— Ого, — выдохнула я, глядя на Уэсли.
— Мне не больно.
— Подделкой под «Луис Виттон»? Шутишь? Мне было больно от одного ее вида.
— Снобка, — засмеялся Уэсли.
— А ты плохой дружок.
— Она мне не подружка.
— Все равно.
— Хочешь выпить?
Я кивнула, пожалуй, слишком радостно, отчего Уэсли рассмеялся и исчез в окне. Я последовала за ним.
— Эй, Уэсли, ты же не собираешься поить Ханну Монтану нашим пивом?
Уэсли проигнорировал Гарри и вручил мне банку.
— Что это?
— «Алмазное белое».
— Никогда не слышала о таком.
— Как же мне объяснить, чтобы ты поняла? — Он задумался. — Считай, что это шампанское, но сделанное из яблок.
У меня округлились глаза:
— Если ты думаешь, что я пью шампанское, то ты меня совсем не знаешь.
— Ну не знаю, и что? Это сидр. Американцы зовут его крепким сидром.
— Я не американка.
— Но выговор у тебя не ирландский.
— И ты не похож на ирландца. Хотя, может быть, ты и ирландец, ведь ирландцы тоже меняются. — Я тяжело вздохнула, изображая сарказм. — Один Бог знает, кто мы есть!
— У моей мамы рыжие волосы и веснушки.
— Не исключено, что она шведка.
Уэсли рассмеялся, после чего показал мне на камень за моей спиной, и я села на него. Он сел напротив меня.
— А твой папа откуда?
— С Мадагаскара.
— Здорово! Как в кино?
— Да уж, в точности как у Диснея, — печально проговорил он.
— Ты был там?
— Нет.
— А почему он оказался тут?
— Потому.
— А… — Я с пониманием кивнула. — Отличная причина на все случаи жизни.
Мы засмеялись.
В соседней комнате кто-то вновь сказал, что я расистка.
— У меня в мыслях ничего не было, кроме твоей одежды, — тихонько произнесла я. — Ты одет лучше, чем здешний Джон Бой и Мэри Эллен, которая вышла во двор в поддельных угги и пыхтя, как Дьюбери.
Уэсли засмеялся и одновременно вздохнул, не сводя с меня пристального взгляда.
— Она не моя девушка.
— Ты уже говорил. Однако мой супер-шпионский бинокль говорит другое.
— Ну, это было всего лишь… — Он вынул изо рта сигарету и положил окурок в банку. Мне стало это приятно. Я почувствовала себя почти что мамой, которая вернулась домой и обнаружила тарарам, устроенный детьми. — Знаешь, есть такие автобусы, — произнес он, — настоящие автобусы с рулем, которые возят людей туда, где поднимается дым.
— Где они стоят? — переспросила я, словно вдруг узнала о лекарстве от рака. — Отсюда…
— В Даншоглине. Полчаса, если на машине.
— Как ты добираешься туда?
— Папа меня отвозит.
А мой папа умер.
— Кстати, это твоя? — Он порылся в сумке и вытащил ручку. Одну из тех, что я стащила из стола Артура и обронила накануне.
Было же у меня такое чувство, как будто кто-то следил за мной. За мной кто-то следил.
— Где ты был вчера?
— Я…
Он задумался.
— Чего тут думать? — набросилась я на него.
— Не знаю. Нет. Да. Нет, не знаю. Ручку я нашел вчера, если ты об этом.
— Вчера тебя не было, когда я потеряла ручку.
— Обычно я тут вместе с Артуром.
Он не ответил на вопрос.
— Обычно?
— Да, обычно.
— Ты обычно тут?
— Я работаю вместе с Артуром.
— Ах, так.
— Мне показалось, ты сказала, что Артур говорил обо мне?
— Ну… да. А Розалин знает, что ты работаешь с Артуром? Уэсли кивнул.
— Понятия не имею, насколько ей нравится мое присутствие, но, когда у Артура болит спина, ему нужен помощник.
— Давно ты с ним работаешь?
Уэсли напряженно думал, глядя в пространство.
— Ну, дай сообразить. Мы с Артуром… примерно… уже три недели. Я рассмеялась.
— Мы переехали сюда лишь в прошлом месяце, — пояснил Уэсли.
— Правда? — У меня подпрыгнуло сердце. У нас с ним обнаружилось кое-что общее. — Ты откуда?
— Из Дублина.
— И я тоже! — Я была на верху блаженства, словно попала в «Великолепную пятерку»[57]. — Извини. — У меня запылало лицо. — Кажется, я немножко разволновалась, встретив представителя своей породы. И как же тебе удалось так быстро стать главарем? Заворожил их? Или научил разжигать костер?
— Я считаю, что вежливостью можно многого достичь. Шпионством, вмешательством в чужие вечеринки, оскорблениями ничего не добьешься, если хочешь обрести свое место в сообществе.
— Не хочу я обретать место в сообществе, — мрачно проговорила я. — Мне пора уходить. Мы долго молчали.
— Тебе известно, что здесь произошло? В этом самом замке? — спросила я.
— Ты имеешь в виду норманнов?
— Нет, не норманнов. Что случилось с семьей, которая жила тут совсем недавно?
— Был пожар, и все уехали.
— Прекрасно. Тебе бы писать исторические книги.
— Мы просто заняли пустовавший дом, — с улыбкой проговорил Уэсли. — А почему тебе это интересно?
— Просто интересно.
Некоторое время я чувствовала на себе его пристальный взгляд.
— Если хочешь, можем спросить их. Я поняла, что он имеет в виду ребят, которые расположились за стеной.
Оттуда доносился смех, и мне показалось, что там идет игра в бутылочку.
— Нет, не надо.
— Наверное, сестра Игнатиус знает. Ты ведь знакома с ней, правильно?
— Откуда ты знаешь?
— Я же сказал, что работаю тут. К тому же я не слепой.
— А я тебя ни разу не видела.
Он пожал плечами.
— Она сказала, чтобы я спросила у Розалин и Артура, — проговорила я.
— Вот и спроси. Знаешь, Розалин всю жизнь прожила в бунгало напротив? Если кто-то и знает обо всем, так это она. Почему бы ей не рассказать тебе, что происходило тут в последние двести лет?
Не могла же я настолько довериться ему, чтобы раскрыть тайну дневника, не разрешавшего мне расспрашивать Розалин.
— Не знаю… Не думаю, что они захотят об этом говорить. Розалин постоянно скрытничает. Наверняка они знали тех людей, и, если они умерли, я не собираюсь беспокоить их прах. Но мне кажется, умерли не все, и Розалин с Артуром их знают. Не стал бы Артур работать бесплатно. А тебе, — спросила я, щелкнув пальцами, — тебе кто платит?
— Артур. Наличными.
— Ага.
— А ты как здесь оказалась?
— Сказала же тебе: услышала вас из спальни.
— Нет. Здесь, в Килсани?
— А!
Пауза. Я быстро соображала. Нельзя говорить правду. Мне не нужна его жалость.
— Мне показалось, что Артур упоминал обо мне?
— От него много не узнаешь. Он сказал лишь, что ты и твоя мама теперь живете с ним.
— Нам пришлось, понимаешь, пришлось приехать. Скорее всего, ненадолго. Возможно, на лето. Мы продали дом. И теперь надо ждать, когда мы купим другой.
— Твоего отца тут нет?
— Нет, нет, он, ну… Он бросил маму ради другой женщины.
— Ах так, сочувствую.
— Ну да… ради двадцатилетней модели. Она знаменитая. Ее фотографии есть во всех журналах. Просто сил нет смотреть на нее.
Уэсли нахмурился, не сводя с меня взгляда, и я почувствовала себя последней дурой.
— Ты все еще видишься с ним?
— Нет. Больше не вижусь.
Я следовала указаниям моего дневника. Жаль, я не рассказала Уэсли о папе. Но мне все равно было не по себе. Я солгала Маркусу и теперь как будто совершила акт самооправдания, ведь с Маркусом получилось одно никудышное вранье, и мне не хотелось повторения этого с Уэсли. К тому же он все равно узнает у Артура, что к чему, в ближайшие десять лет.
— Уэсли, прости, я тебе соврала. — И я провела ладонью по лицу. — Мой папа… умер. Он выпрямился:
— Что? Почему?
Мне надо было что-то выдумать, например он погиб на войне или — не знаю — что-нибудь более обыкновенное, чем самоубийство.
— От рака. — Я хотела положить конец этой теме. Я не могла продолжать. Не могла. Не надо было ему задавать вопросы. — От рака яичек.
— Ох.
Сработало.
Потом я ушла. Но, прежде чем вылезти из окна, поблагодарила его. На полпути к дому я вдруг остановилась и, повернув обратно, помчалась что было духу.
— Уэсли, — прошептала я, едва отдышавшись. Он собирал банки и бутылки.
— Забыла что-нибудь?
— Ну, забыла… — шепнула я.
— А почему мы шепчемся? — спросил он шепотом, после чего, улыбнувшись, подошел к окну и уперся локтями в подоконник.
— Потому что… потому что не хочу произносить это громко.
— Ладно.
Улыбка исчезла с его лица.
— Ты решишь, что я ненормальная…
— Я уже знаю, что ты ненормальная.
— А… Ладно. Пусть. Мой папа умер не от рака.
— Да?
— Да. Я сказала неправду, потому что так проще. Хотя рак яичек не самое простое. И не совсем обычно.
Уэсли ласково улыбнулся мне:
— От чего он умер?
— Он сам убил себя. Наглотался таблеток и запил их виски. Специально. Я нашла его.
Я сдержала слезы.
Вот тут все и началось. Его лицо изменилось в точности так, как я написала в дневнике. Во взгляде читалась жалость. Он смотрел на меня, будто на чудовище. И молчал.
Я сдержала слезы.
Вот тут все и началось. Его лицо изменилось в точности так, как я написала в дневнике. Во взгляде читалась жалость. Он смотрел на меня, будто на чудовище. И молчал.
— Мне не хотелось врать, — сказала я и пошла прочь.
— Хорошо. Спасибо, что сказала.
— Я еще никому не говорила.
— И я никому не скажу.
— Отлично, спасибо. Теперь мне точно пора. Мерзопакостное ощущение.
— Спокойной ночи.
Уэсли высунулся из окна и проговорил довольно громко:
— Увидимся, Тамара.
— Да. Конечно.
Мне хотелось поскорее убраться подальше.
Банда, расположившаяся у главного входа, свистела и смеялась, и я поторопилась спрятаться в темноте.
В эту ночь я узнала нечто очень важное. Некоторые события не стоит предотвращать. Иногда предстоит почувствовать себя дурой. Иногда предстоит испытать боль на глазах у всех. Иногда это необходимо, чтобы повзрослеть, чтобы перейти в другой день. Дневник не всегда прав.
Глава четырнадцатая Час пополудни
Дневник рассказал мне, что должно случиться до часу дня. И правда, все было необычно в то утро и в точности так, как я прочитала в дневнике. Розалин разбудила меня и наказала оставаться дома — во второй раз за все время, — и мне стало окончательно ясно одно: она не хочет никому меня показывать. Подумать только, до чего ей страшно и стыдно сообщать о нашем с мамой существовании, о папе, который сам распорядился своей жизнью, что считается самым ужасным грехом. В груди у меня поднялась злость, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не заявить, мол, я тоже еду на службу, но все же я осталась лежать под одеялом, прислушиваясь, как удаляется шум машины в раскрашенном сепией дне, весьма отличавшемся от дня, описанного в дневнике. Такое не очень необычно, когда знаешь, что что-то случается, и знаешь, что это должно было случиться, — но я как будто уже начинала привыкать.
Когда Розалин и Артур уехали, я решила, что хватит спать, оделась и побежала вниз. Я сидела в саду, когда на дороге показался «чинквеченто» с открытым окошком, словно летевший мне навстречу.
— А вот и она! — воскликнула сестра Игнатиус, сверкнув глазами. — Девочка, которую я хотела повидать. Едешь на службу?
Я посмотрела на машину, в которой теснились четыре монахини.
— Садись сестре Регине на колени, — пошутила сестра Игнатиус, и я услышала «Вот еще» изнутри. — Мы всегда поем во время утренней службы. Ты тоже в нашем хоре, так что должна быть в храме, если только твой ларингит остался в прошлом.
— Нет, — беззвучно проговорила я, схватившись за горло и закрывая рот рукой.
— Полощи солью — и будешь как новенькая, — сказала она, внимательно глядя на меня. И вдруг просияла: — Кстати, спасибо за книжку.
— Пожалуйста, — прервала я молчание. — Я взяла ее специально для вас.
— Так я и подумала, — хмыкнула сестра Игнатиус. — Знаешь, сначала она мне не понравилась, твоя Мэрилин Маунтротмен. Слишком она была заносчивой и хотела слишком многого, а потом я полюбила ее. Не меньше, чем Тарик. Они не выглядели настоящей парой, но постепенно он стал понимать, о чем она думает, особенно когда она плакала над письмом отца, о котором не хотела ему говорить. Должна признаться, меня это тоже задело за живое. Он все понял. Он понял, что она любит его. Умный человек! Представляю, как он сделал свои миллионы и стал нефтяным воротилой. И мне нравится, когда на первой обложке есть фотографии персонажей. Это помогает мне представлять их, пока я читаю. Например, его с зачесанными назад волосами, мускулистого…
— Вы вправду прочитали?
— Ну да, конечно же прочитала. Теперь ее читает сестра Концептуа.
Женщина на переднем пассажирском сиденье повернулась к нам:
— Только не говори, что будет дальше. Пока он нанял частный самолет до Стамбула.
— О, у тебя впереди все самое интересное, — хлопнув в ладоши, произнесла сестра Игнатиус. — Два слова: турецкие радости.
— Я же просила не говорить, — прервала ее сестра Концептуа. — А ты не можешь промолчать.
— Пора ехать, — вмешалась сестра Мария, сидевшая за рулем. — Не хватало еще опоздать.
— Буду ждать тебя на следующей неделе, ладно? — без тени улыбки спросила сестра Игнатиус.
— Конечно, — кивнула я. — А сейчас пойду в постель. Если увидите Розалин, скажете ей об этом?
Она прищурилась:
— Ты уверена?
— Да. Абсолютно уверена.
— Понятно. А зачем ты встала с постели?
— Нам и правда пора, — сказала сестра Мария, включая зажигание. — Подождите. — Кажется, я запаниковала. — Вы должны назвать имя.
Несколько мгновений спустя они, не включив сигнальных огней, уже заворачивали за угол, и сестра Игнатиус высоко поднимала руку в прощальном приветствии.
Это было в десять часов утра.
Я заранее наметила несколько дел, и во главе списка поставила маму. Для начала пролистала телефонную книгу и нашла человека, имя которого мне назвала сестра Игнатиус. Послышался гудок, второй, третий, потом, когда уже должен был включиться автоответчик, я услышала мужской голос.
— Алло! — прохрипело в трубке, после чего человек откашлялся. — Говорите же. Я поняла, что ему трудно говорить, однако он не позволил себе включить автоответчик.
И тогда, тоже откашлявшись, Тамара-Взрослая-Девочка взялась за дело:
— Здравствуйте. Я звоню, чтобы записаться на прием к доктору Гедаду.
— А его тут нет. — Разговаривавший со мной мужчина как будто не совсем проснулся. — Могу я принять сообщение?
— Ну… Нет… Он вернется до часу дня?
— Его операционная не работает по воскресеньям. Я помолчала. Голос показался мне знакомым.
— Я позвонила домой?
— А что, похоже на отделение «Скорой помощи»? У меня перехватило дыхание:
— Уэсли?
— Да. А это кто?
Соври, Тамара, соври, тебе нужно имя.
— Тамара. Извини, что разбудила.
— Тамара. — Он как будто почти проснулся. — С тобой все в порядке? Тебе нужен врач? Это мой папа.
— А… Врач нужен не мне, а моей маме. Только не хирург, ничего такого. Как ты считаешь, твой папа вернется домой до часа дня?
— Не знаю. Они отправились на службу, а потом на рынок. Обычно возвращаются около часа.
— Почему здесь все едут на чертову службу, а потом на рынок?
— Насколько я знаю, им это нравится. — Он зевнул. — Наверное, папа пользуется случаем, чтобы вручить свои визитки тем, кто кашляет.
Я рассмеялась.
— Ты еще долго оставался вчера?
— Около часа. Ты слышала нас?
— Да я полчаса взбиралась в свою спальню. Случайно закрыла окно и поломала все ногти, прежде чем открыла его.
Теперь засмеялся он.
— Надо было вернуться, и я бы помог тебе с окном. Я знаю, где Артур прячет инструменты. Хочешь, чтобы я попросил отца позвонить тебе в час?
— Нет, не надо. Лучше до часа.
— А как насчет завтра?
Или ждать еще неделю, когда Розалин и Артур отправятся на службу… Еще у меня есть крошечное окошко, когда Розалин пойдет к матери.
— Завтра между десятью и одиннадцатью.
— Я передам. И заставлю заехать.
— Нет, — торопливо отозвалась я. — Сюда нельзя.
— У тебя там камера или карцер? — пошутил Уэсли.
— Нет.
— Ладно, — вздохнул он. — Еще слишком рано, и я плохо соображаю. Дай мне минуту. Я подождала.
— Ясно. Ты не хочешь, чтобы Розалин и Артур узнали, поэтому, когда папа вернется, я выясню его расписание, и мы встретимся в замке в два часа.
Смешно. Он мог бы позвонить, но ему хотелось встретиться со мной.
Повесив трубку, я чувствовала, что горю. Один звонок — и почти весь список оказался перечеркнутым.
Второй пункт заключался в том, чтобы исследовать бунгало. По крайней мере, взглянуть на задний сад, ведь я ни в коем случае не намеревалась пугать старую женщину. Чтобы устроить себе алиби, я положила немного ягод в миску, вскипятила чайник, отрезала пару кусочков хлеба, сделала омлет… очень плохой, потому что он подгорел. Потом вымыла сковороду в раковине и с ужасом представила лицо Розалин, когда она увидит это.
Поставила все на поднос и прикрыла полотенцем, как это каждый день делала Розалин. Гордая своей первой попыткой приготовить завтрак, я вышла из дома и направилась очень медленно, чтобы не пролить чай, через дорогу. Держа обеими руками поднос, я с трудом перелезла через ворота, не в состоянии прислониться к столбу. Полотенце стало мокрым от чая, но я твердо шагала вперед. Миновала занавешенную тюлем гостиную и пошла дальше. И снова меня ослепило яркое солнце, светившее мне прямо в лицо. Я крепко зажмурилась и, стараясь не опрокинуть поднос, поставила его к стене. Он едва не выскользнул у меня из рук, когда пришли в движение чашки и тарелки. Потом солнце отступило, и ко мне вернулось зрение, так что я пошла дальше, глядя по большей части в землю. Когда я добралась до конца прохода, то оказалась в дальнем саду и приготовилась быть изгнанной, приготовилась увидеть маленькую старушку, которая ухаживает за своим садом, гигантские грибы и фей, единорогов и все остальное, чему полагается быть в волшебном саду, скрываемом Розалин от чужих глаз. Ничего такого не было. Совсем ничего, кроме длинного, заросшего травой поля с деревьями по обе стороны. У матери Розалин не было садоводческого таланта; чего не было, того не было.