Ну что ж, готов предложить Эйнштейну и остальным собственное дополнение к их теориям, пожалуй, скорее догадку, чем четкую мысль. Не потому ли мы отгорожены от прошлого, что нас держат тысячи невидимых цепей? Невозможно отправиться в прошлое на «Бьюике» 1957 года, потому что не было в 1923-м таких «Бьюиков». И «Джордан Плейбой» не попал бы в 1923-й. если бы поехал по четырехполосной суперавтостраде - не существовало тогда таких автострад. Уверен, ничего не получилось бы, даже если бы у меня в кармане просто оказалась пачка современных сигарет с фильтром: не было тогда ничего подобного. Или если бы у меня нашлась хотя бы монетка более поздней чеканки, или если бы я вырядился в модную черно-серо-розовую рубаху с надписью на спине. Все эти вещи, большие и малые, и есть цепи, которые приковывают нас к своему времени.
Однако в тот вечер мое родное время почти отвергло и машину, и меня самого, - по крайней мере, я поддался такому чувству. Я вел «Джордан», неотличимый от только что выпущенного, с номерными знаками 1923 года, по дороге, где даже масляные пятна на бетоне неизменны с той же поры, я не имел при себе практически ничего, что противоречило бы этой дате, и, наверное, на какой-то миг временные путы ослабли, и мы вместе с машиной свободно поплыли по поверхности Времени. Старая дорога летним вечером вывела нас в минувшее - нас как бы снесло в эпоху, которой принадлежал «Джордан Плейбой».
Это лучшее объяснение, какое я могу предложить, больше ничего в голову не приходит. Мне хотелось бы представить вам какие-нибудь доказательства, ну хотя бы заявить, что, когда я вернулся в Хайлесберг и выехал на Мейн-стрит, то мне бросился в глаза газетный заголовок: «Президента Гардинга хватил удар». Или что я слышал, как люди на улицах обсуждают последнюю рекордную перебежку Малыша Рута [Джордж Рут, по прозвищу «Малыш» (1895 - 1948) - легендарный бейсболист. Упоминаемый чуть выше Уоррен Гардинг (1865 - 1923) скончался внезапно на третьем году своего президентства. Примите во внимание, что в 1923 году в США действовал «сухой закон».], или что наблюдал налет полиции на подпольный кабак.
Увы, ничего подобного я не видел и не слышал - все было, в общем, как всегда. На улице было тихо и почти пусто, да оно и понятно: магазины-то по выходным закрыты. Поначалу я заметил всего двух прохожих, мужчину и женщину, притом вдалеке. А дома стояли на привычных местах, и только. Хайлесберг - город старый, большинство построек возведено, наверное, еще до гражданской войны, и в зыбком свете уличных фонарей они казались такими же, какими я их помнил. И мостовая была такой же - ее выложили кирпичом сразу после первой мировой войны.
Нет, на Мейн-стрит я не встретил ничего примечательного, разве что мелочи. Например, навес над обувной лавкой с широкими красными и белыми полосами и зубчатыми краями - такие навесы нынче перевелись, их можно увидеть только на старинных фотографиях. Я причалил к тротуару и уставился в витрину, но высмотрел немногое: женские туфли, пожалуй, несколько иного фасона, каблуки высоковаты, и ни одной пары с перемычкой, открывающей пальцы; носки мужских ботинок острее, чем принято сегодня, замшевой обуви нет вообще, а детские тапки, туфельки и ботиночки вроде бы самые обыкновенные.
Дальше по улице располагалась маленькая кондитерская и писчебумажная лавочка, и к ее дверям был прилеплен рекламный плакатик, призывающий пить кока-колу. Плакатик как плакатик, но буквы, пожалуй, чуть-чуть отличались по рисунку; не могу сказать, чем, но отличались. Да вы сами знаете: все известные торговые марки изменяются с годами - постепенно и неуклонно. В данном случае я утверждаю лишь, что плакатик, знакомый с детства, выглядел чуть ИНАЧЕ, каким-то старомодным, хоть и не сумею толком определить, в чем дело.
Потом мне попались два круглосуточных ресторанчика - «Новый Китай», а следом «Джиллс», - оба они существуют в Хайлесберге с незапамятных времен. В каждом из них сидели посетители, но я и не подумал заходить внутрь. Мне представлялось, что меня занесло сюда то ли по милости судьбы, то ли по чистой случайности, и у меня нет ни малейшего права вмешиваться в происходящее. Оба ресторана зажгли светящиеся вывески - из отдельных электрических лампочек, не матовых, а прозрачных, так что были видны раскаленные волоски, и не округлых, а со стеклянным шипом на верхушке. И по всей улице - ни одной неоновой рекламы!
В дальнем, западном конце улицы я подъехал к кинотеатру «Орфеум». Огней над входом и в кассе не было, но свет в фойе еще горел, и в обе стороны от здания стояла вереница припаркованных машин. Я поставил свою напротив, подле деревянного телефонного столба. Кирпичная мостовая - штука неровная; я выключил мотор, потянулся к ручному тормозу, но чуть припоздал. Не знаю, важно ли это, но уж лучше расскажу: «Джордан» прокатился на полфута вперед - правое переднее колесо попало в неглубокую ямку. Секунду-другую машина покачивалась, все тише и тише, и наконец замерла. Колесо уютно устроилось в ямке, словно нашло именно то местечко, какое искало, - так собака непременно повернется несколько раз, прежде чем успокоится в самой удобной для себя позе.
Перейдя улицу, я стал разглядывать афиши, вывешенные у входа в плоских стеклянных коробах. На одной, с пометкой «пятница, суббота, воскресенье», был изображен мужчина с лошадиным лицом и моноклем - он, прищурясь, уставился на длинноволосую женщину, а та изо всех сил изображала испуг. «Джордж Арлисс, - возвещала афиша, - в фильме «Зеленая богиня».
Другая афиша обещала в понедельник, вторник и среду ленту под названием «Пепел возмездия» с Нормой Толмедж и Конвеем Тирлом в главных ролях и с участием Уоллеса Бири. Я и не слыхивал о таких актерах, за исключением Уоллеса Бири. Подле окошечка кассы были вывешены кадры из обеих картин - крохотные, глянцевые, черно-белые. Я вглядывался в них, пока не опознал Уоллеса Бири, только здесь он был худощавым, красивым и молодым. Но столь убогой манеры рекламировать фильмы я и представить себе не мог - неужели нельзя было придумать что-нибудь поинтереснее?
Вот, пожалуй, и все, что мне запомнилось в тот вечер. Как видите, ничего серьезного и драматичного, ничего значительного. Никто не произнес при мне, например: «Попомните мои слова, этот мальчишка Линдберг еще удивит мир и перелетит океан!..» [Чарлз Линдберг (1902 - 1974) - национальный герой Америки, совершивший в 1927 году в одиночку беспосадочный трансатлантический перелет.] Мейн-стрит, какой я ее застал, была невзрачна, почти все заведения оказались закрыты, да и чего еще ждать в одиннадцать вечера!
Могу, правда, перечислить машины, припаркованные возле кино: «Дорт»; высокий прямоугольный «Бьюик» с деревянными колесами; три «Форда» модели «Т»; голубой туристский «Хапмобил» с желто-синими колесными дисками; «Уинтон»; открытый четырехцилиндровый «Шевроле»; «Статц»; и наконец четырехдверный «Кадиллак» с колесами на спицах. Ни одной машины, выпущенной после 1923 года. И самое странное, что это казалось мне совершенно естественным. Автомобили выглядели именно так, как и должны выглядеть автомобили, они не казались ни странными, ни смешными, ни устаревшими. В каком-то закоулке мозга, конечно, пряталась картинка сверкающих двухцветных, одетых хромированными накладками машин с усилителями руля. Но вызвать ее из памяти стоило изрядных усилий, и - понимаю, что это нелегко объяснить, но в тот момент современных машин для меня как бы не существовало. Еще не существовало. Вот они вокруг, машины самых последних моделей, выстроились возле кино на Мейн-стрит, и я не находил в том ничего удивительного.
Я прошелся немного по Мейн-стрит пешком, просто так, поглядывая в витрины, упиваясь немыслимым волшебством того, что со мной случилось. Когда я отошел примерно на полквартала, сзади послышался гул голосов. Я обернулся - сеанс окончился, зрители высыпали на улицу. На тротуаре образовалась небольшая толпа, кто-то делился впечатлениями, а кто-то уже спешил прочь или сразу переходил на другую сторону. Заработали моторы, машины стали отъезжать одна за другой. Раздался звонкий девичий смех.
Еще три-четыре шага - и тут до меня долетел звук, какой я не перепутал бы ни с чем на свете: завелся мотор моего «Плейбоя»! Взревел, когда кто-то тронул подсос, потом снизил рев до устойчивых холостых оборотов. В смутном свете я заметил силуэт парня, вернее, тень, вспрыгнувшую на переднее сиденье, а затем мой «Джордан» - тент был откинут, - взвизгнув покрышками, рванулся вперед.
Я окаменел. Стоял дурак дураком, глядя, как моя собственная машина мчится прямо на меня. Мозг выключился, а когда заработал, то как-то странно: меня больше встревожило, как обращаются с моим сокровищем, чем тот факт, что его украли. Я выбежал на мостовую, чуть не под колеса, замахал руками и заорал:
– Эй! Поосторожнее!..
Водитель ударил по тормозам, машину немного занесло, зад вильнул в сторону. «Джордан» почти остановился, но нет, объехал меня и устремился дальше, набирая скорость, а мне осталось лишь таращиться ему вслед. Мельком я заметил в машине девчонку - она обернулась и уставилась на меня, - а за рулем был парень примерно моих лет; он хохотал, показывая белоснежные зубы, а когда отъехал, крикнул через плечо:
– Эй! Поосторожнее!..
Водитель ударил по тормозам, машину немного занесло, зад вильнул в сторону. «Джордан» почти остановился, но нет, объехал меня и устремился дальше, набирая скорость, а мне осталось лишь таращиться ему вслед. Мельком я заметил в машине девчонку - она обернулась и уставилась на меня, - а за рулем был парень примерно моих лет; он хохотал, показывая белоснежные зубы, а когда отъехал, крикнул через плечо:
– Сам будь поосторожнее, олух! А за меня не волнуйся…
Я тупо проводил их глазами, дождался, пока хвостовой фонарь не пропал в отдалении - один-единственный фонарь, непарный, - затем вернулся на тротуар. Мимо прошло несколько человек из кинотеатра; какая-то женщина задала своему спутнику вопрос, и тот отозвался резко, почти сердито:
– Ты что, Винса не признала? Гоняет, как сумасшедший…
И я не мог ничего предпринять. Заявить об угоне в полицию? А как объяснить им, кто я такой и откуда? Я пошатался некоторое время по окончательно опустевшей Мейн-стрит в надежде, что угонщики одумаются и вернут машину. Они не одумались. Тогда я покинул свой пост у кино и весь остаток ночи просто бродил по улицам.
При этом я старался держаться подальше от родной Прэри-авеню. Если я действительно в прошлом - а я был уверен, что так, - значит, бабушка еще жива и спокойно спит в большой спальне, той, что окнами на улицу, а мою комнату занимает тринадцатилетний подросток, который станет моим отцом. Мне там места не было. Чтобы одолеть искушение, я отправился в дальний северный конец города. Все выглядело совершенно обыденным: я уже говорил, что Хайлесберг - город старый, строительство, если и ведется, то на окраинах. Впрочем, мне нет-нет да и попадались пустые участки, которые я помнил застроенными; а проходя мимо дома Дорсетов, где я малышом любил играть с Рэем Дорсетом, я обратил внимание, что дома-то еще нет, только каркас, и даже в темноте видно, какой он свеженький.
Вскоре я наткнулся на вечеринку - все окна освещены, людям весело, они шумят, смеются, женщины повизгивают от восторга. Я даже задержался на противоположной стороне улицы; мимо окон мелькали какие-то фигуры, потом появилась девчонка с гладко зачесанными волосами и с локонами, затейливо прилепленными к щекам. Играл граммофон, лилась музыка - я даже узнал ее, это был «Китайчонок». Музыка доносилась словно издалека и отличалась жестяным привкусом. В общем, казалась непривычной, хоть и не сумею сказать, почему. Вдруг она замедлилась, загустела, потеряла высоту - кто-то гикнул, и сразу же высота звука вновь стала нарастать, а темп повышаться; нетрудно было догадаться, что в граммофоне подкрутили пружину. Я двинулся дальше.
К рассвету, когда небо на востоке побелело и листья деревьев зашевелились под ветерком, я оказался на Черри-стрит. Услышат, как в доме на другой стороне открылась дверь, увидел человека в комбинезоне - он пересек двор и скрылся в гараже. И когда взвыл мотор и оттуда выкатился задним ходом кремово-зеленый «Олдсмобил» модели 1956-го, я развернулся, пошел домой и залез в кровать часа на два раньше, чем поднялись предки - утро-то было воскресное.
Про то, что мой «Джордан» пропал, я не обмолвился и словом: как я мог бы это объяснить? Эд Смайли и кое-кто из ребят поинтересовались, куда он делся, ну я и ответил, что продолжаю корпеть над ним у себя в гараже. А родители и вовсе ничего не спросили: они давным-давно привыкли, что я могу возиться с какой-то машиной неделями, а потом вдруг выяснится, что я ее продан или обменял на другую.
Однако сейчас мне нужна была не просто другая машина, мне был нужен - совершенно необходим - «Плейбой», и найти его заново удалось далеко не сразу. Прослышав, что похожее авто есть в Давенпорте, в Айове, я одолжил у Джима Кларка его «Хадсон» и съездил в соседний штат, но это оказался не «Плейбой», а «Джордан» другой марки, к тому же в плачевном состоянии.
Представьте, мне помогла в поисках девушка. В сентябре, когда возобновились занятия, мы познакомились с ней на лекциях по экономике. Выяснилось, что она второкурсница, но почему-то я ее прежде не встречал. По правде говоря, девчонка не из тех, на кого оборачиваются на улице; пожалуй, ее и хорошенькой-то не назовешь. Но когда я поболтал с ней разок-другой, угостил кока-колой, а потом нечаянно натолкнулся на нее в городе, то пришел к выводу, что она очень даже ничего. И с каждым днем она нравилась мне все больше и больше.
Наверное, стоит признаться, что я уже начал присматривать себе жену. Я бегаю за девчонками с шестнадцати лет - это забавно, это волнует, и вообще мне на женское невнимание жаловаться грешно. Только я вроде как отгулял свое и с недавних пор стал ценить в девчонках не мордашку, а ум и душу. Не прошло и двух недель, как я понял, что в эту девушку можно влюбиться, на ней можно жениться, с ней можно обрести счастье. Не буду же я до конца жизни валандаться со старыми машинами; сам сознаю, что это всего лишь хобби, и не рассчитываю, что женщина станет увлеченно разбираться, как действует мотор в ранних моделях фирмы «Мармон». А вот что я ощущаю, глядя на давние автомобили, ей должно быть небезразлично. И Хелен Маккоули - так ее зовут - доказала мне, что ей и впрямь небезразлично. Нет, в самом деле, она понимала, о чем я толкую, без всякого притворства. Если бы притворялась, я бы почувствовал.
Однажды вечером мы с ней собрались пойти потанцевать, но я явился слишком рано, и мы уселись у нее во дворе в шезлонгах, убивая время. Тут я и поведал ей, что позарез хочу старый автомобиль определенной марки и что остальные марки не идут с этой ни в какое сравнение. Довольно ей было узнать, о какой марке речь, как она воскликнула:
– Слушай, мне же отец про этот «Плейбой» все уши прожужжал! Он вон там, в сарае, хотя побит хуже некуда. Папа! - позвала она, поворачиваясь к сидящим на крылечке домашним. - Папа, вот парень, какого ты искал!..
Буду краток. Ее отец спустился к нам, и едва он выяснил, что у меня на уме, мы с Хелен забыли о танцах, на которые собрались. Взамен мы отправились в сарай и сдернули брезент, укрывавший самый настоящий «Джордан Плейбой». Мы любовались им, поглаживали его, сидели в нем, говорили о нем, цитировали посвященные ему рекламные объявления. И так три часа подряд.
Сохранилась машина, в общем, неплохо. Правда, от обивки остались лишь клочья конского волоса да полоски иссохшей кожи. Кузов был помят, но без трещин. Не хватало одной фары и куска рамки ветрового стекла, мотор был, разумеется, в нерабочей состоянии, но ничего по-настоящему серьезного. И все колеса оставались на месте и в приличном виде, хотя их предстояло никелировать заново.
Мистер Маккоули отдал мне машину, не взяв ни цента. Этот «Джордан» принадлежал ему с юных лет, он любил машину, как никакую другую, и всегда, по его словам, мечтал возродить ее, но понимал, что мечта так и останется мечтой. И когда я сказал ему, каков мой подход к реставрации «классики», он ответил, что увидеть ее вновь во всем былом блеске и как-нибудь посидеть за рулем - вот и вся угодная ему плата.
Не припомню, в какой момент ко мне пришла догадка, но вскоре она переросла в уверенность, а уверенность все крепла. Наверное, причина отчасти в цвете - краска поблекла, и все-таки она, несомненно, была некогда темно-зеленой. А может, дело не только в цвете, было и еще что-то, трудно распознать, что. Но меня вдруг словно толкнули, и, отведя глаза не только от Хелен, ее отца и матери, но и от машины, я поднял взгляд на стену сарая, и точно - там были прибиты рядком старые автомобильные номера, с 1923-го по 1931 год. Я подошел поближе, и вот он - я уже был убежден, что найду его, - номерной знак 1923-го: Иллинойс 11206.
– Прежние номера от «Джордана»? - переспросил я бессмысленно, получил в ответ утвердительный кивок и дерзнул осведомиться вроде бы мимоходом: - Как ваше имя, мистер Маккоули?
Бог весть, что он подумал, - скорее всего, что я спятил, - и все-таки ответил:
– Винсент. А в чем, собственно, дело?
– Простое любопытство. Вообразил себе вас за рулем «Плейбоя», когда он был новеньким. Машина-то быстроходная, и, вероятно, трудно было одолеть искушение и не разогнать ее на всю катушку…
Он засмеялся.
– Что было, то было. Гонял за милую душу. Времена были, прямо скажем, необузданные.
– Наперегонки с поездами, и все такое прочее?
– И это было, - подтвердил он, а мать Хелен бросила на меня какой-то странный взгляд. - В те дни - самое любимое развлечение. Чуть не угодил под локомотив однажды, перепугался до смерти. Помнишь, мать?
– Еще бы не помнить! - отозвалась миссис Маккоули.
– А что произошло? - вставил я. Он пожал плечами.
– Ну… Как-то ночью я погнался за поездом, здесь неподалеку, к западу от города, где шоссе идет параллельно железной дороге. И, обогнав состав, понесся вперед, где шоссе пересекает рельсы, - этот переезд вы, конечно, знаете. Почти уже крутанул руль, хотел проскочить перед самым носом локомотива и вдруг понял, что не успею. - Примолкнув, он удрученно покачал головой. - Будь у меня хоть на две-три секунды больше, доберись мы туда чуть-чуть раньше, я бы рискнул, и нас бы, скорее всего, раздавило. Но мы опоздали к собственной гибели буквально на две секунды: я выправил колеса и поехал дальше вперед параллельно путям. Потом я снял ногу с педали газа, локомотив просвистел мимо, машинист высунулся из кабины, потряс кулаком и проорал что-то в мой адрес. Слов я не разобрал, но уж ясно, что не похвалу…