«Морское судно», — весьма выразительно изобразила она с помощью пальцев.
— Что она сказала? — нахмурился Тьерри. Я с улыбкой пояснила:
— Она говорит, что это звучит весьма заманчиво.
Меня вдруг охватило горячее чувство нежности, благодарности Тьерри — за его вечное желание помочь, за его энтузиазм и доброжелательность. Я знаю, он считает, что с Розетт трудно найти общий язык — об этом свидетельствует и ее мрачное молчание, и нежелание улыбаться, — тем более ценны бесконечные попытки Тьерри все же наладить с ней отношения.
Поднявшись наверх, я сняла пропахший шоколадом фартук и надела свое любимое платье из красной шерстяной фланели. Красного я не ношу уже несколько лет, но нужно же хоть как-то обороняться против этого холодного ноябрьского ветра! Кроме того, подумала я, на мне ведь еще и пальто будет. Я запихнула Розетт в куртку-анорак, натянула ей на руки перчатки (их она почему-то терпеть не может), и мы втроем поехали на метро в Люксембургский сад.
Это так занятно — по-прежнему оставаться туристкой в том городе, где родилась. Но Тьерри считает меня иностранкой; он с таким восторгом показывает мне свой мир, что я не могу его разочаровать. Сады сегодня такие хрусткие, яркие, земля покрыта похожими на мокрую гальку пятнышками — это солнечные зайчики играют на пестрой листве. Розетт страшно нравятся опавшие листья, она то и дело с восторгом поддает их ногой, и они вздымаются великолепными разноцветными осенними радугами. А искусственное маленькое озерцо она просто обожает и, затаив от восторга дыхание, наблюдает за игрушечными суденышками.
— Розетт, скажи «кораблик», — просит ее Тьерри.
— Бам, — говорит она, глядя на него в упор своими кошачьими глазищами.
— Нет, Розетт, это называется «кораблик», — говорит он. — Ну же, давай, ты вполне можешь сказать «кораблик».
— Бам, — говорит Розетт и с помощью пальцев показывает: «обезьянка».
— Ну все, довольно.
Я улыбаюсь дочке, но сердце у меня в груди так и колотится. Она сегодня была такой милой, так хорошо себя вела, бегала вокруг в своем желто-зеленом анораке и красной шапочке, похожая на ожившую елочную игрушку, и время от времени кричала — «бам-бам-бам!» — словно расстреливая невидимых врагов, при этом она не смеялась (она вообще редко смеется), а была как-то свирепо сосредоточена, даже нижнюю губу выпятила, а брови сурово сдвинула, словно ее веселая беготня — это вызов, которым отнюдь не стоит легкомысленно пренебрегать.
Но сейчас в воздухе явственно повеяло опасностью. Ветер переменился; краем глаза я замечаю легкое золотистое свечение и понимаю: да, пора…
— Ладно, теперь по мороженому, и все, — говорит Тьерри.
Суденышко совершает головокружительный поворот под прямым углом, почти ложась на правый борт, и устремляется к середине озерца. Розетт озорно смотрит на меня.
— Не надо, Розетт.
Суденышко подскакивает, резко разворачивается и теперь несется в сторону лотка с мороженым.
— Хорошо, но только по одному.
Мы целовались, пока Розетт на берегу доедала свое мороженое; от Тьерри исходило тепло и слабый запах табака — так обычно пахнут отцы, а его руки, заключенные в рукава элегантного кашемирового пальто, походили на лапы медведя. Он прижимал меня к себе своими огромными лапищами, и я чувствовала, что на мне под осенним пальто слишком тонкое красное платье.
Это были хорошие поцелуи; они начались с моих холодных пальцев, затем умело, без спешки добрались до моей шеи и наконец достигли губ; и под ними я понемногу согревалась, точно у жаркого костра, оттаивала душой, которую уже успел заморозить этот ледяной ветер, а он все повторял: «Я люблю тебя, я люблю тебя» (он часто это говорит мне), но еле слышно, чуть задыхаясь, точно нетерпеливый ребенок, слишком торопящийся спасти свою душу.
Он, должно быть, заметил выражение моего лица и спросил, тут же опять становясь серьезным:
— В чем дело?
Как рассказать ему? Как объяснить? Он смотрел на меня с такой искренностью, с таким неожиданным вниманием, и его голубые глаза слезились на ветру. И он выглядел таким бесхитростным, таким обыкновенным — неспособным, несмотря на принадлежность к сложному миру бизнеса, понять, как мы его обманываем.
Что же он видит в Янне Шарбонно? Сколько раз я старалась это понять. И что он мог бы увидеть в Вианн Роше? Неужели с недоверием воспринял бы ее нешаблонное, чуждое условностям поведение? Неужели презрительно фыркнул бы, узнал о ее верованиях? Неужели осудил бы ее предпочтения? Или, может, пришел бы в ужас, узнав, как она ему лгала?
Он медленно перецеловал кончики моих пальцев, по одному поднося их к губам, и вдруг улыбнулся.
— У тебя вкус шоколада.
Но тот ветер по-прежнему выл у меня в ушах, и деревья вокруг качались и шелестели, усиливая его вой, делая его оглушительным, точно грохот океанских волн, точно струи тропического ливня в сезон дождей. Ветер подбрасывал к небесам конфетти опавших листьев и дышал на меня запахами той реки, той зимы, тех ветров.
И тут в голове мелькнула странная мысль…
«Что, если рассказать Тьерри правду? Что, если рассказать ему все?»
И стать для него понятной, любимой, понятой. У меня перехватило дыхание…
«Ах, если б осмелиться…»
Этот ветер делает с людьми странные вещи: он крутит их, вертит, заставляет танцевать. В один миг он превратил Тьерри в мальчишку с взъерошенными волосами и ясными глазами, полного надежд. Да, подобные искушения этому ветру подвластны, он может соблазнить человека, внушить ему дикие мысли и еще более дикие мечты. Но в ушах у меня постоянно звучало то предупреждение — даже в эти мгновения я понимала, что Тьерри Ле Трессе, несмотря на все свое тепло и всю свою любовь, никогда не сможет соперничать с тем ветром.
— Я не хочу терять свой магазин, — сказала я ему (а может, тому ветру). — Мне необходимо его сохранить. Мне необходимо, чтобы он стал моим.
Тьерри рассмеялся.
— И всего-то? В таком случае выходи за меня, Янна. И у тебя будет сколько угодно магазинов и кафе-шоколадниц, сколько угодно шоколада. И у тебя самой всегда будет вкус и запах шоколада. Ты просто насквозь им пропахнешь — да и я тоже…
Его слова все-таки заставили меня рассмеяться. И Тьерри, схватив меня за руки, стал кружиться со мной по сухому гравию, и Розетт так хохотала, что даже икать начала.
Возможно, именно поэтому я и сказала то, что сказала; мгновенный, опасный порыв, вой ветра в ушах, волосы, брошенные мне в лицо, и Тьерри, готовый отдать мне все, что у него есть за душой, почти испуганно шепчущий, уткнувшись мне в волосы: «Я люблю тебя, Янна!»
«Он боится потерять меня», — вдруг подумала я и тогда решилась все-таки сказать ему те слова, хоть и понимала, что теперь пути назад уже не будет; и я сказала со слезами на глазах и мокрым, красным из-за леденящего ветра носом:
— Хорошо. Только пусть все будет тихо…
Он даже глаза вытаращил от неожиданности.
— Ты уверена? — задыхаясь, спросил он. — Я думал, ты захочешь… ну, сама знаешь… Он улыбнулся. — Подвенечное платье. Церковь. И чтобы хор пел. И кругом подружки невесты, и звон колоколов — в общем, все такое.
Я покачала головой.
— Нет, никакой свадебной шумихи, — сказала я.
Он снова поцеловал меня.
— Хорошо, никакой, раз ты сказала «да».
И на мгновение мне стало так хорошо! Я наконец держала в руках свою маленькую чудесную мечту. Тьерри — хороший человек, думала я. Человек с корнями, человек с принципами.
«И с деньгами, Вианн, не забывай об этом», — раздался у меня в ушах чей-то злорадный голос, но голос этот звучал довольно слабо и становился все слабее по мере того, как я отдавалась своей маленькой чудесной мечте. «Да будь она проклята, — думала я, — будь проклят этот ветер! На этот раз ему нас прочь не унести!»
ГЛАВА 7
9 ноября, пятница
Сегодня я опять поссорилась с Сюзи. Не знаю, почему мы так часто ссоримся, я хочу с ней дружить, но чем больше я стараюсь, тем это труднее. На этот раз она прицепилась к моим волосам. Еще новости! Она считает, что мне надо их выпрямить!
Я спросила зачем.
Но Сюзанна только плечами пожала. Мы с ней одни остались в библиотеке во время большой перемены — остальные пошли в магазин покупать сладости, — а я надеялась списать задание по географии, но раз Сюзи захотелось поговорить, остановить ее совершенно невозможно.
— Странно они как-то выглядят, — пояснила она. — Как у африканки.
Мне было безразлично, как выглядят мои волосы, о чем я ей и сообщила.
Сюзи тут же презрительно вытянула губы трубкой — она всегда так делает, если ей кто-то перечит, — и вкрадчивым тоном спросила:
— Но… твой отец ведь, по-моему, чернокожим не был? Или все-таки был?
— Но… твой отец ведь, по-моему, чернокожим не был? Или все-таки был?
Я покачала головой, чувствуя себя лгуньей. Сюзанна считает, что мой отец умер. Но насколько я знаю, он вполне мог быть и чернокожим. Как вполне мог быть и пиратом, и серийным убийцей, и королем…
— Видишь ли, некоторые могут подумать…
— Если «некоторые» — это Шанталь…
— Нет! — резко возразила Сюзанна, но ее розовое лицо еще сильнее порозовело, и в глаза мне она старалась не смотреть. — Послушай, — и она обняла меня за плечи, — ты у нас в школе новенькая. И мы тебя совершенно не знаем. Все остальные ребята из нашего класса вместе учились еще в начальной школе. И все давно научились соответствовать…
«Научись соответствовать». У меня была одна учительница, которую звали мадам Дру, — там, еще в Ланскне, — которая очень любила повторять именно эти слова.
— А ты не такая, как мы, — припечатала меня Сюзи. — Я все старалась тебе помочь…
— Как же, старалась ты! — фыркнула я, вспомнив о задании по географии и о том, что я никогда, никогда не смогу делать то, что хочу, пока она рядом, потому что всегда главное — ее забавы, ее проблемы; и это она говорит мне: «Анни, пожалуйста, перестань за мной таскаться», стоит поблизости появиться кому-то более стóящему.
Она понимала, что я вовсе не собиралась ее обижать, но все равно сразу напустила на себя обиженный вид и, как взрослая, гордым жестом откинула назад волосы (между прочим, выпрямленные), а потом заявила:
— Ну что ж, если ты даже слушать меня не желаешь…
— Ладно, — смирилась я, — говори: что еще во мне не так, как надо?
Она пару секунд смотрела на меня. Но тут прозвенел звонок на урок, и она, ослепительно улыбнувшись, сунула мне в руку сложенный листок бумаги.
— Вот. Я составила список.
Я прочитала этот список в кабинете географии. Месье Жестен рассказывал нам о Будапеште, где мы с мамой когда-то тоже недолго жили, хотя теперь я уже почти ничего не помню. Помню только реку, снег и старый квартал, который отчего-то кажется мне очень похожим на Монмартр — там были такие же извилистые улочки, крутые лестницы и старый замок на невысоком холме. Список Сюзи своей пухлой аккуратной рукой написала на половинке листка выдранного из ученической тетради. В нем содержались самые разнообразные советы: как улучшить свою внешность (волосы выпрямить, сделать маникюр, ноги побрить и постоянно иметь при себе дезодорант); как одеваться (не надевать носки с юбкой, носить светло-розовое, а не оранжевое); что читать (книжки для девочек хорошо, а книжки для мальчиков плохо); какие фильмы смотреть и какую музыку слушать (слушать следует только самые последние хиты); что смотреть по телевизору и что искать в интернете (как будто у меня есть компьютер!); как проводить свободное время и какой марки мобильный телефон надо приобрести.
Я сперва решила, что это просто очередная шутка, но после школы, встретившись с Сюзи на остановке автобуса, поняла, что она отнюдь не шутила.
— Ты должна попытаться, — заявила она— Иначе все будут говорить, что ты какая-то странная…
— Я не странная, — сказала я. — Я просто…
— Не такая, как все.
— А что плохого в том, чтобы быть не такой, как все?
— Знаешь, Анни, если ты хочешь, чтобы у тебя были друзья…
— Да настоящим друзьям плевать на такие вещи!
Сюзи побагровела. С ней это часто случается, когда она злится, и такой цвет лица ужасно выглядит в сочетании с ее рыжей шевелюрой.
— Ну и ладно, а мне не плевать! — прошипела она и отвернулась, устремив свой взгляд в начало очереди.
Видите ли, существуют определенные правила того, как следует стоять в очереди на автобус, точно так же есть правила того, как входить в класс или выбирать себе партнеров во время игры. Мы с Сюзи стояли примерно в середине очереди, а впереди девочки из «списка А» — те, кто играет в баскетбол за честь школы; все они были старше нас; такие девчонки уже вовсю пользуются губной помадой, закатывают школьные юбки за пояс, чтоб стали короче, и, стоит им выйти за ворота школы, закуривают «Житан». Там же были и мальчишки — лучшие из лучших, самые симпатичные, тоже члены спортивных команд; все они ходят с поднятым воротником, а волосы укладывают с помощью геля.
Там же стоял и один новый мальчик из нашего класса, его зовут Жан-Лу Рембо. Сюзанна по нему просто с ума сходит. Шанталь он тоже очень нравится — хотя сам-то он, по-моему, ни на ту ни на другую внимания особого не обращает и никогда не участвует ни в одной из тех игр, которые они затевают. Я сразу поняла, что у Сюзанны на уме.
Всякие там чудики и неудачники, разумеется, стоят в самом конце. Ну и чернокожие, конечно; эти живут по ту сторону Холма, всегда держатся вместе и ни с кем из нас не разговаривают. За чернокожими пристроились: Клод Мёнье, который очень сильно заикается, Матильда Шагрен, она страшно толстая, а за ними — девочки-мусульманки, их в школе около дюжины, они тоже держатся вместе, и это они в начале четверти подняли такой шум из-за запрета носить головные платки. Они и сейчас все в платках: надевают их сразу же, как только выйдут за ворота школы, хотя в школе им носить платки не разрешают. Сюзи считает, что зря они, дуры такие, носят эти платки, потому что им надо быть как все, если они и впредь намерены жить в нашей стране, — но это она просто повторяет слова Шанталь. Я, например, совершенно не понимаю, почему вокруг этих несчастных платков вообще столько шума, ну чем они отличаются от другой одежды — скажем, от маек или джинсов? По-моему, каждый сам выбирает, что ему носить.
А Сюзи по-прежнему пялилась на Жана-Лу. Он высокий и, по-моему, довольно симпатичный, у него черные волосы и челка в пол-лица. Ему двенадцать лет — он нас всех на год старше и вообще-то должен был бы учиться в следующем классе. Сюзи говорит, что он остался на второй год, а по-моему, он очень способный и в классе один из лучших. Жан-Лу очень многим девчонкам нравится, но сегодня мне показалось, что он просто из кожи вон лезет, чтобы выглядеть крутым: прислонился к столбу на остановке и все вокруг изучает в объектив своей маленькой цифровой камеры, с которой, похоже, вообще не расстается.
— Ах, боже мой! — вздохнув, прошептала Сюзи.
— Послушай, — предложила я ей, — может, тебе хоть раз все-таки поговорить с ним по-человечески?
Она тут же яростно на меня зашикала, а Жан-Лу быстро глянул в нашу сторону — мол, что это за шум? — и снова уткнулся в объектив. Сюзи, покраснев еще сильнее, пискнула, нырнув в капюшон своего анорака:
— Он на меня посмотрел! — и повернулась ко мне, тараща глаза от возбуждения. — Слушай, я собираюсь сделать себе «перышки». Я знаю хорошую парикмахерскую, там Шанталь стрижется и красится. — Сюзи так стиснула мою руку, что мне стало больно. — Если хочешь, пойдем вместе. Я буду делать «перышки», а тебе волосы могут выпрямить…
— Оставь мои волосы в покое, — сказала я.
— Давай, Анни! Это же будет клево! И потом…
— Я сказала, оставь мои волосы в покое! — Теперь я уже по-настоящему начинала сердиться. — Чего ты к ним привязалась?
— Ах, ты совершенно безнадежна! — раздраженно воскликнула Сюзи. — Ты же выглядишь как ненормальная! Неужели тебе все равно?
Это она тоже отлично умеет. Задать совершенно ненужный вопрос, который на самом деле вопросом вовсе и не является.
— А чего мне беспокоиться?
Я пожала плечами, хотя от гнева у меня даже в носу щипало, как будто чихнуть хочется, я понимала: еще немного — и гнев мой все-таки прорвется наружу, хочу я этого или нет. И тут я вспомнила, о чем говорила мне Зози в «Английском чае», и мне страшно захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы с физиономии Сюзанны слетело это самодовольное выражение. Нет, причинять ей вред я вовсе не собиралась, но проучить ее, безусловно, следовало.
Спрятав за спину руку, я скрестила пальцы в магическом жесте и мысленно сказала Сюзанне…
«Посмотрим для разнообразия, как тебе это понравится».
И мне показалось, что я мельком успела увидеть, как переменилось вдруг лицо Сюзи, как странно блеснули ее глаза, и сразу, прежде чем я смогла как следует что-либо рассмотреть, все стало как прежде.
— Пусть я лучше буду ненормальной, чем жалким клоном! — заявила я.
Повернулась и пошла в конец очереди. Все так и уставились на меня, а Сюзи застыла с выпученными глазами на прежнем месте, сразу став ужасно некрасивой, даже уродливой со своими рыжими волосами, багровым лицом и разинутым от изумления ртом.
Я спокойно поджидала прибытия автобуса, пытаясь понять, хотелось мне, чтобы она пошла за мной, или нет. Возможно, я рассчитывала, что она сразу прибежит, но этого не произошло, а в автобусе она села рядом с Сандрин и ни разу в мою сторону даже не посмотрела.
Придя домой, я попыталась рассказать об этом маме, но она оказалась очень занята — одновременно разговаривала с Нико, перевязывала лентой коробку с ромовыми трюфелями и готовила для Розетт какую-то еду, а я еще, как назло, не могла найти нужных слов, чтобы рассказать о своих переживаниях.