Когда я пришла в замок, Уэсли уже сидел на ступеньках — на моих ступеньках. Он был в синих джинсах, черной фуфайке с белым черепом на груди и синих кроссовках. Даже днем от него веяло прохладой.
Уэсли поднял голову и снял наушники.
— Он может приехать завтра в десять.
Никаких тебе «здравствуйте», и это немного выбило меня из колеи.
— О, здорово! Спасибо. — Мне хотелось, чтобы он встал и исчез, как маленький голубь, который доставляет послания, а он продолжал сидеть как ни в чем не бывало. — А мог бы он приехать в десять пятнадцать на случай, если Розалин задержится дома?
— Да. Конечно. Я скажу ему.
— Хорошо, отлично, спасибо.
Он все еще оставался на месте, и я, сделав пару шагов, прислонилась к стене напротив него.
— Ты знаешь женщину, которая живет в бунгало?
— Мать Розалин? Видел ее, когда мы только переехали сюда, а потом ни разу. Кажется, она не выходит из дома. Старуха. У нее вроде болезнь Альцгеймера или что-то в этом роде.
— А ты был у нее дома?
— Привозил кое-что для Артура. Дрова, уголь, что-то из мебели. Однако Розалин ни на минуту не оставляла меня одного. — Он улыбнулся. — Да там и воровать-то нечего, если она беспокоилась из-за этого.
— Из-за чего-то она все-таки беспокоится. Вот и Артур никогда не бывает в бунгало один… — подумала я вслух. — Почему они все время вместе? Почему?
— Найди ответ, Нэнси Дрю[58]. И как получается, когда я ишачу на Артура, чтобы он не отрывал зад от дивана, и отношу пару чертовых кресел его теще, то ничего за это не получаю?
— Но он никогда не ходит к ней.
— Ты что-то ищешь? Или я ошибаюсь?
Он напомнил мне о том, что говорила сестра Игнатиус о необычной работе мозга, когда до чего-то докапываешься. Она как будто заранее знала, что я буду искать сама не знаю что.
— Просто… — Я ненадолго задумалась. — Если честно, мне здесь скучно. — И я рассмеялась. — Никакой жизни, никаких друзей, даже поболтать и то не с кем, вот я и придумываю себе развлечения. Иначе мне и дела не было бы до Розалин с ее секретами.
— С какими секретами? — со смехом переспросил Уэсли. — У Розалин нет секретов. Она не понимает искусства общения. Все время сама по себе. Не думаю, что она умеет говорить о своих чувствах.
— Знаю. Я думала об этом, и все-таки…
— Что — все-таки?
Не понимаю, как и зачем, но я рассказала ему все о том, что со мной было в последние два дня. О непонятных разговорах, о пропавшем альбоме, о странном замечании Артура, будто бы мама не хочет его видеть, о Розалин, которая ни с кем не оставляла меня наедине и которая забыла упомянуть обо мне, беседуя с сестрой Игнатиус, о сестре Игнатиус, которая сказала, чтобы я задала свои вопросы Розалин, о словах Розалин, будто бы моя мама всегда врет, о ее желании держать маму наверху в спальне, о ее тайных походах в бунгало и нежелании посвятить меня в эти тайны, о том, что я видела там в саду, о подносе, оставленном у стены, о ссоре Артура и Розалин насчет наших вещей и гараже.
Уэсли терпеливо слушал меня, время от времени поощряя жестами.
— Понятно… — произнес он, едва я умолкла. — Звучит немного таинственно, но мне ясно, почему ты подозрительна, хотя все на свете так или иначе объяснимо. Например, тем, что Розалин немного странная — только без обид, — торопливо прибавил он. — Мне известно, что она доводится тебе тетей.
— Принято. Без обид.
— Я здесь тоже недавно, поэтому знаю не всех или плохо знаю, но Розалин в самом деле ни с кем в городе не разговаривает. Когда мама встречается с ней, она всего лишь кивает маме и идет дальше. Не знаю, то ли это от застенчивости, то ли еще от чего-то. Или, как она ведет себя с тобой. Что ей известно о том, как быть матерью? Однако, Тамара, все это вовсе не значит, что ты не права. Наверное, взрослые что-то скрывают от тебя. Понятия не имею, что это может быть, но если произойдет еще что-то странное, скажи мне.
— Происходит нечто суперстранное.
Сердце буквально грохотало у меня в груди. Мне самой не совсем верилось, что я собиралась рассказать ему о дневнике. Но мне очень хотелось посвятить его в свою тайну, хотя я и боялась, как бы он не поднял меня на смех.
— Расскажи.
— Ты подумаешь, что я ненормальная.
— Не подумаю.
— Пожалуйста, только учти, я не вру.
— Ладно. Говори, — нетерпеливо произнес Уэсли.
И я рассказала ему о дневнике.
Понятно, что Уэсли отпрянул от меня, обхватил себя руками и всем своим видом напомнил мне выключенный компьютер. О Господи. И смотрел он на меня теперь иначе. Совсем не так, как узнав о смерти папы. Это было другое. Он решил, что я спятила.
— Уэсли, — произнесла я, не зная, что говорить дальше.
— Э-эй, — неожиданно послышалось неподалеку, и Уэсли мгновенно обернулся к двери, в которой появилась прекрасная блондинка. Она смотрела на Уэсли, будто не замечая моего присутствия.
— Эшли, — удивленно воскликнул он, — ты пришла раньше!
— Знаю, извини, просто мне очень хотелось тебя увидеть. Я принесла одеяло.
Она помахала корзинкой и помчалась к Уэсли, потом, бросив корзинку у ног, обняла его за шею и поцеловала совсем не по-сестрински. Неожиданно я ощутила укол зависти, от которого тотчас постаралась откреститься. Словно почувствовав, что Уэсли не очень реагирует на нее, Эшли открыла глаза и, увидев меня, уронила руки, как будто наскучив спектаклем.
— Отлично получилось. Но мне пора.
Уэсли с улыбкой повернулся ко мне.
— А ты кто? — спросила Эшли, поглядев на меня так, словно от меня воняло. — Кто это? — спросила она Уэсли.
— Я его тайная любовница. Нам нравится делать это в замке, причем одетыми, поэтому я стою прислонясь к стене, а он сидит на лестнице по-другую сторону. Это трудно, но нам нравятся сложные задачи. Своего рода извращение. Пока, милый.
И я подмигнула Уэсли по пути к двери.
— Это Тамара, — услыхала я, выходя из зам ка. — Она всего лишь подруга.
Она всего лишь подруга. Четыре слова, которые вполне могут убить любую женщину, но я всего лишь улыбнулась. Во-первых, сумасшедшая из сумасшедших историй, какую он только мог услышать в жизни, не погнала его на меня с факелом, чтобы немедленно, не теряя времени, сжечь меня а во-вторых, здесь, на этом самом месте, я наконец-то обрела друга.
И свидетелем мне был замок.
— Тамара, — вновь услышала я, уже подходя к дому, и отошла в сторону на пару шагов, то есть поближе к деревьям, чтобы защититься от всепроникающего взгляда Розалин.
Уэсли задыхался.
— О дневнике…
— Извини и забудь…
— Я хочу поверить тебе и не могу.
С одной стороны, я услышала комплимент, с другой — это было обидно.
— Но если ты скажешь, что будет завтра, и это случится, тогда я тебе поверю. Так будет правильно?
Я кивнула.
— Если ты окажешься права, я помогу тебе во всем, что ты только задумаешь сделать.
Я улыбнулась.
— Но если ты все придумала, — сказал Уэсли и, покачав головой, внимательно посмотрел на меня, — тогда сама знаешь…
— Знаю. Тогда ты не захочешь стать моим другом. Понятно. Он засмеялся.
— Так что случится?
— Я еще не читала.
Ночью я сбежала из дома, прежде чем в дневнике появилась запись, и все утро была настолько занята, что не нашла ни минутки, дабы заглянуть в дневник.
На лице Уэсли появилось сомнение. Я и сама с трудом верила себе, а ведь я точно знала, что не вру.
— Прочитаю, как только доберусь до дома, а потом позвоню тебе. Ты будешь дома? Я не помешаю твоей э-эй?
Уэсли рассмеялся.
— Звони и приходи. — Он пошел обратно и вдруг обернулся. — Кстати, она мне не подружка.
— Конечно нет, — отозвалась я.
Вернувшись домой, я немного посидела в гостиной с Артуром и Розалин, делая вид, будто читаю подаренную Фионой книгу. Однако ждать становилось невыносимо. Тогда я зевнула, потянулась и, извинившись, отправилась в свою комнату. Там достала дневник из-под половицы, подвинула кресло к двери и уселась в него. Открывала дневник я не просто с любопытством, но и с надеждой увидеть новую запись, которая должна была появиться рано утром.
Отвернув обложку, я увидела, что прежней записи больше нет, словно новый день смыл старые чернила, а на ее месте стала появляться другая запись — тоже моя запись, — кружочки и палочки, слово за словом, причем так быстро, что я едва успевала их разбирать. Из-за первой же фразы я сильно занервничала.
6 июля, понедельник Вот ужас! Сегодня утром в точности, как мы планировали, приехал доктор Гедад. Не меняя привычного распорядка, Розалин в десять часов ушла в свой зоопарк. Я проследила за ней, желая удостовериться, что никакая случайность не вернет ее домой раньше обычного. В десять пятнадцать доктор Гедад позвонил в дверь. Тогда я стала молить Бога, чтобы Розалин не выглянула в окно и не увидела его припаркованную машину, однако с этим я ничего не могла поделать. Мне следовало впустить его в дом и как можно скорее выдворить обратно. Я ждала его у двери, и он показался мне на редкость приятным, симпатичным человеком. Но это меня не удивило, недаром он был отцом Уэсли. Мы еще стояли внизу, как вдруг распахнулась дверь, и на пороге оказалась Розалин. Честно говоря, когда она взглянула на доктора Гедада, то изменилась в лице, словно ее схватили полицейские. Доктор Гедад будто ничего не заметил. Он был дружелюбен, как прежде, и незамедлительно представился, потому что они не были знакомы. Розалин смотрела на него так, словно некое неземное существо вдруг оказалось в ее бесценном доме. К тому же Розалин нервничала из-за яблочного пирога, который она попробовала уже в бунгало и в который добавила соль вместо сахара, что, верно, случилось впервые в ее жизни. Она была по-настоящему расстроена, словно опозорила себя на всю оставшуюся жизнь. Поэтому она вернулась за другим пирогом, приготовленным к обеду. Она не сомневалась, что я и Артур не будем против, если она отнесет пирог матери. В общем, виноват был яблочный пирог, но тогда почему Розалин дрожала всем телом? Понятия не имею, было это из-за пирога или из-за приглашенного мной, без ее согласия, доктора. Доктор Гедад поинтересовался здоровьем ее матери, несколько пошатнувшимся, насколько он слышал, и удивительным образом переместился в кухню, куда меня не пригласили посидеть с ними и где они закончили свою беседу. Мне доктор Гедад сказал, что не уверен в необходимости своего появления в комнате мамы. Он посочувствовал мне в моей утрате, вручил брошюру с рекомендациями и откланялся.
Мое положение в доме стало еще хуже. У меня не было сил это выносить. Оставаться я больше не могла. В следующий раз, когда приедет Маркус, я залезу в его автобус и заставлю отвезти меня домой. Потому что дом у ворот не мой дом.
Неважно, что я напишу завтра.
Дрожащими руками я спрятала дневник под половицу, зная, что это надо делать как следует. Потом я отправилась вниз. В кухне Розалин пекла пироги на завтра.
Я села и, наблюдая за ней, стала нервно грызть ногти, мысленно определяя, что делать дальше. Если не дать ей насыпать слишком много соли в пирог, значит, она не заявится домой раньше времени. Но если я это изменю, Уэсли мне наверняка не поверит. Что же важнее? Привести врача к маме или получить союзника, который будет мне помогать?
— Тамара, ты не возражаешь, если я попрошу тебя принести сахарный песок из кладовки? — прервала Розалин поток моих мыслей.
Я застыла на месте.
Розалин обернулась.
— Тамара!
— Да! Сейчас, — решительно произнесла я.
— Набери его в банку до сих пор и принеси, так будет нетрудно. И Розалин мило улыбнулась, наслаждаясь наметившейся связью между нами.
Взяв у нее размеченную банку, я почувствовала, будто мое внутреннее «я» отправилось в кладовку. В комнатке рядом с кухней от пола до потолка стояли полки, нагруженные едой, которой могло бы хватить лет на десять. Например, консервы в банках с железными крышками и надписями, сделанными отличным почерком, о содержимом и времени закладки овощей и фруктов.
Отдельную полку Розалин отвела луку, картошке, ямсу, моркови. На другой полке — одни консервированные супы, фасоль и томаты в банках. Внизу полка с крупами в стеклянных банках, рисом, макаронами всякого вида и цвета, горохом, овсянкой, чечевицей, кукурузой и сухими фруктами — кишмишем, сабзой, курагой. Рядом всякая всячина для пирогов: мука, сахар, соль и дрожжи, а еще множество банок и бутылок с маслом, оливковым, кунжутным, а также с бальзамическим уксусом, устричным соусом и всевозможными специями. Отдельно стояли банки с медом и разными джемами — клубничным, малиновым, черничным и даже сливовым. Им не было числа. Соль и сахар Розалин пересыпала из магазинных пакетов в банки. Все банки надписаны аккуратным почерком.
У меня дрожали пальцы, когда я потянулась за солью. Мне вспомнился урок, полученный накануне: я могла изменять прочитанное в дневнике. Мне не обязательно в точности следовать тому, что там сказано. И тогда моя жизнь пойдет по другому пути.
И тут я опять вспомнила об Уэсли. Если я дам Розалин сахар, она не вернется домой раньше времени и не встретится с врачом внизу, прежде чем он поднимется к маме. Если я не последую записи в дневнике, то не буду иметь ни малейшего представления о том, как сложатся события, и Уэсли мне не поверит. Я потеряю недавно приобретенного друга, и это станет моей самой непростительной глупостью.
А если я все сделаю как надо, тогда маме не видать врача. И сколько же мне еще ждать, пока она будет дремать в кресле, время от времени просыпаясь, словно и не просыпаясь вовсе?
Я приняла решение и потянулась за банкой.
Глава шестнадцатая Полная абстракция
Ночью я почти не спала. Крутилась, вертелась, сбрасывала одеяло, потому что мне становилось нестерпимо жарко, а потом, замерзнув, опять закутывалась в него, выставляла наружу то руку, то ногу и никак не могла устроиться удобно. Тогда я не выдержала и пошла вниз, чтобы позвонить Уэсли и сообщить ему о дневниковой записи. Так как скрипучие ступеньки могли разбудить Розалин, я сделала то, чем могла бы гордиться моя учительница по гимнастике, то есть перелезла через перила и мягко приземлилась на каменном полу. Хотя прыжок получился отличный и почти бесшумный, все же, едва я приблизилась к телефону, в дверях кухни появилась Розалин в рубашке 1800-х годов, до самого пола, в которой она была больше похожа на привидение, чем на человека. — Розалин!
От испуга я подпрыгнула на месте.
— Что ты тут делаешь? — шепотом спросила она.
— Собираюсь налить воды. Очень хочется пить.
— Позволь помочь тебе.
— Нет, — отрезала я. — Я сама могу налить себе воды. Спасибо. Идите лучше спать.
— Я посижу с тобой, пока.
— Розалин, нет. — Я почти кричала. — Вы совсем не даете мне дышать. Сейчас я возьму стакан воды и пойду к себе.
— Ладно, ладно. — Сдаваясь, Розалин подняла вверх руки. — Спокойной ночи.
Я подождала, пока она поднялась наверх по скрипучим ступенькам. Потом услышала, как закрылась дверь спальни, как она подошла к кровати, как запружинил матрас под тяжестью ее тела. Тогда я бросилась к телефону и набрала номер Уэсли. Он почти тотчас взял трубку:
— Привет, Нэнси Дрю.
— Привет, — прошептала я и застыла в страхе от того, что собираюсь сделать.
— Ну, прочитала дневник?
У меня не было причин не отвечать. Я прислушалась к его голосу — не шутит ли он? Не задумал ли чего-нибудь? Может быть, он слушает меня в комнате с автоответчиком, где хватает его провинциальных приятелей — скажем, на случай, если кто-то ворвется в мой дом и начнет все крушить в поисках пророчествующего дневника?
— Тамара, — позвал Уэсли, и я не услышала в его голосе ничего такого, что заставило бы меня изменить свое решение.
— Я тут, — прошептала я.
— Ты прочитала дневник?
— Да.
Я не знала, какое принять решение. Можно было сказать, что это была шутка, что я придумала веселую шутку, не хуже чем о самоубийстве отца. Вот посмеемся!
— Ну и?.. Рассказывай. Из-за тебя я прождал у телефона до одиннадцати часов. — Он хмыкнул. — Бог знает, что только не воображал себе. Завтра будет землетрясение? А что там с лотереей? Попробуем сшибить немного деньжат?
— Нет, — усмехнулась я, — там всего лишь про скучные мысли и чувства.
— А… — Я поняла, что он улыбается. — Что ж, на нет и суда нет. Тогда давай пророчество…
Ночью я просыпалась едва ли не каждые полчаса, так как ужасно волновалась из-за того, что должно было произойти днем. В половине четвертого моему терпению пришел конец, и я достала дневник, желая посмотреть, как сложится наступающий день и какие события ждут меня в ближайшем будущем.
Взяв фонарик, я с бьющимся сердцем открыла дневник. Мне пришлось протереть глаза, чтобы убедиться в правильности написанного. Слова то появлялись, то исчезали, фразы оставались незаконченными, не имели смысла и тоже, едва появляясь, исчезали. Буквы как будто в полном беспорядке спрыгивали со страницы. Похоже, в дневнике царила такая же сумятица, как у меня в голове, и он был не способен сформулировать ни одной мысли. Я закрыла его и сосчитала до десяти, после чего, не теряя надежды, вновь открыла его. Слова все так же бессмысленно прыгали по странице.
Какие бы планы мы ни строили на завтра вместе с Уэсли, ручаться ни за что нельзя. Ясно одно. День будет таким, каким я его сделаю, и он еще не прописан в дневнике. Пока все в моих руках.
В те минуты, когда мне удавалось задремать, мне снилось, как вдребезги разбивается стекло и я бегу по стеклянному полю, а так как день ветреный, то осколки бились об меня, царапали мне лицо, руки, тело, раздирали в клочья кожу. Мне никак не удавалось добраться до сада, я словно потерялась среди стеклянных рядов, а у окна стояла женщина и смотрела на меня сквозь упавшие на лицо волосы. Но каждый раз, когда загоралась молния, я видела ее лицо, и это было лицо Розалин. Каждый раз я просыпалась вся в поту, с колотящимся сердцем и боялась открыть глаза. Потом я снова засыпала и снова попадала в тот же сон. В пятнадцать минут седьмого я отчаялась заснуть и встала с постели. Хотя моей главной задачей было вернуть маму к нормальной жизни, я заглянула к ней, как ни странно, в надежде, что лучше ей не стало. Не знаю почему — конечно же мне всем сердцем хотелось увидеть ее здоровой, — но у любого человека есть некое пространство в самой глубине его существа, где находится кнопка саморазрушения, и это пространство не стремится обнаружить себя.
В первый раз за все время пребывания у родственников я раньше их, без пятнадцати семь, спустилась вниз. Взяв чай, устроилась в гостиной и постаралась сосредоточиться на книжке о девочке-невидимке, которую мне подарила Фиона. В среднем я прочитывала по параграфу в день, но тут, верно, чтение захватило меня, потому что я не видела и не слышала, как появился почтальон, зато услышала, как падают на пол конверты. Получая удовольствие от нарушения любого правила в доме, где жизнь напоминала безукоризненно отлаженный механизм, я помчалась в холл. Я уже почти держала письма в руках, как, откуда ни возьмись, появилась рука и забрала их у меня из-под носа, словно с небес упал стервятник и унес свою законную добычу.
— Тамара, не стоит беспокоиться, — радостно произнесла Розалин, пряча письма в карман фартука.