — мне делается как-то сладкогрустно… Как будто в сердце у меня сияет осенний, бодрый день… знаешь — бывают такие дни осенью: в ясном небе — спокойное солнце, воздух — глубокий, прозрачный, вдали все так отчетливо… свежо, но не холодно, тепло, а не жарко…
Татьяна. Все это… сказки… Я, впрочем, допускаю… быть может, вы — ты, Нил, Шишкин — и все похожие на вас… быть может, вы, действительно, способны жить мечтами… Я — не могу.
Цветаева. Нет, подожди… Ведь не одни мечты…
Татьяна. Мне ничто, никогда не казалось достоверным… кроме того разве, что вот это — я, это — стена… Когда я говорю — да или — нет… я это говорю не по убеждению… а как-то так… я просто отвечаю, и — только. Право! Иногда скажешь — нет! и тотчас же подумаешь про себя — разве? а может быть, — да?
Цветаева. Тебе нравится это… Присмотриська к себе, — не находишь ли ты что-то приятное для себя в таком… раздвоении души? А может быть, — ты боишься верить… ведь вера — обязывает…
Татьяна. Не знаю… не знаю. Заставь меня поверить. Ведь вот — других вы заставляете верить вам… (Тихо смеется.) А мне жалко людей, которые верят вам… ведь вы их обманываете! Ведь жизнь всегда была такая, как теперь… мутная, тесная… и всегда будет такая!
Цветаева (улыбаясь). Разве? А может быть, — нет?
Поля (как бы про себя). Нет!
Татьяна. Ты что сказала?
Поля. Я говорю — не будет!
Цветаева. Молодец, тихая птичка коноплянка!
Татьяна. Вот одна из несчастных… верующих. А спроси ты ее, — почему нет? Почему изменится жизнь? Спроси…
Поля (тихо подходя поближе). Ведь, видите, какое дело, — не все еще люди живут! Очень мало людей жизнью пользуются… множеству их жить-то и некогда совсем… они только работают, куска хлеба ради… а вот, когда и они…
Шишкин (входит быстро). Добрый вечер! (Поле.) Здравствуйте, русоволосая дочь короля Дункана.
Поля. Что? Какого короля?
Шишкин. Ага-а! Поймал! Вижу теперь, что Гейне-то вы не читали, хотя книжка у вас находится более двух недель. Здравствуйте, Татьяна Васильевна!
Татьяна (протягивая руку). Ей теперь не до книг… Она выходит замуж…
Шишкин. Но-о? За кого это? а?
Цветаева. За Нила…
Шишкин. А-а! В этом случае — еще могу поздравить… Но, вообще говоря, это не умная штука — жениться, выходить замуж и прочее в этом духе… Брак при современных условиях…
Татьяна. Ой, нет, не надо! Избавьте! Вы уже не однажды высказывались по этому поводу…
Шишкин. Когда так, — молчу! Кстати — мне и некогда. (Цветаевой.) Вы идете со мной? Прекрасно! Петра — нет?
Поля. Он наверху…
Шишкин. Мм… Нет, не пойду к нему! Я попрошу вас, Татьяна Васильевна… или вас, Поля… скажите ему, что я… опять того, знаете… то есть, что урок у Прохорова — свободен…
Цветаева. Опять? Ну, не везет вам!
Татьяна. Вы поругались?
Шишкин. Собственно говоря… не очень! Я — сдержанно…
Цветаева. Но — из-за чего? Ведь вы же сами хвалили Прохорова?..
Шишкин. Увы! Хвалил… черт побери! И, в сущности, он… порядочнее многих… неглуп… немножко вот — хвастун… болтлив и вообще (неожиданно и горячо) — порядочная скотина!
Татьяна. Едва ли теперь Петр станет доставать вам уроки…
Шишкин. Н-да, пожалуй, рассердится он…
Цветаева. Да что у вас вышло с Прохоровым?
Шишкин. Представьте себе, он — антисемит!
Татьяна. А вам какое дело до этого?
Шишкин. Ну, знаете… неприлично это! Недостойно интеллигентного человека! И вообще он — буржуй! Хотя бы такая история: его горничная ходила в воскресную школу. Чудесно! Он же сам прескучно доказывал мне пользу воскресных школ… о чем я его совсем не умолял! Он даже хвастался, что я-де один из инициаторов устройства школы. И вот недавно, в воскресенье, приходит он домой и — ужас! Дверь отворяет не горничная, а нянька! Где Саша? В школе. Ага! И — запретил горничной посещать школу! Это как назвать, по-вашему?
(Татьяна пожимает плечами молча.)
Цветаева. А такой он говорун…
Шишкин. Вообще говоря, Петр, точно на смех, достает мне уроки всё у каких-то шарлатанов.
Татьяна (сухо). Помнится, вы очень хвалили казначея…
Шишкин. Да… конечно… старикашка милый Но — нумизмат! Сует мне под нос разные медяшки и говорит о цезарях, диадохах и разных там фараонах с колесницами. Одолел, — сил моих нет! Ну, я ему и говори: «Послушайте, Викентий Васильевич! А по-моему, все это — ерунда! Любой булыжник древнее ваших медяков!» Он — обиделся. «Что же, говорит, я пятнадцать лет жизни на ерунду убил?» Я же — ответил утвердительно. При расчете он полтину мне не додал… очевидно, оставил ее для пополнения коллекции. Но это — пустяки… а вот с Прохоровым я… н-да… (Уныло.) Скверный у меня характер! (Торопливо.) Слушайте, Марья Никитишна, идемте, пора!
Цветаева. Я готова. До свидания, Таня! Завтра воскресенье… я приду к тебе с утра…
Татьяна. Спасибо. Мне… право, кажется, что я какое-то ползучее растение у вас под ногами… ни красы во мне, ни радости… а идти людям я мешаю, цепляясь за них…
Шишкин. Какие вредные мысли, фу-у!
Цветаева. Обидно слышать это, Таня…
Татьяна. Нет, погоди… ты знаешь? Я понимаю: поняла жестокую логику жизни: кто не может ни во что верить — тот не может жить… тот должен погибнуть… да!
Цветаева (улыбаясь). Разве? А может быть, нет?
Татьяна. Ты передразниваешь меня… ну, стоит ли? Смеяться надо мною… стоит ли?
Цветаева. Нет, Таня, нет, милая! Все это говорит твоя болезнь, усталость, а не ты… Ну, до свидания! И не считай нас жесткими и злыми…
Татьяна. Идите… до свидания!
Шишкин (Поле). Ну-с, когда же вы будете читать Гейне? Ах да, вы замуж… гм! Против этого можно бы коечто сказать… но — до свидания! (Уходит вслед за Цветаевой. Пауза.)
Поля. Наверно, скоро всенощная кончится… Сказать, чтоб подавали самовар?
Татьяна. Едва ли старики будут пить чай… Как хочешь, впрочем. (Пауза.) Раньше тишина тяготила меня, а теперь мне приятно, что у нас тихо.
Поля. Вам не пора ли принять лекарство?
Татьяна. Нет еще… Последние дни у нас было так суетно, крикливо. Какой шумный этот Шишкин…
Поля (подходя к ней). Хороший он…
Татьяна. Добрый… но глупый…
Поля. Славный он, смелый. Где что увидит несправедливое — сейчас вступается. Вот — горничную заметил. А кто замечает, как живут горничные и другие люди, служащие богатым? И если заметит кто, — разве вступится?
Татьяна (не глядя на Полю). Скажи мне, Поля… Ты не боишься… за Нила замуж идти?
Поля (спокойно, с удивлением). Чего же мне бояться? Нет, ничего, я не боюсь…
Татьяна. Чего?.. А я… боялась бы. Я говорю с тобой об этом потому, что… люблю… тебя! Ты не такая, как он. Ты — простая… он — много читал, он уж образованный. Ему, может быть, скучно с тобой… Ты думала об этом, Поля?
Поля. Нет. Я знаю, он меня любит…
Татьяна (с досадой). Как можно это знать…
(Тетерев вносит самовар.)
Поля. Вот спасибо вам! Пойду за молоком. (Уходит.)
Тетерев (он с похмелья, опухший). Иду мимо кухни, а Степанида взмолилась: «Батюшка! Внеси самовар! Я, говорит, тебе, когда понадобится, огурчика дам, рассольцу…» Соблазнился я, чревоугодник:
Татьяна. Вы уже ото всенощной?
Тетерев. Нет, не ходил сегодня. Башка трещит. Вы — как? Лучше чувствуете себя?
Татьяна. Ничего, спасибо. Меня об этом спрашивали раз двадцать в день… Я чувствовала бы себя еще лучше, если б у нас было менее шумно. Меня немножко раздражает эта беготня… все куда-то стремятся, кричат. Отец — злится на Нила, мать — все вздыхает… А я лежу, наблюдаю и… не вижу смысла в том, что они… все эти… называют жизнью.
Тетерев. Нет, любопытно! Я человек посторонний, не причастный делам земли… живу из любопытства и нахожу, что здесь — довольно интересно.
Татьяна. Вы невзыскательны, я знаю. Но — что ж тут интересного?
Тетерев. А вот — люди настраиваются жить. Я люблю слушать, когда в театре музыканты настраивают скрипки и трубы. Ухо ловит множество отдельных верных нот, порою слышишь красивую фразу… и ужасно хочется скорее услыхать, — что именно будут играть музыканты? Кто из них солист? Какова пьеса? Вот и здесь тоже… настраиваются…
Татьяна. В театре… да. Там приходит дирижер, взмахивает палочкой, и музыканты скверно, бездушно играют какую-нибудь старую, избитую вещь. А здесь… а эти? Что они способны сыграть? Я не знаю.
Тетерев. Кажется что-то фортиссимо…
Татьяна. Посмотрим. (Пауза. Тетерев раскуривает трубку.) Зачем вы трубку курите, а не папиросы?
Тетерев. Удобнее. Ведь я — бродяга, большую часть года провожу в дороге. Вот опять скоро уйду. Установится зима, и я — в путь.
Татьяна. Куда?
Тетерев. Не знаю… Да ведь это все равно…
Татьяна. Замерзнете где-нибудь… нетрезвый…
Тетерев. В дороге — никогда не пью… А и замерзну — что ж в этом? Лучше замерзнуть на ходу, чем сгнить, сидя на одном месте…
Татьяна. Это вы на меня намекаете?
Тетерев (испуганно вскакивая). Боже упаси! Что вы? Разве я… я не зверь!
Татьяна (с улыбкой). Да вы не беспокойтесь. Меня ведь это не обижает. У меня потеря болевой чувствительности.
(С горечью.) Все знают, что меня нельзя обидеть. Нил, Пелагея, Елена, Маша… Они ведут себя, как богачи, которым нет дела до того, что чувствует нищий… что думает нищий, когда видит, как они кушают редкие яства…
Тетерев (сморщив лицо, сквозь зубы). Зачем унижение? Надо уважать себя…
Татьяна. Ну, хорошо… оставим это! (Пауза.) Скажите мне что-нибудь… про себя! Вы никогда не говорите о себе… Почему?
Тетерев. Предмет большой, но неинтересный.
Татьяна. Нет, скажите! Почему вы… так странно живете? Вы кажетесь мне умным, даровитым… Что случилось с вами в жизни?..
Тетерев (скалит зубы). Что случилось? О, это длинная и скучная история… если ее рассказывать своими словами…
Но это объяснение красиво слишком для меня… хотя оно и кратко. К нему добавить надо, что в России удобнее, спокойнее быть пьяницей, бродягой, чем трезвым, честным, дельным человеком. (Входят Петр и Нил.) Только люди безжалостно прямые и твердые, как мечи, — только они пробьют… А! Нил! Откуда?
Нил. Из депо. И после сражения, в котором одержал блестящую победу. Этот дубиноголовый начальник депо…
Петр. Наверное, тебя скоро прогонят со службы…
Нил. Другую найду…
Татьяна. Знаешь, Петр, Шишкин поругался с Прохоровым и, не решаясь сказать это тебе лично…