И так будет всегда — независимо от того, кто будет сидеть в Кремле: коммунисты, демократы или вообще царь. Мы живем с другой стороны земного шарика и тоже, в силу своей истории и географии, претендуем на гегемонию в сильно сократившемся за последние сто лет мире. И поэтому всегда будем для англоязычного общества монстрами и чудовищами, поедающими детей. И построй мы даже совершенно бесплатно, а не за две трети стоимости тысячу Асуанских плотин и электростанций, помнить они будут не о них, а о тех гадостях, которые Голливуд распространит по всему миру.
Горбачев своими "прогрессивными" речами попал даже не в десятку, а в самую середину десятки! Для рядового американца он стал похож на внезапно заговоривший бульдозер! Или, вернее, на танк. Эффект был бы схожим: "Смотри-ка, Джонни, оно еще и разговаривает!". И его образ был столь необычен на фоне среднеамериканского представления о русских, что его реально полюбили, полюбили на контрасте. Хотя ничего нового он собой не представлял. Разве только относительную молодость. Ведь не зря Рейган жаловался, что очень хочет о чем-нибудь договориться с коммунистическими вождями, но не может, потому что они все время умирают.
А, может, мы и были такими? Слепо голосующими за непонятно что на комсомольских и партийных собраниях, с пеной у рта отстаивающие линию партии, плюющие на любые ценности, кроме "всепобеждающего учения"?
Но я вспоминал своих однокашников, приятелей, знакомых, учителей, мастеров с производственной практики — нет! Я не находил среди них прототипы киношных антигероев, как не старался. Люди разных устремлений, судеб, знаний и темпераментов — не могли они все вместе составить ту армию душевнобольных придурков, что щедро рассыпал Голливуд по своим "шедеврам". И, значит, — все эти персонажи просто кому-то выгодны.
Меня всегда бесила способность некоторых людей иметь суждения о вещах и событиях, о которых у них нет понятия даже на уровне школяра. Однако для любого американца это было нормой, а если уж заходила речь о вещах совершенно незнакомых, то странным выглядел ты, знающий о них, а не он — не знающий ничего! Потому что по его, освещенному общественным мнением, прессой и воспитанием, разумению, такие вещи может знать только сумасшедший, а нормальный человек должен заниматься зарабатыванием денег и не лезть в вопросы, которые прекрасно обойдутся и без его участия.
К чему создавать образ врага, который может нравиться? Который может вызывать сочувствие? Зачем? Он же враг! Значит, должен быть самым гнусным ублюдком, которого возможно изобразить! И ни к чему соблюдать просветы и звезды на погонах киноперсонажей, незачем писать правильно слова на кириллице, это — ерунда, не значащие частности, ведущие только к раздуванию бюджета.
В общем, спать я лег злой. На весь мир. И особенно на свое бессилие, на невозможность все поменять одним точным действием.
А утром были чимганские горы. Разумеется, без обещанного снега, потому что летом и в начале осени даже здесь снега не бывает.
Анищев разводил руками, но видно было, что ничего другого он и не ждал и все его сожаления неискренни.
Я полагал, что вместо катания на лыжах мне будет предложена традиционная программа с обильным застольем, однако, ошибся и здесь: "сухой закон" никто не отменял и по уверениям Владимира Петровича некоторые за злоупотребления расстались уже с партбилетами, должностями и званиями. Себе такой судьбы он не хотел и долго не думая, предложил просто отдохнуть в узбекской манере — познакомиться немножко поближе, узнать друг друга и найти общий язык, пока еще не приняты большие решения.
Поэтому мы просто сидели на топчане перед арыком в густой тени чинаров, пили изрядно мне надоевший зеленый чай со сладостями и вели глубокомысленные беседы о поэзии. Навои, Хайям, Эдгар По, Байрон, Бродский и Рождественский с Маяковским — Анищеву нравились все они. И он горячо убеждал меня, что поэзия необыкновенно организует сознание, тренирует память и учит пониманию красоты мира.
Он не вел передо мной никакой агитации и это было странно. Наверное, очень хотел понравиться.
День получился длинным и ленивым, чего не происходило со мной уже очень давно. Даже недавнее лежание в больнице вышло более насыщенным, наполненным переживаниями и массой новой информации. Но здесь, недалеко от Ташкента, в полуденной жаре, разительно контрастирующей с микроклиматом под густой тенью деревьев, ничего делать не хотелось. Так бы и лежал до глубокого вечера, подобный какому-нибудь средневековому баю, дул бы свой чай, да слушал бы неторопливые побасенки Анищева о великой узбекской, да и вообще — восточной, литературе.
Потом были замечательный плов, шурпа, шашлык, лагман и домлама — хлебосольный хозяин дастархана хотел поразить меня изобилием в самое сердце. Ничего подобного прежде я не ел, а в последние годы окончательно привык к традиционно-нежирной английской кухне.
Но все когда-нибудь кончается, завершился и этот день.
А утром понедельника, стоя над циклопической дырой в земле возле промышленного объекта со странным названием Бесопан, я искренне недоумевал — какому сумасшедшему пришло в голову искать золото и уран посреди пустыни? Кто смог убедить советское руководство, что здесь огромные залежи золота? Кто додумался строить здесь гигантский карьер, с одного края которого едва виден другой, находящийся на расстоянии в четыре километра, а где-то по дну ползают желтые игрушечные экскаваторы и грузовички, оказывающиеся на поверхности БЕЛАЗами весом в сто восемьдесят тонн? Кто решился создавать в этой глуши, где и воды-то практически нет, целый город на пятьдесят тысяч населения, а вместе с ним и огромный обогатительный завод с десятитысячным персоналом? Кто принял решение тащить сюда от самой Аму-Дарьи — за без малого двести километров — нитку водопровода? И разве можно было бы устроить нечто подобное и за столь короткий срок в мире частной инициативы? Да никаких денег не хватит сделать такое!
Я впервые видел вот так перед собою действующий карьер и зрелище было потрясающим.
— Нравится? — спросил меня кто-то из сопровождавшего местного начальства.
Мне называли имена и фамилии, но я не старался запомнить.
Не дожидаясь перевода, а ответил:
— Фантастика! Похоже на Гранд-Каньон, но это сделано руками!
— В Якутии, в Мирном, поглубже будет, но наш гораздо шире и длиннее! — похвалился человек.
— Да нет, Николай Иванович, — вступил в разговор Анищев, и я вспомнил фамилию человека — Кучерский. — Был я недавно в Мирном, сравнивал. Уже не глубже. Уже догнали. По полкилометра и там и здесь. А само золотоносное тело уходит на два километра вниз. Так что здесь еще работать и работать! Думаю, к началу двадцать первого века выйдем на уровни девятиста-тысячи метров.
— Кто это все построил? — я не мог не задать вертящийся на языке вопрос.
Анищев посмотрел вокруг, будто только что все это увидел, и спросил еще одного, совсем рыжего, чем-то похожего на англичанина, грузного человека:
— Виталий Николаевич? Я правильно помню, что первым здесь был Зарапетян?
— Правильно, Владимир Петрович. Не переводите, пожалуйста, — это он к переводчику. — Владимир Петрович, разве можно эти фамилии иностранцам называть?
Анищев на пару секунд изобразил раздумья.
— Думаю, ничего страшного в этом нет, Виталий Николаевич. Нам нужны иностранные инвесторы, и мы не должны скрывать от них все подряд. К тому же Рябев Лев Дмитриевич рекомендовал господина Майнце лучшим образом. Иначе доверия не будет, а без доверия не будет и работы.
— Тогда переводите, — согласно кивнул переводчику Сигедин. — Мы с Николай Иванычем чуть позже приехали. А начинали Зарапетян со Славским. Меня в двадцать семь лет назначили директором этого, — он кивнул на карьер, — хозяйства.
— Мне скоро будет столько же, — сказал я, вызвав смешки у советских начальников. — Скажите, господин Сигедин, почему прежде Советский Союз мог себе позволить возведение вот таких масштабных проектов, а теперь страна рассуждает о необходимости передачи управления ими в частные руки? Почему вы считаете, что частный капитал способен сделать вот такое эффективнее? Вы прочитали об этом в журнале "Огонек"? Или в газете Moscow News? Или в учении Карла Маркса? Разве Зарапетян, Славский, вы, господа Кучерский и Сигедин, работали плохо? Или все же вы работали хорошо? Может быть, среди советских людей не осталось тех, кто хочет и может работать? Остались? Тогда почему сейчас все обстоит так плачевно? В чем здесь дело? Поймите меня правильно — если здесь есть какие-то объективные проблемы, я хочу о них знать до того, как вложу свои деньги. Я ведь капиталист и мне нужна прибыль, а не убытки.
Инициативу сразу перехватил Анищев:
— Я думаю, господин Майнце, это вам лучше объяснили бы в Москве. Мы работаем по-прежнему отлично и выработка золота и… остальных сопутствующих элементов с каждым годом только нарастает, но, к сожалению, мы не располагаем данными о том, как и на что расходуется добытое нами.
Инициативу сразу перехватил Анищев:
— Я думаю, господин Майнце, это вам лучше объяснили бы в Москве. Мы работаем по-прежнему отлично и выработка золота и… остальных сопутствующих элементов с каждым годом только нарастает, но, к сожалению, мы не располагаем данными о том, как и на что расходуется добытое нами.
Я про себя усмехнулся: это вам Карнаух мог бы замечательно рассказать — как спекулировал вашим золотишком, как потом Внешторг менял заработанные им доллары на хлеб, стремясь выгадать побольше.
Пока Анищев неуклюже отговаривался, я видел, что областные, городские и заводские начальники воротят лица и даже расслышал брошенное кем-то в мой адрес тихое:
— Сопляк!
Мне подумалось, что больший сопляк не тот, кто молод, а тот, кто поступает по-соплячьи, отключив свой мозг и бредя в поводу у далекого кремлевского начальства, даже не представляя и отказываясь представлять, чем кончится эта дорога. Но вслух я ответил Анищеву:
— Наверное, господин Анищев, вы правы. Я все время забываю, что в Советском Союзе плановая экономика и все доходы идут в общий котел, который расходуется потом… не всегда так, как ожидают те, кто его пополняет.
Я ожидал увидеть здесь множество военных, берегущих закрома Родины от шпионов, но к моему удивлению, людей в погонах почти не наблюдалось. Если они и были, то, видимо, старались быть незаметными. Но военизированная охрана в темных форменных тужурках выглядела сурово. Знали, что берегут не верблюжью колючку и поэтому принюхивались ко всем тщательно.
Потом была короткая экскурсия по заводоуправлению и обязательному музею с газетными статьями, фотографиями, орденами и знаменами. А после ознакомления со славным прошлым комбината, мне немножко приоткрыли дверцу в его не менее славное будущее:
— А здесь, на базе нашего ГМЗ будет развернут ювелирный кооператив, — похвалился кто-то из местных начальников. — Мы рассчитываем за счет выпуска ювелирных изделий расширить возможности ОРСа на сто-сто пятьдесят процентов. Работники завода будут обеспечены товарами широкого потребления по доступным ценам.
— А как посмотрит Москва на то, что часть столь нужного стране золота будет выводиться в кооператив? — спросил я.
— О, не беспокойтесь! С Москвой все практически решено и выпуск ювелирки будет происходить из сверхплановой добычи…
— Я правильно понимаю, что это золото будущих периодов, принадлежащее Советскому Союзу, Москва согласна передать в частные руки и не претендует на соответствующую компенсацию? Как это согласуется с советской Конституцией?
— Давайте пройдем в кабинет директора и там детальнее все обсудим? — предложил Анищев и все согласно закивали головами.
В кабинете директора комбината опять предложили чай, а после того, как я отказался и попросил все же объяснить мне, как будет разрешено противоречие в правах собственности на золото, Кучерский вдруг пообещал отдать слиток золота, если я смогу поднять его со стеклянного стола одной рукой при условии, что узкой стороной пирамиды он будет лежать вверх. По лицам присутствующих я догадался, что речь идет о каком-то розыгрыше. Разумеется, я согласился.
Принесли слиток. Не думаю, что это было золото — не стали бы они шутить такими вещами, скорее вольфрам в позолоте с соответствующими клеймами, но вес у этих металлов одинаковый и отличить на глазок невозможно.
Даже на вид он смотрелся внушительно, хоть и был невелик по размерам, и заметно было усилие, с которым какой-то помощник положил слиток на стол.
Его гладкие края немного сужались к верху, выглядели гладкими и очень скользкими.
Я помнил еще по урокам химии в школе, что удельный вес золота больше чем у железа в два с лишним раза, поэтому даже не предпринимал серьезных попыток его поднять — поелозил пальцами по бокам и рассмеялся:
— Он весит тонну?
— Нет, — довольно сообщил Кучерский, — двенадцать килограммов.
— У меня не выйдет сегодня подзаработать, — пожаловался я, вызвав смех у Анищева с компанией.
После меня к слитку потянулся какой-то узбек, приехавший из областного центра, и над ним тоже весело посмеялись.
— Господа, — сказал я, когда снова установилась деловая атмосфера, — спасибо за оказанный прием, все было очень интересно, но пора подвести итог. В последние два года цена на золото на мировых рынках падает. Сейчас текущие котировки находятся недалеко от двухлетних минимумов. Многие связывают эти процессы с продажей Советским Союзом своего золота в… Европе. Я склонен видеть в этом просто работу рыночных механизмов. Золота слишком много, чтобы цена на него оставалась высокой.
Я не стал рассказывать советским руководителям о деятельности Карнауха в Лондоне, о том, что Юрий Юрьевич уже начал операцию по созданию моего "золотого запаса". Не стал упоминать о том, что двухлетний спад сменил почти четырехлетний рост, и что нынешняя цена существенно выше минимумов восемьдесят четвертого года. Это все — не их дело. Они лучше всего умеют выкапывать золото из земли, так пусть этим и занимаются. А с торговлей замечательно справится Карнаух.
— Я согласен вложить в ваш комбинат деньги и новейшие технологии для переработки отвалов. Размер моего участия будет пока невелик. Скажем, речь сейчас идет о пятидесяти-шестидесяти миллионах долларов в ближайший год. Поймите меня правильно — я коммерсант и не склонен дарить свои деньги. Посмотрим, как будут реализовываться договоренности, и через год решим, стоит ли нам продолжать взаимодействие. В случае благоприятного решения, мы расширим мои инвестиции до… ста-ста пятидесяти миллионов долларов. Но у меня есть одно условие.
— Мы вас слушаем? — Анищев произнес слова в полной тишине.
— Если вы желаете обеспечить своих работников ширпотребом, я помогу вам справиться с этой проблемой. Более того, давайте создадим коммерческое предприятие, которое займется реализацией этой задачи. Поверьте мне, ваши работники останутся довольными. Но на территории этого завода не должно быть никаких кооперативов! Ни одного! Тем более — ювелирных. Я выкуплю все ваше сверхплановое золото с небольшим дисконтом к рынку. Процентов в двадцать. Но не у кооператива, а у завода. Можете назначить себе хорошие премии, я думаю, вашего административного ресурса на это хватит. Объясню, почему я не желаю связываться с кооперативами. Завод — вот он, карьер — чуть дальше. Это реальные, физически существующие активы. Большие и надежные. И с ними можно иметь дело. Но что такое кооператив? Всего лишь запись в каком-нибудь реестре. Сегодня он есть, а завтра — нет. С кооперативом связано слишком много неоправданных рисков. Задумают товарищи в Кремле отменить внешнеторговую деятельность для кооперативов — и все! Я не желаю рисковать своими деньгами и оказаться в ситуации срыва поставок или, хуже того, исчезновения авансирования. Вот так. Решайте сейчас, господа.
Демонстративно отвернувшись от разинувших рты солидных дядек, я принялся читать принесенную с собой газету.
Анищев, уже получивший мои гарантии своего личного безбедного существования, настаивал на принятии моего предложения, а все остальное руководство завода привычно пошло у него на поводу, отвергнув слабые возражения кооперативного лобби в лице нескольких начальников второго эшелона.
Через пятнадцать минут активных прений я получил согласие.
— Что ж, господа, — я поднялся и по очереди пожал всем присутствующим руки. — Ваше решение верное и со временем вы это поймете. А в течении ближайшей недели к вам прибудут мои юристы для оформления нашей сделки.
Все, что хотел — я увидел, мне все очень понравилось, и теперь нужно было вернуться в Лондон, чтобы составить хороший план по переводу этого замечательного комбината в мои умелые руки. И только один момент оставался нерешенным и в самолете я попросил Анищева:
— Владимир, я думаю, будет не лишним включить в состав учредителей здешнего совместного предприятия некоторых из тех милых людей, с которыми мы встречались? Работа должна вознаграждаться, не так ли? Составьте список тех, кто может быть нам полезен и тех, кто может помешать — постараемся найти дело каждому, чтобы занявшись им, у них не осталось времени на глупости. Юридически наше взаимодействие мы оформим согласно тому самому закону об акционировании, мои юристы вам помогут привести нормы советского права к совместимости с международными. О-кей?
Анищев удивленно покивал головой и ответил:
— О-кей, Зак, у вас будет такой список.
— Хорошо, Владимир. И еще я думаю, будет не лишним оформить мои и ваши добрые отношения в юридическом поле. Я предлагаю вам пост советника-консультанта в лондонской компании "Carnauch Gold". Эта компания в моей структуре как раз занимается золотом. А возглавляет ее ваш соотечественник — Юрий Юрьевич Карнаух, большой специалист на рынке драгметаллов. Я предлагаю вам годовое содержание… для начала, скажем, сто тысяч фунтов в год. За вычетом налогов. С сегодняшнего дня. Это не противоречит советским законам?