– Расскажи мне о пожаре, – настойчиво сказал Д'Агоста. Лицо старой женщины, ставшее почти свирепым, вдруг приняло горестное выражение. Нижняя губа задрожала, руки задергались. Д'Агоста не мог не поразиться такой быстрой смене настроений.
– Послушайте, – попробовал вмешаться доктор Остром.
Д'Агоста поднял руку.
– Пожалуйста, еще минуту.
Обернувшись, увидел, что Корнелия смотрит прямо на него.
– Это суеверная, ненавистная, невежественная толпа. Они сожгли наш родовой дом. Да падет на них и на их детей проклятие Люцифера. Алоизу в то время было двадцать лет, и он был в Оксфорде. Зато в ту ночь дома был Диоген. Он видел, как его мать и отец сгорели заживо. Не забуду выражения его лица, когда полиция потащила его из подвала, куда он спрятался... – Она содрогнулась. – Два дня спустя вернулся Алоиз. Мы тогда были с родственниками в Батон Руж. Помню, что Диоген позвал брата в другую комнату и запер дверь. Они говорили не более пяти минут. Когда Алоиз вышел, лицо его было белым как полотно. А Диоген тут же вышел из дома и исчез. С собой он ничего не взял, даже смены белья. Больше я его никогда не видела. Изредка до нас доходили вести – мы слышали о нем от семейных банкиров и поверенных либо нам сообщали о нем в письме. Потом – полная неизвестность, пока мы не узнали о его смерти.
Все молчали. Горестное выражение покинуло лицо Корнелии, теперь она была спокойна, собранна.
– Думаю, самое время для мятного джулепа, Амбергрис. – Она обернулась и резко сказала: – Джон, будь любезен, три мятных джулепа. Хорошо охлажденных. Возьми лед из ледника. Он гораздо слаще.
Остром властно вмешался.
– Прошу прощения, вашим гостям пора уезжать.
– Жаль.
Санитар принес пластиковую чашку с водой. Осторожно протянул ее старухе. Она взяла чашку сморщенной рукой.
– Довольно, Джон. Ты уволен.
Затем Корнелия обернулась к Д'Агосте.
– Ну как тебе не стыдно, Амбергрис. Ты уезжаешь, а старая женщина вынуждена будет пить одна.
– Мне было приятно повидаться с тобой, – сказал Д'Агоста.
– Надеюсь, ты и твоя красивая жена навестите меня еще раз. Мне всегда было приятно видеть тебя... братец.
Она обнажила зубы в полуулыбке, полуоскале. Подняла пятнистую руку и опустила на лицо черную вуаль.
Глава 7
В одном из помещений старинного особняка на Риверсайд-драйв, 891, часы пробили полночь. Их глубокий, колокольный звон приглушали плюшевые драпировки и гобелены библиотеки. Д'Агоста отодвинулся от стола и, потянувшись в кожаном кресле, кончиками пальцев размял поясницу. Библиотека на этот раз была куда уютнее: из камина доносилось веселое потрескивание, огонь облизывал поленья, лежащие на кованой подставке, а свет десятка ламп золотил отдаленные углы комнаты. Подле огня Констанция читала поэму Спенсера «Королева фей», потягивая травяной отвар из фарфоровой чашки. Проктор, не забывший вкусов Д'Агосты, несколько раз появлялся в комнате, заменяя недопитые бокалы теплого «Будвайзера» охлажденным пивом.
Констанция подготовила все собранные Пендергастом материалы, в той или иной степени касавшиеся Диогена. Д'Агоста целый вечер их изучал. В знакомой комнате, пахнувшей кожей и горелым деревом, с книгами от пола и до потолка, Д'Агосте казалось, что друг сидит рядом, помогая ему взять давно остывший след. Светлые глаза агента с любопытством следят за началом погони.
Пока, правда, зацепиться было почти не за что. Д'Агоста просматривал лежавшие на столе документы, вырезки, письма, фотографии, старые отчеты. Судя по всему, Пендергаст воспринял угрозу брата серьезно: документы были тщательно подобраны, к ним он приложил аннотации. Казалось, агент знал, что настанет момент, когда сам он не сможет принять участия в расследовании, и работу придется взять на себя другим. Он действительно сохранил все, что мог.
За последние несколько часов Д'Агоста прочитал документы дважды, а в некоторых случаях и трижды. После смерти отца и матери Диоген порвал связь с кланом Пендергастов и где-то скрывался. Почти год о нем не было ни слуху ни духу. Затем пришло письмо от семейного поверенного, в котором тот просил перевести на счет Диогена в банк Цюриха 100 000 долларов. Через год последовало аналогичное письмо, с требованием перевода 250 000 в банк Гейдельберга. На этот раз семья платить отказалась и попросила поверенного, чтобы Диоген связался с ними лично. Письмо это лежало сейчас на столе. Д'Агоста еще раз вгляделся в мелкий педантичный почерк, совершенно несвойственный мальчику семнадцати лет. Дата и место отправки отсутствовали. Письмо было адресовано Пендергасту:
Ave, frater![9]
Мне неприятно писать тебе по такому вопросу, впрочем, и по любому другому – тоже. Ты меня, однако, вынудил. Ибо не сомневаюсь, что именно благодаря тебе мне отказано в деньгах.
Нет смысла напоминать, что через несколько лет я получу свою долю наследства. До наступления этого момента мне придется время от времени обращаться за пустяковыми суммами, вроде той, что я запросил в прошлом месяце. В твоих же интересах и в интересах других родственников, я бы задумался. Кажется, последний наш спор в Батон Руж ясно это доказал. В настоящее время я очень занят научными исследованиями, потому и не имею возможности заниматься заработками. Если вынужден буду этим заняться, то добуду средства способом, который меня позабавит. Ну а если не пожелаешь, чтобы я действовал подобным образом, то удовлетворишь мою просьбу, и как можно скорее.
Когда напишу тебе в следующий раз, это будет лишь по моей, а не по твоей инициативе. Больше эту тему затрагивать не буду. Прощай, брат. И bonne chance.
Д'Агоста отложил письмо в сторону. Судя по документам, деньги были срочно переведены. На следующий год приблизительно такая же сумма поступила в лондонский банк на улицу Треднидл. Годом позже деньги получил банк в Кенте. Диоген объявился в день своего совершеннолетия (21 год), чтобы вступить в права наследства – восемьдесят семь миллионов долларов. Через два месяца семье объявили, что он погиб в автомобильной катастрофе на Кентербери Хай-стрит. Труп обгорел до неузнаваемости. Деньги наследника не обнаружены.
Д'Агоста повертел в руках свидетельство о смерти.
«В настоящее время я очень занят научными исследованиями». Но чем же именно? Этого Диоген не сказал, а брат тоже промолчал. Или почти промолчал. Взгляд Д'Агосты упал на пачку вырезок. Взяты они были из разных иностранных журналов и газет. К каждой вырезке прикреплена записка с датой и библиографическими данными источника. К заметкам на иностранных языках приложен перевод. Получается, Пендергаст продумал все заранее.
Большинство заметок было посвящено нераскрытым преступлениям. Например, в Лиссабоне скончалась от ботулизма вся семья, при этом в их желудках не было и следа пищи. В Париже обнаружили обескровленное тело химика, профессора из Сорбонны, с артериями, разрезанными на обеих руках. Между тем на месте преступления не было и следа крови. Обратившись к отчетам об экспериментах химика, выяснили, что несколько файлов бесследно исчезли. Другие вырезки также рассказывали о смертях: там, судя по трупам, жертвы подвергались различным пыткам или экспериментам. Тела были сильно изуродованы, и установить личность не представлялось возможным. Пендергаст вырезал и просто некрологи. Смерть этих людей наступила по необъяснимой причине. Пендергаст не оставил комментария, отчего он счел такую информацию интересной.
Д'Агоста взял пачку, полистал ее. Упоминались здесь и кражи. Об ограблении объявила фармацевтическая компания: из их холодильника полностью пропал запас экспериментальных лекарств. Из израильского хранилища необъяснимым образом исчезла коллекция бриллиантов. Из квартиры богатой парижской четы пропал редкий, в кулак величиной, кусок янтаря с застывшим в нем листом древнего растения.
Д'Агоста, тяжело вздохнув, положил вырезки на стол.
Затем на глаза ему попала небольшая пачка бумаг из Сандрингхэма, средней частной школы на юге Англии. Не поставив в известность свою семью, Диоген пожелал завершить там последний год обучения. Он умудрился поступить туда, подделав документы и наняв двух актеров, выступивших в роли его родителей. В первом семестре он стал лучшим учеником по всем предметам, тем не менее через несколько месяцев его исключили. Судя по документам, школьная администрация не захотела называть причину исключения и на запросы Пендергаста отвечала уклончиво и даже с ожесточением. Из других бумаг Д'Агоста узнал, что Пендергаст несколько раз пытался вступить в контакт с неким Брайаном Купером. Купер недолгое время жил в Сандрингхэме в одной комнате с Диогеном, но мальчик наотрез отказался отвечать. Родители юноши написали Пендергасту письмо, в котором сообщили, что Брайана поместили в больницу по причине острой кататонии.
После исключения из школы Диоген более чем на два года совершенно исчез из поля зрения. Вынырнул на поверхность в связи с наследством. Через четыре месяца инсценировал собственную смерть в Кентербери.
После этого – молчание.
Нет, не совсем так. Было еще одно, последнее сообщение. Д'Агоста повернулся к лежавшему на столе сложенному пополам листу толстой бумаги. Взял его, задумчиво развернул. В верхней части – выпуклый герб – глаз без века над двумя лунами, внизу – скорчившийся лев. В середине листа – дата, написанная фиолетовыми чернилами. Д'Агоста узнал почерк Диогена: 28 января.
Мысли Д'Агосты снова неумолимо вернулись к октябрю, дню, когда он впервые взял в руки это письмо. В этой же комнате, накануне их отъезда в Италию, Пендергаст показал ему письмо и в нескольких словах сказал о задуманном Диогеном «совершенном преступлении».
Но из Италии Д'Агоста вернулся один. И теперь все зависело от него – ни от кого другого – совершить то, что намеревался сделать его покойный партнер: остановить преступление, намеченное на 28 января.
Осталось меньше недели.
Д'Агоста ощутил приступ паники: в его распоряжении слишком мало времени. Сосед по комнате в Сандрингхэме... Надо бы потянуть за эту ниточку. Завтра позвонит родителям, узнает, может ли этот человек говорить. Кстати, не он один, в школе были и другие мальчики, знавшие Диогена.
Д'Агоста аккуратно сложил листок и вернул на место. Рядом лежала единственная черно-белая фотография, потертая и потрескавшаяся со временем. Взял ее, поднес к свету. Мужчина, женщина и двое маленьких мальчиков стоят перед изящной чугунной оградой. На заднем плане можно разглядеть внушительное здание. Снимок сделали в теплый день: мальчики в шортах, женщина – в летнем платье. У мужчины, глядящего в камеру, лицо патриция. Женщина хороша собой, у нее светлые волосы и загадочная улыбка. Мальчикам на вид восемь и пять лет. Старший стоит прямо, руки сложены за спиной, взгляд серьезный. Светлые волосы с аккуратным пробором, одежда безупречно отглажена. Очертания скул, орлиный нос подсказали Д'Агосте, что это – молодой агент Пендергаст.
Рядом с ним мальчик помладше, с рыжими волосами, ладони сложены, словно в молитве. В отличие от старшего брата, Диоген кажется не слишком опрятным, хотя и нет в его одежде и прическе никакого беспорядка. Вероятно, все дело в позе – она расслабленная, почти небрежная, что вступает в противоречие с молитвенно сложенными руками. А может, такое впечатление производит приоткрытый рот и слишком полные и чувственные для ребенка губы. Глаза одинаковые – должно быть, сфотографировали его еще до болезни.
Тем не менее глаза Диогена приковали внимание Д'Агосты. Смотрели они не в камеру, а то ли на какую-то точку позади нее, то ли просто в пространство. Глаза казались пустыми, почти мертвыми, неуместными на детском лице. Д'Агоста почувствовал, что внутри у него что-то сжалось.
Возле него что-то прошуршало, и Д'Агоста едва не подпрыгнул. Констанция словно бы материализовалась из воздуха. Похоже, способность беззвучно передвигаться она переняла у Пендергаста.
– Прошу прощения, – сказала Констанция. – Я не хотела вас напугать.
– Не беспокойтесь, вы тут ни при чем. Просто у того, кто на это насмотрится, побегут по телу мурашки.
– Простите... мурашки?
– Это просто метафора.
– Вы нашли что-нибудь интересное? Хоть что-нибудь?
Д'Агоста покачал головой.
– Ничего, о чем бы еще не говорили. – Он помолчал. – Только вот не увидел никаких сведений о болезни Диогена. Тетя Корнелия говорила, что он переболел скарлатиной. Она сказала, что болезнь его изменила.
– Жаль, что не могу предоставить вам больше информации. Я обыскала все семейные архивы: вдруг Алоиз что-нибудь проглядел. Но он был очень внимателен. Больше ничего нет.
– Больше ничего. Местонахождение Диогена, его внешность, род занятий, даже преступление, которое он запланировал... полная неизвестность.
– Была лишь дата – 28 января. Следующий понедельник.
– Может, Пендергаст ошибся, – сказал Д'Агоста, пытаясь пробудить надежду. – Я имею в виду дату. Может, подразумевался следующий год. Или вообще что-то другое. – Он жестом указала на разложенные на столе документы. – Все это словно из другой эпохи. Трудно поверить, что произойдет катастрофа.
Единственным ответом ему была слабая, ускользающая улыбка Констанции.
Глава 8
Хорас Сотель с облегчением вернул официанту меню. Оно было большое, на веленевой бумаге. Захотелось вдруг, чтобы клиент приехал к нему. Как же он ненавидел цементные джунгли, в которых все они работали, – Чикаго, Детройт и вот теперь Нью-Йорк. Увидишь все это, и Киокак[10] покажется не столь уж плохим. Хорас знал лучшие пивные и бары. Кое-кто из его клиентов мог бы, пожалуй, прельститься красотами Айовы.
Сидящий с ним за одним столиком его клиент заказал что-то непонятное из говядины. «Неужто, – удивлялся про себя Хорас, – он и в самом деле понимает, что за дрянь просит?» Сам Хорас изучал меню недоверчиво и с опаской. Текст написан от руки, по-французски, произнести – невозможно. Остановился на блюде, называвшемся «стейк по-татарски». Наверняка гадость какая-то. Хотя даже французы вряд ли испортят стейк. К тому же соус тартар, подаваемый к рыбе, ему всегда нравился.
– Вы не возражаете, если я еще раз просмотрю их, прежде чем подписывать? – спросил клиент, взяв в руки пачку контрактов.
Сотель кивнул.
– Разумеется, все к вашим услугам.
Только что битых два часа они изучали бумаги чуть ли не под лупой. Можно подумать, этот парень покупает дом на Палм-Бич ценою в миллион, а не детали машины за пятьдесят тысяч долларов.
Клиент уткнулся носом в бумаги, а Сотель, пожевывая хлебную палочку, озирался по сторонам. Помещение, в котором они сидели, напоминало ему застекленное кафе при ресторане, вынесенное на тротуар. Все столики заняты бледнолицыми ньюйоркцами (всех бы их срочно выставить на солнце). За соседним столиком сидели три женщины – черноволосые и сухопарые, – ковырялись во фруктовых салатах. Подальше толстый бизнесмен поедал с аппетитом что-то желтое и скользкое.
Мимо проехал грузовик, взвизгнули тормоза. Вот-вот врежется в стеклянную стену. Рука Сотеля рефлекторно сжалась в кулак, сломала хлебную палочку. Он брезгливо вытер руку салфеткой. Какого черта клиент притащил его сюда в январскую стужу? Сотель поднял глаза к стеклянному потолку с белой надписью на розовом фоне – «La Vielle Ville»[11]. Над кафе нависало огромное жилое здание. Ряды одинаковых окон уходили в закопченное небо. Похоже на высотную тюрьму с тысячью заключенных. И как здесь люди живут?!
У кухонных дверей началась суета. Сотель смотрел на все с равнодушием. Если верить меню, ланч приготовят рядом со столиком. Как они собираются это сделать? Прикатят, что ли, сюда гриль и разведут огонь? И в самом деле, к ним направилась целая процессия в белых халатах, впереди везут какую-то тележку.
Шеф-повар с гордым видом установил возле Сотеля столик на колесах. Словно пулемет, выстрелил в ассистентов распоряжениями на французском языке, и они тут же приступили к делу: один шинковал лук, другой со страшной скоростью взбивал яйца. Сотель осмотрел столик. На нем лежало несколько тостов из белого хлеба, горка круглых зеленых штук. Должно быть, каперсы, подумал он. Там же стояли бутылочки со специями и какими-то неизвестными жидкостями, чашка с давленым чесноком. В центре стола – сырой гамбургер, величиною с кулак. Соуса тартар нет и в помине.
С большими церемониями шеф положил гамбургер в миску из нержавеющей стали, туда же влил сырое яйцо, добавил чеснок и репчатый лук, после чего смешал все ингредиенты. Через несколько мгновений вынул липкую массу, швырнул на столик и стал медленно перетирать пальцами. Сотель отвернулся, сделав себе мысленную зарубку: попросить, чтобы гамбургер как следует прожарили. Кто знает, какие болезни разносят эти ньюйоркцы. И где же все-таки гриль?
В это мгновение к его клиенту приблизился официант и поставил перед ним тарелку. Сотель с изумлением увидел, как другой официант зажал нечто между ножом и вилкой и быстро опустил на тарелку. Сотель не верил своим глазам: это была сырая говядина – блестящий аккуратный кусок лежал в окружении тостов, каперсов и измельченных яиц.
Сотель непонимающе взглянул на клиента, а тот лишь одобрительно кивнул головой.
Шеф-повар с сияющей улыбкой посмотрел на них с другого конца стола и пошел прочь вместе с помощниками, увозящими столик.
– Прошу прощения, – тихо сказал Сотель. – Вы забыли его приготовить.
Шеф остановился.
– Pourquoi?[12]
Сотель указал пальцем на свою тарелку.
– Я сказал, что вы его не поджарили. Понимаете? Огонь. Flambe.