– В чем же заключался его авантюризм?
– В том, что за приличное вознаграждение он готов был указать любому желающему место захоронения шести стальных ящиков, сброшенных с подлодки напротив устья реки Голо. Более того, он даже приторговывал ключами – точными копиями тех, что когда-то лично передал Генриху Гиммлеру. Ведь он до конца жизни верил: сокровища находились именно в тех сейфах.
– Их подняли?
– Нет, они до сих пор покоятся где-то на дне. Их искали на протяжении многих лет французские и американские экспедиции, искал известный британский охотник за сокровищами лорд Килбракен. И все впустую. Впрочем, не исключаю, что ящики все-таки были обнаружены и подняты. Однако, не обнаружив в них драгоценностей, золотоискатели предпочли умолчать о своем фиаско.
– А вам не кажется, что Шмидт намеренно снабдил Флейга координатами ложного тайника?
– Ого, Евгений! – удивленно смотрит на меня генерал. – А ты на самом деле становишься неплохим аналитиком!
– С кем поведешься…
– Вот что, дружище, расскажи мне еще разок о старике Сальвадоре.
– Я вроде все рассказал, больше нечего.
– Эсэсовскую татуировку под левой подмышкой не приметил?
– Нет, он же при мне не раздевался.
– А ту странную татуировку на темечке сможешь воспроизвести на бумаге?
– Вряд ли. Художник из меня неважный.
– Жаль. Очень жаль.
Решаю представить шефу и Устюжанину своего нового товарища – Мишку. Он все равно знает о Сальвадоре больше моего, вдруг вспомнит какую-нибудь важную деталь или нарисует проклятую татуировку.
– Кто он? – настороженно интересуется Горчаков.
– Наш соотечественник, сваливший в Европу в надежде подзаработать. Обыкновенный оболтус: любит выпить, побузить, приударить за красивыми женщинами. В целом нормальный парень.
– Тебе только партийные характеристики строчить, – ворчит генерал. – Ладно, к делу – чем может помочь твой собутыльник?
– Некоторое время назад он прощупывал загадочного старика-инвалида: кто, откуда и почему без проволочек попал под крыло известного в Испании государственного благотворительного фонда.
– Выяснил?
Я вспоминаю все, о чем рассказывал Майкл, и подробно излагаю шефу. Выслушав меня, он кивает:
– Зови. Вдруг и в самом деле пригодится…
Мишку я нахожу в одном из ближайших баров. Он сидит в одиночестве за стойкой и глядит на почти пустую бутылку водки, из «закуски» перед ним – пепельница с дымившей сигаретой и пара бутылочек темного пива.
Как ни странно, он почти трезв, просто смотрит в одну точку и еле заметно раскачивается на барном табурете.
– Идем, – беру его под руку.
Возвратившись из забытья, Мишка вздрагивает и хрипит:
– Куда? Зачем?
– Идем-идем, я познакомлю тебя с интересной личностью.
– Какой еще личностью? – послушно сползает он с табурета, делает пару шагов, но, спохватившись, допивает водку и прихватывает пиво.
Мы топаем длинными коридорами в мою каюту. От Майкла здорово несет перегаром, однако алкоголь после известных событий его не берет – походка тверда, а речь осмысленна.
Рассудив, что любое упоминание о ФСБ смутит его и напугает, я представляю Горчакова «сведущим человеком в области расследований великих тайн двадцатого века». И добавляю загадочным шепотом небезынтересную деталь:
– Он именно тот, кто поможет исправить ошибки твоей юности.
Звучит убедительно, заманчиво и в то же время демократично.
Парень клюет – обосновавшись в гостевом кресле, он периодически прикладывается к пивной бутылке и тараторит битых полчаса.
Сергей Сергеевич в основном слушает и лишь изредка задает наводящие и уточняющие вопросы.
Выложив все, что хранилось в памяти, Мишка замолкает.
– Неплохо, – тянется к тонкой папке Горчаков. Выудив из нее чистый лист бумаги и карандаш, просит: – Постарайся воспроизвести татуировку, украшавшую темечко старика.
Мишка придвигает к себе лист и долго сопит, старательно, как пятилетний ребенок, выводя подрагивающей рукой странные каракули. В каюте висит напряженная тишина: мы с генералом изредка переглядываемся в ожидании результата…
Спустя несколько минут он просит другой листок и уже увереннее изображает руну.
– Готово, – подает он, наконец, Горчакову свои художества.
Нахмурив брови, тот несколько раз переворачивает листок, затем показывает мне:
– Похоже?
– Да, что-то в этом роде.
– Хорошо, будем довольствоваться тем, что есть, – подводит итог Сергей Сергеевич, настраивая камеру смартфона.
Сделав пару снимков, он тут же отправляет их на чей-то номер и удаляет из памяти аппарата. Завершается наша тайная вечеря обрядом сжигания Мишкиных шедевров.
– Рекомендую забыть об этом изображении, – говорит Горчаков. – А если кто-то о нем спросит, отвечайте, что ничего на темечке старика-инвалида не видели. Поняли?
– Да, – хором отвечаем мы. – А что говорить следователям? Ведь скоро нагрянут, инквизиторы проклятые…
– Вы избрали правильную тактику. Михаилу следует отрицать даже поверхностное знакомство с Леоной. А ты… – многозначительно смотрит он на меня, – ты просто запал на смазливую девчонку, пригласил в кафе и рассчитывал на дальнейшее развитие отношений. Это нормальное поведение адекватного мужчины во время отпуска – ни один следователь не заподозрит подвоха…
Нашу беседу прерывает стук в дверь.
Горчаков негромко подбадривает:
– Открой и держись естественно – вам ничего не угрожает.
Отпираю замок. В коридоре представительная компания из двух корабельных офицеров и трех мужиков в штатском, которых ранее на судне я не встречал.
Один из них здоровается по-английски и просит разрешения войти.
– Заходите, – отступаю в сторону.
– Мы из директората уголовной полиции Итальянской Республики, – предъявляет он ксиву в солидной кожаной обложке. – Нам необходимо произвести ряд следственных действий.
– Пожалуйста, – пожимаю я плечами, – мы готовы помочь следствию.
Следуя букве закона, полицейский комиссар проверяет наши документы. После того как Сергей Сергеевич и Георгий показывают билеты с отметкой о посадке в Кальяри, все вопросы к ним отпадают. Они поднимаются с кресел, однако покидать каюту не торопятся.
Тем временем помощники комиссара приступают к формальностям: один переписывает данные с документов в большой планшетный блокнот, второй пачкает наши пальчики черной дрянью, дабы взять на память отпечатки.
– Еще один такой отпуск, Сергей Сергеевич, – негромко говорю я шефу, когда итальянец «прокатывает» мои пальцы по специальным бланкам, – и я попрошу у вас зарплату кокаином.
Выпуская табачный дым в открытый иллюминатор, он посмеивается. Дескать, ладно-ладно, впечатления улягутся, и снова захочешь острых ощущений.
Что ж, посмотрим…
Полицейские работают деловито и быстро. Пока помощники копаются в отпечатках, комиссар озвучивает два десятка вопросов. В основном они дублируют те, что задавались нам судовыми дознавателями.
Комиссар заканчивает следственный ритуал крепким рукопожатием:
– Понимаю, что наше появление не входило в планы вашего отдыха, поэтому приношу свои извинения. Больше мы вас не потревожим.
Неужели это все? А как же очные ставки, одиночные камеры, черствый хлеб с мутной водицей, пытки?
Узрев мое удивление, он доброжелательно улыбается:
– Ваших отпечатков в каюте убитой не обнаружено.
– Откуда им там быть?.. Но помимо убитой есть еще пропавший старик.
– Да, Сальвадор Лопес пока не найден, но мы ищем. Никуда он не денется, если случайным образом не выпал за борт. Кстати, вы не знали пассажира по имени Хейден Кёниг?
– Нет, – пожимает плечами Мишка.
– Кто это? – удивленно вторю я.
– Один из пассажиров, подданный ФРГ.
– Мне это ни о чем не говорит. Мало ли тут немцев…
– Он молод – лет тридцати, крепкого телосложения, с короткой стрижкой.
– Не знаю такого. А что с ним случилось?
– Он тоже пропал.
Мы переглядываемся: что за чертовщина происходит на итальянском судне?
– Пару дней назад он упал с лестницы и слегка разбил голову, – сетует полицейский комиссар, – а теперь его не могут найти на борту.
Киваю, припомнив картину у длинной лестницы:
– Да-да, я видел столпотворение врачей и персонала на третьей палубе, когда лайнер стоял в порту Неаполя.
– Совершенно верно, это произошло в Неаполе. Значит, вы его не знали?
– Нет, определенно не знал и до того несчастного случая никогда не встречал.
Часть четвертая. ЗОЛОТО РОММЕЛЯ
Пролог
Часть четвертая. ЗОЛОТО РОММЕЛЯ
Пролог
Пролив Бонифачо, архипелаг Лавецци
Весна 1943 года
К утру у берегов Корсики посвежело: с севера подул холодный ветер, разметавший свинцовую облачность, изредка моросил дождь.
Поднявшись на палубу субмарины, старший шлюпочной команды доложил Шмидту:
– Ваш приказ выполнен – оберштурмфюрер Флейг доставлен на берег.
– Где его высадили?
– Точно в указанном месте – в ста метрах севернее устья реки Голо.
Эсэсовец поднял воротник куртки и повернулся к капитану:
– Уходим.
Спускаясь по скобам вертикального трапа, капитан-лейтенант Минквиц спросил:
– Позволь узнать, Франц, куда мой штурман должен проложить маршрут?
– В пролив Бонифачо.
– Это же совсем рядом! – оживился Матиас.
– Да. В проливе расположен небольшой архипелаг под названием Лавецци.
– Я отлично знаю эти острова. Нас интересует какой-то конкретный?
– Об этом позже. Сначала прикажи рассчитать маршрут – меня интересует время в пути.
– Мы будем возле архипелага через пятнадцать часов, – без запинки ответил капитан.
– Позволь, но ты даже не взглянул в карту!
– Обижаешь, – засмеялся капитан. – Я четыре года ходил здесь штурманом и знаю каждую банку…
– Не стоит торопиться, – сказал Шмидт, когда капитан документально подтвердил расчеты. – Через пятнадцать часов будет светло, а нам необходимо подойти к острову Дьявола под покровом ночи.
– Остров Дьявола?
– Да. Это очередная точка нашего маршрута.
– Надеюсь, потом мы двинемся к Гибралтару?
– В том направлении, но с одной кратковременной остановкой у испанского берега.
– Слава богу, – тихо прошептал Минквиц и обернулся к инженеру-механику: – Снизить скорость до трех узлов – нам некуда спешить. Боцман, глубина сорок…
Шквалистый ветер утих, и ночь выдалась лунной, спокойной.
Субмарина шла в надводном положении, и отсутствие высоких волн было кстати – корпус не бросало из стороны в сторону, а низкую бочкообразную рубку не осыпало солеными брызгами.
На ходовом мостике второй час торчали три офицера: Шмидт, Минквиц и вахтенный. «Зимний сад» – площадку с двадцатимиллиметровым зенитным автоматом, прилепленную позади рубки, – оккупировали три матроса-сигнальщика с мощными морскими биноклями. Негромко переговариваясь, офицеры курили, сигнальщики вслушивались в небо и осматривали темный горизонт.
– При свете солнца здесь очень красиво: лазурное море и яркие гранитные скалы в обрамлении пляжей из белого песка, – задумчиво рассказывал капитан-лейтенант. – Правда, пролив часто накрывает туманом, и тогда пройти по нему становится чертовски трудно.
– Сейчас не до красот, – вздохнул Шмидт. – Нам бы дойти до острова без приключений.
– Дойдем. Осталось меньше трех миль.
Эсэсовец посмотрел вперед и попытался хоть что-то разглядеть в кромешной тьме, однако ничего, кроме расплывчатых контуров чуть вздернутого носа подлодки, не увидел.
– Не волнуйся, – успокоил его подводник. – Минут через десять я прикажу застопорить ход и на несколько секунд включу прожектор. Мы найдем его – обещаю…
Вспыхнувший луч разорвал мрак, осветив поверхность моря на полмили от субмарины. Он ощупал пространство слева от курсовой линии, затем дрогнул и двинулся вправо, покуда не выхватил светлый клочок суши.
– Он? – затаив дыхание, спросил Шмидт.
– Да. Остров Дьявола, – ответил Минквиц и, перегнувшись через бортик ходового мостика, крикнул: – Шлюпку на воду!
На узкой палубе закипела работа. Боцманская команда готовила шлюпку, сварщики отрезали закрепленные позади рубки сейфы, люди Шмидта выстроились цепочкой от кормового торпедного отсека до Центрального поста и передавали друг другу тяжелые ранцы. Никто не догадывался, что в них было: сокровища Северной Африки или старые железяки от танковых моторов. О содержимом своего ранца точно знал молодой японец Хикару Куроки, о содержимом всего груза – один Франц Шмидт.
Около четверти часа Хуго Шрайбер затратил на осмотр острова. Затем, нацепив на грудь простенький дыхательный аппарат, похожий на резиновый спасательный жилет, обследовал подходы до глубины десяти-двенадцати метров.
Вернувшись на борт субмарины, он доложил:
– Ты ошибся в одном, Франц.
– В чем же? – помогал снимать снаряжение Шмидт.
– В размерах.
– Остров стал больше?
– Наоборот! В поперечнике я насчитал всего пятьдесят шагов.
– Что представляет собой остров?
– Нагромождение округлых валунов – от небольших до исполинских. Если бы не фонарь, я определенно переломал бы ноги.
– Место захоронения выбрал?
– Приблизительно в ста метрах к югу от острова есть глубокая яма.
– Глубина?
– Я погрузился метров до двенадцати, и фонарный луч едва достал до дна. В общей сложности глубина в этом месте составляет метров двадцать пять или тридцать.
– Неплохо, – оценил штурмбаннфюрер. – Пора приступать…
Сейф с блестевшей на швах смолой люди Шмидта, по совету фельдмаршала, не открывали – его оставалось лишь отделить газовым резаком от палубы. Пять других ящиков перед транспортировкой предстояло загрузить ранцами и мешками.
После нудной, монотонной работы почти весь груз подняли на верхнюю палубу. В кормовом отсеке остались личные вещи членов дивизеншутцкоммандо, оружие и боеприпасы, включая двадцать килограммов взрывчатки.
Каждый загруженный сейф Шмидт лично проверил, запер ключом, после чего матрос обмазал замочную скважину густой смазкой.
Последним к одному из сейфов наведался японец. С превеликой осторожностью он извлек из ранца керамический снаряд, освободил его от мягкой ткани, повернул в носовой части взрыватель и уложил на верхнюю полку. Помогавший матрос тут же захлопнул стальную дверцу и подал баночку с быстро сохнущей краской. Вооружившись кистью, японец нарисовал на дверце свастику, а под ней начертал причудливый иероглиф…
Шесть рейсов выполнила шлюпка к острову Дьявола. Она ходила медленно, с низко опущенными бортами. Все шесть раз Шмидт ступал на ее борт и контролировал процесс до сброса ящиков в воду.
Через два часа усилиями подводников и членов дивизеншутцкоммандо, операция завершилась.
– Уходим, – скомандовал Шмидт, пряча в дальний карман холщовый мешочек с шестью ключами.
– Освободить палубу! – прикрикнул Минквиц. – Всем, кроме сигнальщиков и вахтенного, – вниз!
Подлодка медленно обогнула остров Дьявола, штурман доложил из Центрального поста:
– Мы за пределами архипелага Лавецци, входим в пролив Бонифачо.
– Глубина?
– Под нами сто двадцать метров.
Подводники покинули ходовой мостик, задраили люк.
– Заканчиваем подзарядку. Приготовиться к погружению, – отдавал привычные команды капитан. Отыскав взглядом штурмбаннфюрера, поинтересовался: – Франц, для расчета курса нужны координаты следующей точки.
Подойдя к карте, тот указал точку на испанском побережье.
– Район Паламоса? – склонился Минквиц над освещенной картой.
– Да. Сколько до него ходу?
– Двести восемьдесят миль… – на секунду задумался капитан. – Через двое суток будем там.
– Нормально. Моих людей будут ждать на берегу в три часа ночи…
До выхода на траверз Паламоса оставалось не более четырех часов, когда Шмидт навестил Минквица и приказал не пускать никого из подводников в кормовой торпедный отсек.
– Что это значит, Франц? – удивился тот.
– Тебя это не касается, – отрезал эсэсовец. – Просто пройди по отсекам или объяви по трансляции, чтобы до всплытия туда никто не совал носа.
Вернувшись в «Потсдамскую площадь», Шмидт растолкал Шрайбера, тибетского монаха и японца. Вчетвером, взяв кое-какие вещи, они прошли в кормовой отсек и наглухо задраили за собой люк.
Азиаты вели себя спокойно, словно зная, для чего их сюда позвали. Сонный Шрайбер, напротив, нервничал и не понимал, зачем его разбудили и привели в провонявший машинным маслом тесный отсек.
– Садись, – показал Шмидт на воздушный баллон возле поста энергетики.
Хуго испуганно покосился на опасную бритву, сверкнувшую в руках монаха.
– Что вы задумали?
– Садись, дружище, и ничего не бойся. Я ведь тебя никогда не обманывал, верно? То, что мы сейчас сделаем, гарантирует тебе долгую и относительно безопасную жизнь.
Оберштурмфюрер послушно уселся на гладкую металлическую поверхность, глубоко вздохнул и отдал себя в руки товарищей.
Первым к молодому офицеру подошел монах и принялся с необычайной ловкостью брить его голову.
Тем временем Шмидт, используя данный оберфюрером Рауффом шифр, закодировал координаты точки захоронения и продиктовал японцу столбик полученных цифр. Тот с неторопливой педантичностью набрасывал на листе бумаги эскиз сложного иероглифа, похожего на загадочную руну. Это был элемент письменности древнего японского языка, существовавшего задолго до катакана и хирогана – прототипов современных японских слоговых азбук. Покончив с руной, Куроки встроил цифры в сложное изображение.