С самого начала меня не покидало странное чувство: я разговаривал с хозяевами актива еще и не подозревавшими о своем состоянии. Богатство свалится к ним только через два года, а пока что им распоряжаются совсем другие люди в Москве, но договариваться нужно с этими — чтобы, когда придет время, не случилось осечки.
Меня встречали у трапа на двух "Чайках" и дюжине "Волг", будто большого партийного функционера или зарубежную поп-звезду, вроде Джанни Моранди, посетившего Ташкент лет пять назад. Целая делегация облеченных народным доверием чиновников партийного и советского аппарата. Видимо, мои московские знакомцы сумели внушить по телефону почтение к моей скромной персоне. Было чертовски лестно, приятно и неудобно — когда взрослые мужики, годящиеся мне в отцы, прислушиваются к каждому слову переводчика, чтобы не дай бог, не пропустить какое-нибудь важное откровение столь значительного гостя.
В Узбекистане в это время у руля официально находились двое: советскими органами рулил Пулат Киргизбаевич Хабибуллаев — довольно известный ученый, работавший в созданной им самим научной отрасли — физике мягких сред, попавший в Председатели Верховного Совета наверное в виде какого-то демократического эксперимента с поста Президента Академии; и партию коммунистов представлял Рафик Нишанович Нишанов — очень умный узбек, сделавший неплохую карьеру на ниве международных отношений. Нишанов был в это время в Москве, Хабибуллаев не мог оторваться от прений в местном Парламенте, а главным среди встречающих оказался Владимир Петрович Анищев — Второй секретарь Компартии Узбекистана, курировавший, как мне шепнули на ушко, силовые структуры и метивший в Председатели Комитета Народного Контроля РСФСР. Вроде бы в свое время именно с этой должности "ушли" Воронова?
Издавна повелось в отношениях Москвы и республиканских столиц, что Первые секретари республиканских Комитетов КП представляли титульную нацию, Вторые почти всегда оказывались русскими назначенцами. Исключения случались, но были так редки, что хватило бы пальцев одной руки, чтобы перечислить все подобные случаи за всю историю Союза. Узбекистан не стал в этом отношении чем-то особенным: интернациональная дружба народов крепилась здесь как нигде еще.
Было Второму секретарю около пятидесяти лет, но в темных волосах еще не блестела седина. Выглядел он настоящем щеголем — в советских фильмах такие типажи чаще всего используют в ролях умных, вдумчивых и справедливых следователей-полковников, которые всегда ходят в строгом цивильном костюме. Актер Бурков в такой роли смотрелся бы комично, а товарищ Анищев — органично. Но был уже, конечно, не полковником, скорее, генерал-лейтенантом в чиновничьей иерархии. И больше ничего особенного в его облике я не обнаружил.
Меня провезли по городским улицам, широким и пустым: жидкую вереницу еле плетущихся легковых машин, длинных, с гармошкой, автобусов "Икарус", юрких РАФиков и редких грузовиков было трудно сравнить с бешеным трафиком большинства городов, где мне пришлось побывать в последние годы. Показали достопримечательности двухмиллионного города, с которыми оказалось негусто: телебашня, возведенная совсем недавно — в восемьдесят пятом, куцее метро, располагавшее двумя короткими линиями, гостиница "Москва", гостиница "Россия", гостиница "Узбекистан". Наверняка было что-то еще — стадионы, парки, мечети (куда же без них на Востоке!), но я предложил потихоньку сворачивать экскурсионный тур, сославшись на усталость после перелета. В окне машины мелькнули Выставочный зал союза художников Узбекистана, музей Ленина на проспекте Ленина и здание Совета Министров Узбекистана на площади опять же Ленина, украшенной огромным памятником Ленину и сотней водяных струй из помпезного фонтана. Видимо, добрые, улыбчивые узбеки очень любили Ленина и называли его именем все подряд: колхозы, заводы, школы, парки. Признаться, я уже от этого отвык, и подобное обожествление человека, даже не самого человека, а его имени, псевдонима, мне показалось какой-то азиатской дикостью. Культ Ее Величества был куда более распространен, ну куда менее навязчив. Королевские банки, королевские компании, королевские университеты и королевские парки — все это было куда значительней десятка памятников, но почему-то не так сильно давило на сознание, как разномастные бюсты и статуи Ильича. Не создавалось эффекта монументальности и физического присутствия. А раньше я этого и не замечал.
Все, что мне успели показать, кроме телебашни, располагалось очень компактно, неподалеку друг от друга. Рядом же высотка партийного издательства и еще какой-то параллелепипед из стекла и бетона.
У каждого города свое лицо, и каждый не похож на другой. Но Ташкент даже на фоне ожидаемой индивидуальности выглядел неповторимо! Я никогда прежде не бывал в Ташкенте и город сразу поразил меня новенькими домами, которых оказалось здесь очень много, гораздо больше, чем в большинстве советских городов. Да они почти все были новыми — недавней постройки, едва ли большинству исполнилось даже десять лет. С огромными открытыми лоджиями, галерейного типа, когда на сотню квартир в девятиэтажке приходился всего один подъезд, но зато у каждого этажа имелся один общий длинный балкон, на котором виднелись входные двери квартир. Все это выглядело так необычно и в то же время настолько по-южному, что ничто другое здесь и не могло быть.
Размазанный по огромной площади, город утопал в зелени, организованной не в парки, а разбросанной повсюду: в каждом дворе, на тротуарах — деревья, клумбы, кусты. Плоские крыши всюду, тюбетейки над загорелыми лицами, штаны из-под платьев у женщин, короткие рукава у рубашек в октябре, яркие цветы в клумбах, витающий в воздухе запах каких-то сладостей и сдобы, развешанные на домах и специальных стойках лозунги вроде "Вчера разработал новое — сегодня внедри — завтра передай опыт!" — все это придавало узбекской столице непередаваемый колорит, запоминающийся навечно любым его гостем.
У шестиэтажного здания ЦК КП Узбекистана закончилась импровизированная экскурсия хлебосольных хозяев. Прежде чем выйти из машины, Владимир Петрович спросил через переводчика:
— Скажите, вы на самом деле столь богаты, как сообщили нам из Москвы?
Я пожал плечами:
— Не произвожу нужного впечатления? Что ж делать, на себя миллиарды не повесишь — люди станут смеяться и пальцем тыкать.
Он засмеялся и вылез в открытую охранником дверь.
Мои бодигарды остались в обширной приемной. А все остальные встречающие пробрались сквозь высокие двойные двери в кабинет Второго секретаря.
В помещении было прохладно, ровно гудел кондиционер, на него лукаво смотрел повешенный над креслом хозяина портрет Ильича, а на длинном столе уже были расставлены традиционные фарфоровые пиалы, чайники и бутылки с минералкой "Боржоми".
И начались переговоры. Непонятно о чем. Среди руководителей нашлись замминистра топлива, министр горнодобывающей отрасли, замминистра финансов республики, но все они словно сговорились провести митинг, никого ни к чему не обязывающий.
Владимир Петрович просто отбывал номер. В мыслях, наверное, он был уже далеко отсюда — то ли на Старой площади, то ли на Лубянке, а может быть и в "Белом доме". Вместе с ним в кабинете оказалось еще человек шесть из руководства Узбекской КП и начался какой-то бесконечное партсобрание в обстановке "без галстуков". Мы порассуждали в горбачевском стиле о "новом мЫшлении", о "единстве многообразия и плюрализме в политике", потрепались о "консенсусе в обществе и перспективах рационального выбора", сошлись в оценке блестящих итогов международного сотрудничества на всех уровнях. Потом два часа пили зеленый чай с восточными сладостями под трепотню местного идеолога процессов "углубления, ускорения и переоснащения". Он пространно говорил о братской взаимовыручке великих русского, узбекского и английского народов в годы Второй Мировой Войны, о совместных предприятиях на базе советских индустриальных гигантов, о необходимости быстрейшей конверсии и разоружения во всем мире — в общем, плел узбек словесные кружева так умело, идеологически выдержано и немудрено, что я едва не уснул на каком-то особенно удачном пассаже о "внедрении передового опыта развитых стран и Советского Союза". Имени этого пламенного глашатая Перестройки я не запомнил, да и не смог бы при всем старании. Тюркоязычные народы будто издавна соревновались между собой в том, кто придумает наиболее непроизносимое имя. И язык сломаешь, вымучивая кокое-нибудь "Рахматулло Низаметдинович Ташмухамедов", и второй раз не произнесешь, даже обладая эйдетической памятью. Это так же сложно, как названия исландских вулканов и норвежских фьордов. Поэтому я пропустил его имя и должность мимо ушей.
Двое — узбек и колоритный украинец — пытались заговорить со мной напрямую на английском, но выходило у них это столь скверно и так похоже звучанием на голландский, что без переводчика понять их оказалось невозможно совсем. Да и Анищев глянул на обоих неодобрительно, не желая становиться пассивным слушателем непонятных переговоров своих подчиненных с заезжим иностранцем.
Двое — узбек и колоритный украинец — пытались заговорить со мной напрямую на английском, но выходило у них это столь скверно и так похоже звучанием на голландский, что без переводчика понять их оказалось невозможно совсем. Да и Анищев глянул на обоих неодобрительно, не желая становиться пассивным слушателем непонятных переговоров своих подчиненных с заезжим иностранцем.
И только после этого, когда в окнах кабинета стало темно и появились первые звезды в небе, выяснилось, что официальная часть встречи закончилась. Товарищи коммунисты попрощались и мы остались вдвоем с Владимиром Петровичем. И переводчик, притулившийся в уголке, где отпивался после длиннейшего рабочего дня опостылевшим чаем.
Вот сколько знаю "Петровичей" — из них всегда получаются две категории людей: либо запойные алкаши, либо большие начальники. Анищев был, конечно, из вторых.
— Странно это, — сказал он, когда за последним из его коллег закрылась дверь. — Обычно такие визиты совершаются не только с согласия Москвы, но и в присутствии кого-то оттуда. А мне только позвонил Рябев Лев Дмитриевич, да из ЦК звонок был. Странно. Полгода назад приезжали японцы из Mitsui. Большая делегация. Человек пятнадцать. И столько же москвичей с ними.
— КГБ? — я понимающе ухмыльнулся.
— Ну зачем КГБ? Почему сразу КГБ? Эти времена давно в прошлом. Просто профильные специалисты из центральных аппаратов. Местные руководители все равно сами ничего не решат, будут ждать распоряжений из Москвы.
— Как же они руководят? Если сами решений не принимают?
— Не скажите, — Анищев поднялся из-за массивного стола, подошел к окну, выключил кондиционер БК, послушал несколько секунд установившуюся тишину и открыл створку. — Свежеет. Чтобы руководить предприятием или областью не нужно принимать политических решений. А работа с иностранцами — всегда политика. И здесь лучше передать полномочия компетентным товарищам. Понимаете?
— Вы не знаете, что со мной делать?
— Почему же? Все цели вашего визита согласованы. Вот подробный план, — он показал мне пару сцепленных скрепкой листов. — Проблема в другом. У нас все сейчас так стремительно изменяется, что никогда не знаешь, на чьей стороне ты сейчас.
— Может быть, стоит играть просто за Россию?
— В том и проблема, что не понятно, кто за кого. У всех правильные слова, безупречные демагогические конструкции, но никто ничего не делает — только митингуют. Все эти кооперативы, совместные предприятия, Громыко отправлен на пенсию, Совет Министров сегодня с утра обязал предприятия выпустить акции. Я не понимаю! Кому акции, какие акции? Они сегодня его придумали, прислали, а я должен объяснить всему Узбекистану — что это за зверь такой акции? И на подготовку мне один день — завтра, воскресенье! Я не знаю, чего мне ждать в понедельник. А хочется какого-то постоянства. У меня сын почти взрослый, самолетами бредит. Ему учиться нужно, воспитание отцовское, а я целыми днями здесь пропадаю или по республике езжу или в Москве торчу. И ладно бы толк был! А то ведь как тот Сизиф — тянешь, тянешь камень в гору, а поутру — он опять у ее подножия.
Я уже слышал подобные размышления. Повсеместно — от Австралии до Норвегии. Чиновники везде одинаковы и лучше любой гончей держат нос по ветру. А сейчас для него запахло хорошими деньгами и возможностью обеспечить себя на много лет вперед. К тому же он на хозяйстве за старшего остался и может очень многое, хотя и прибедняется по привычке. Уж не специально ли он свое руководство в Москву спровадил? При большом желании мог. И понятно, почему он не боится прослушки и вообще — козней всяких ОБХСС и КГБ. Чего ему бояться, если он сам и есть главный в республике начальник всех этих структур? А если я начну изображать мать Терезу и жаловаться на него в ЦК, то он просто скажет, что испорченный капиталист переврал его слова, сошлется на трудности перевода и ничегошеньки с ним не случится. Занятная страна моя Родина.
А с акциями — интересно. И неожиданно. Нужно будет почитать "Известия". Хотя, какие в субботу "Известия"? Газета выйдет только в понедельник. Если правительство Рыжкова решило выпустить в обращение акции и поделиться собственностью, значит, дела совсем некудышные.
— Знаете, Владимир Петрович, во всем цивилизованном мире принято иметь посредников в таких делах. Таких, кто хорошо знает цели и задачи договаривающихся сторон и может представлять их интересы. Понимаете? В Москве мою сторону пока представляет сэр Френсис Фитцгерберт, советник-посланник британского посольства. Я не очень уверен в том, что он со всем справится, ведь на должности он совсем недавно. Ему потребуется хороший советник-консультант на месте. Я уведомлю его о вашем участии в… возможной сделке. Думаю, никто не останется обиженным. И в любом случае нам понадобятся серьезные партнеры, управленцы со связями и опытом. А с тем, чтобы понять, что такое акции — я вам легко помогу. Вас это устроит?
Начиная от границы социалистического лагеря и дальше на запад, никто никому не дает взяток, но оказывает "финансовые услуги" — например, можно организовать свадьбу сыну, похороны бабушке, выигрыш в лотерею, нечаянное наследство от далекого дядюшки из Мозамбика. Никто в "цивилизованном" мире не требует откатов, ведь это противозаконно, но многие получают вознаграждение за лоббирование. И, конечно, все чиновники однажды становятся вице-директорами корпораций, а множество Председателей Правлений разных уровней со временем оказываются в государственных креслах на министерских постах. Здесь это внове и эвфемизмы обычным бытовым процессам будут искаться долго. Поэтому пусть пока будет "консультант".
Вместо ответа он извлек из шкафа пузатенькую бутылку с надписью "Коньяк", но без единой звездочки. Зато число "50" над кавказской вязью, отпечатанное на простенькой этикетке без всяких изысков, красноречиво говорило о том, что передо мной необыкновенный раритет.
— Вы очень хорошо понимаете нашу действительность, мистер Манце.
— Зак, можно просто — Зак. Друзей у нас не принято называть "мистер".
— О-кей, — растянул губы в довольной улыбке Анищев. — Тогда и вы меня называйте просто Владимир. Никаких важных дел сегодня уже не случится, Зак. Предлагаю продегустировать этот чудесный напиток из Армении, который так понравился вашему знаменитому премьер-министру Черчиллю. Этому чуду пятьдесят лет. Ровесник! — его глаза блестели, мерцали, прямо-таки лучились расположением. И будь я проклят, если мне не был знаком этот блеск! — Вы только поймите, Зак, я ведь хочу, чтобы дело делалось, а не как обычно у нас бывает — поговорили и отложили в долгий ящик. Нам же не нужен такой итог? Вот японцы приезжали, побродили по заводу, предложили покупать у нас отвалы с металлургических заводов. За копейки! А там — вольфрам, рений, серебро, фосфориты, редкоземы! Вся таблица Менделеева! По их расценкам выходит, что вся наша прибыль уйдет на транспортировку этих "хвостов" на Дальний Восток и строительство специализированного насыпного терминала где-нибудь в Ванино или Находке! А делать перерабатывающее предприятие здесь, в Узбекистане, на передовых японских технологиях и вывозить готовые продукты они не хотят! Боятся, что мы все украдем! Так и не договорились. А ведь у нас дешевая рабочая сила, отлаженная инфраструктура, огромный энергетический потенциал! Могли бы такой бизнес закрутить!
— Пожалуй, Владимир, вы совершенно правы. И меня тоже больше интересует положительный результат, чем отрицательный. Если этому напитку и в самом деле пятьдесят лет, то я не откажусь. Но только продегустировать, — я согласился с ним, ведь давно известно, что в России без "обмывания" ничего не делается. — Я действительно сильно устал и завтра хотел бы осмотреть все, о чем есть упоминания в ваших инструкциях.
Янтарная жидкость плеснула в пузатенькие фужеры, маслянисто ополоснула брызгами их прозрачные стенки, по кабинету поплыл душистый аромат, и я услышал сдавленный глоток переводчика, который, наверное, и поверить не мог в свое счастье.
— Вы порекомендуете мне хороший отель на ночь? — спросил я перед тем как пригубить жидкое сокровище.
На самом деле номер люкс в "России" был заказан, и он тоже об этом знал, но хотелось прикоснуться к тем самым спецраспределителям, партийным льготам и остальным преференциям партноменклатуры. Чтобы знать, о чем идет речь.
— Отель? У вас же номер в "России"? Я не рекомендую вам останавливаться в гостинице, — просто заявил Анищев. — Вы же понимаете, наши отели не смогут предложить исключительный уровень комфорта. Я в прошлом году был во Франции две недели, и скажу вам, что даже в Москве и Ленинграде, в "Метрополе" и "Англетере" нет таких номеров, которые можно было бы назвать люксовыми. Чего же говорить о ташкентских? Нет, мы сделаем вот как: завтра воскресенье и всем нам стоило бы отдохнуть. Здесь неподалеку есть одно замечательное местечко. Называется Чимган. Не слышали?