– Вертолеты захватывают… – Вадимиров сделал знак рукой, приглашая тех же четверых солдат, с которыми помогал арьергарду, и устремился на выстрелы.
Семарглов с остальной группой пошел чуть медленнее.
– Все… Силы кончились… – простонал где-то сбоку подполковник Яцко, останавливаясь, уперев обе руки в кочки. – Я не молод…
Старший лейтенант даже не посмотрел в его сторону. Уговаривать и подбадривать можно солдата. Старшего офицера уговаривать не стоит. И даже солдатам не приказал помочь подполковнику. Просто пошел вперед, краем глаза заметив, что два солдата все же помогли подполковнику подняться, и он продолжил путь уже замыкающим, но тянулся, стремясь не отстать.
Активная дополнительная стрельба теперь уже раздалась в двадцати шагах впереди.
– Свои! – раздался голос Вадимирова. – Не стрелять!
Обращался он явно не к Семарглову. Значит, группа дошла, и впереди сухая прогалина, и вертолет на ней. И вертолетчики живы, если Вадимиров просит их не стрелять. Последние шаги давались всем с большим трудом. Как спортсменам рывок перед финишной чертой, который остатки сил отнимает. Но все знали, что там, за этой самой финишной чертой, можно будет обессиленно упасть и отдыхать. Или, по крайней мере, можно будет дыхание перевести…
Прогалина на небольшой возвышенности открылась внезапно. Расступились камыши, казалось, стоящие далеко-далеко вперед сплошной стеной, и все увидели в первую очередь вертолет. И только потом обратили внимание на старшего лейтенанта Вадимирова и солдат, ушедших с ним. Семарглов оценил ситуацию сразу и устремился вперед бегом, забыв, что силы уже кончились.
Вадимиров помогал подняться второму пилоту. Двое солдат тут же делали ему перевязку. Первый пилот лежал, уткнувшись лицом в сухую и жесткую траву, и не шевелился. Лужа крови под ним красноречиво говорила, что самостоятельно он уже никогда не сможет пошевелиться.
– Лететь сможем? – первое, что спросил Василий Иванович.
– Загружайтесь… – прохрипел второй пилот.
Старший лейтенант сделал рукой знак, и сначала в салон загрузили тело первого пилота. За ним помогли забраться второму пилоту. Вадимиров, поддерживая, двинулся за ним в кабину. Потом стали загружаться остальные. Двигатель заурчал, зачихал, но «схватился», значит, не поврежден, хотя корпус в нескольких местах пробит автоматными очередями. Винты быстро начали набирать обороты, поднимая ветер и круто пригибая ближайшие камыши. Как и полагается командиру, Семарглов помогал другим, собираясь сесть в вертолет последним. Предпоследним оказался подполковник Яцко, который, сидя на сырой земле, наблюдал за посадкой. Василию Ивановичу пришлось даже помочь ему подняться и подсадить.
Но войти в вертолет подполковник не смог. Он внезапно неестественно выпрямился и начал падать назад. Семарглов еле-еле успел подхватить его. Но тут же сквозь шум вертолетных винтов услышал автоматные очереди. Пули ударили в корпус совсем рядом. Стреляли из камыша, издали. Старший лейтенант из последних сил впихнул подполковника в салон, сам почувствовал два удара в бронежилет – и его, значит, достали, но успел заскочить сам, свалившись на пол салона. Из раскрытого посадочного люка высунулось сразу несколько стволов, отвечая на огонь противника своим активным огнем. Вертолет тут же начал подъем.
Отдышавшись, Василий Иванович сел, наблюдая, как снимают бронежилет с подполковника Яцко. Пуля попала тому под мышку, в незащищенное место, когда у Яцко была поднята рука – держался за поручень. Подполковник дышал часто, но глаза его были ясные и совсем не показывали недавнего страдания от усталости. Теперь боль вытеснила усталость, с которой подполковник бороться не умел, но с болью, наоборот, он умел бороться и, может быть, даже презирал ее.
– Как, товарищ подполковник? – хрипло прокричал Семарглов и склонился над раненым, желая услышать, если тот скажет, что ему надо. Может быть, попить попросит.
У Яцко хватило сил только на короткое движение головой.
– Это Мураки…
Семарглов скорее догадался о сказанном, чем услышал слова.
– Это обыкновенные «духи»…
– Это «дух Мураки»… Берегитесь все… Он всех достанет… – Подполковник внезапно вздрогнул, судорога прошла по телу, и тут же он неестественно выпрямился, как недавно выпрямлялся при посадке, когда в него вошла пуля. Солдаты поддержали подполковника, но по их лицам и по позе окаменело замершего Яцко старший лейтенант понял, что Мураки свое забрал и здесь…
Солдаты опустили тело на пол и пододвинули в сторону от прохода, устроив рядом с другим подполковником, первым пилотом вертолета.
Семарглов вздохнул, поднялся и двинулся в сторону пилотской кабины. Дверь была раскрыта. Второй пилот сидел на своем месте. Старший лейтенант Вадимиров занял осиротевшее место первого пилота.
Василий Иванович выглянул за фонарь кабины. Внизу уже была пустыня. Камыши, из которых всегда можно ожидать неприятностей, они благополучно пролетели…
– Яцко убили… – сообщил Семарглов.
Вадимиров не обернулся. Он напряженно держался за рычаг управления. Только сейчас Василий Иванович понял, что вертолет вел командир взвода разведки. Второй пилот сидел с закрытыми глазами. Должно быть, сознание потерял.
– Перед смертью что-то про «дух Мураки» бормотал…
Рычаг управления вздрогнул в руке Вадимирова. Машину качнуло…
– Кто быстрее летает: дух или вертолет? – зло спросил он неизвестно кого.
На это у Семарглова не нашлось ответа, несмотря на всю легкость его характера…
* * *Плохо подготовленные операции, не обеспеченные предварительной разведкой, собиранием данных и их анализом, майор Солоухин не любил. Исключение составляли только засады на караваны в приграничных районах. Там ситуация доходила до смешного. Закрой глаза, ткни в карту пальцем. Попадешь в какую-то долину – туда тебе и лететь. И, как правило, караван попадается. И дело здесь не в удаче, а в том, что караваны шли один за другим. В кабульской отдельной роте спецназа ГРУ, слышал Солоухин, вообще превратили выбор района «охоты» в игру. Издалека бросали «стрелку».[14] И так определяли район действий. И тоже не ошибались…[15]
Но «охота» – это всегда случайность. Совсем другое дело, когда действовать приходится против конкретного противника. Здесь подготовка, как правило, всегда приносит свои плоды, обещая при этом отсутствие непредвиденных неприятностей. В этот раз неприятности быть могли, потому что не было в штабе данных, какие силы сосредоточены на отрядной базе душманов. Не было контроля над этим отрядом. И помощь банде, напавшей на кишлак, всегда могла выступить неожиданно. Трудно спокойно работать в такой обстановке.
Тем не менее опыт показывал, что в неподготовленных операциях все, как правило, идет не хуже, чем в подготовленных. Но это исключительно за счет мобилизации внутренних резервов. Сами офицеры концентрируются на точном выполнении задания больше, чем там, где все просчитано. И получается, что одно заменяет другое.
На случай непредвиденной ситуации Солоухин выставил в тылах группу капитана Топоркова.
А оставшиеся спецназовцы заняли долину и быстро провели минирование. Причем расположили по ходу движения колонны сначала мины с дистанционными взрывателями и только в самом конце, там, где колонну необходимо остановить, мины с взрывателями механического действия.
Пока производилось минирование, сам майор Солоухин тщательно, как это делал всегда, обследовал близлежащие скалы. Для устройства засады годилась, в принципе, любая из скал, нависающих над дорогой. Но помимо удобства обстрела майор Солоухин интересовался и возможностью отхода. Ему не давала покоя мысль о том, что к душманам может подойти сильное подкрепление. Настолько сильное, что верхняя позиция может из выгодной превратиться в ловушку, если у бойцов не будет возможности отступить. Саму засаду сажать слишком высоко нет смысла. Огонь по колонне «духов» должен быть кинжальным, то есть наноситься с максимально короткой дистанции. Но в этом случае подмога бандитам, если она будет иметь численную достаточность, может зайти сама сверху и оттуда атаковать спецназ. Вот потому и необходимо было просчитать все пути отхода.
Исходя из этих соображений, Солоухин отверг расположение позиций на самых удобных внешне скалах, предпочитая такие, что обеспечивали группам безопасность и давали возможность оперативно соединиться в момент необходимости. Минеры закончили свою страшную работу. Группы заняли отведенные позиции быстро. Осталось только ждать. Но днем ожидание не тянется так нудно, как это бывает ночью. Днем и обзор хороший, и понимание ситуации лучшее. Потому можно и поговорить на посту.
Ждать, впрочем, пришлось гораздо меньше, чем думал Солоухин. Банда передвигалась быстро. Вскоре из-за дальнего поворота дороги донеслось несколько взрывов мин – десантники вышли в пределы видимости «духов» и начали обстрел. Самого поющего полета мины разобрать было невозможно, расстояние не позволяло. Но разрывы вовремя предупредили, что операция началась. А еще через полчаса из-за поворота появилась торопливо пылящая пешая колонна.
Ждать, впрочем, пришлось гораздо меньше, чем думал Солоухин. Банда передвигалась быстро. Вскоре из-за дальнего поворота дороги донеслось несколько взрывов мин – десантники вышли в пределы видимости «духов» и начали обстрел. Самого поющего полета мины разобрать было невозможно, расстояние не позволяло. Но разрывы вовремя предупредили, что операция началась. А еще через полчаса из-за поворота появилась торопливо пылящая пешая колонна.
– Савельев! Выходи на связь…
Младший сержант развернул свою «стопятку» в норе под скалой, на которой устроился майор. Прут антенны выставил поверху. Через минуту радист сообщил:
– Товарищ майор, они вышли в тылы. Начали минометный обстрел. Душманы оставили в прикрытие два десятка бойцов. Еще два десятка встали чуть дальше, чтобы прикрывать отступление первых. Остальные отступают колонной.
– Отстучи им, что колонну мы видим. Пусть быстрее поджимают…
Рация тонко запищала.
– Они выступают в активное преследование, товарищ майор, – доложил младший сержант через минуту.
Колонна приближалась, впрочем, не сильно торопясь. В бинокль хорошо было видно, как «духи» часто оглядываются, словно ожидают чего-то или кого-то. Но поворот не позволял основной колонне рассмотреть, что происходит с оставленным заслоном.
– Мозоли у них у всех, что ли… – проворчал Солоухин. – Могли бы ноги побыстрее передвигать… Мы ждать устали…
Треск автоматов вдали оказался едва слышным. И этот треск перекрывался разрывами мин. Десантура перетащила свои минометы ближе, и теперь уже по ущелью проползал устрашающий вой, предшествующий каждому разрыву.
Но колонну душманов это не подогнало. Напротив, они словно бы даже медленнее пошли. Майор Солоухин не отрывал глаз от бинокля. И обратил внимание на двух «духов», держащихся особняком от остальных. Один из них несколько раз поднимал бинокль. Но смотрел он, в отличие от большинства, не назад, где застрял заслон, а вперед.
– Вот же, шайтан ему в глотку… – понял вдруг майор. – Вестовой!
На скалу сразу же поднялся солдат, сидящий рядом с радистом.
– Гони к капитану Топоркову. Скажи, вскоре кто-то должен пройти с той стороны. Пусть пропустит к нам и сам выступает поверху вдогонку. Себя пусть не обнаруживает. Быстро! Туда и обратно!.. Расскажешь, как там…
Вестовой не сошел, а слетел со скалы…
Тем временем стрельба в дальнем конце ущелья стала стремительно смещаться в сторону засады. Ближе стали ложиться и мины. Должно быть, минометчики подавили первый заслон, не позволив ему надолго задержать продвижение. Поняли это и душманы. Майор Солоухин хорошо видел, что по колонне прошла волна волнения. Бинокль, конечно же, не позволяет слышать, но там явно обсуждали происходящее за спиной. Тот, который показался Солоухину командиром, вытащил из кармана трубку переговорного устройства. Вот когда не хватило в отряде снайпера разведчиков ефрейтора Щеткина! У десантуры есть в составе два снайпера, но десантникам основная колонна пока не видна. Десантники, судя по регулярным взрывам мин, заканчивают подавление второй линии прикрытия. Надо полагать, снайперы не хуже минометчиков набирают в свой актив очки. Но если у душманов есть связь, значит, майор Солоухин не ошибся, по поведению колонны догадавшись, что подкрепление вот-вот прибудет. Скорее всего, можно и самому подкрепление запрашивать…
– Радист!
Младший сержант Савельев, как всегда, через секунду оказался рядом.
– Со штабом связь есть?
– Основная и резервная волны, товарищ майор… Связь стабильная…
– Сообщи, что «духи» ждут подкрепления. Я запрашиваю пару звеньев «шмелей». Что скажут?
– Понял, товарищ майор…
Но удаляющихся шагов Солоухин не услышал. И потому обернулся. Младший сержант стоял, оторопело глядя в небо.
– Что ты? – майор проследил в направлении взгляда радиста.
В стороне, задевая часть долины, собиралась небольшая, но темная, отличающаяся от редких и жидких облаков тучка. Очень похожая на глаз… Не на тот, что был в первый раз, и не настолько похожая, но все же… Именно на нее смотрел младший сержант, и во взгляде его был откровенный страх, который Солоухин сразу заметил и сразу понял, что будет, если сержант начнет рассказывать об этом другим солдатам.
– Что ты, я спрашиваю?!.
– Тучка… «Око Мураки»…
Теперь Солоухин посмотрел на небо еще раз и пристальнее.
– Какое «око»… Что тебе со страху мерещится… Иди на связь! Нет там никакого «ока»…
Через минуту за склоном скалы уже пищала рация…
14
Полковник Раух, исполняя обязанности командира соединения, сам прибыл на аэродром встречать вертолет с прибывающим взводом Семарглова. Радисты еще в штабе доложили ему, что ситуация создалась чрезвычайная – старший лейтенант Вадимиров ведет вертолет сам. Взлететь и долететь старший лейтенант, как сообщил диспетчеру, с трудом, но сумел, однако совершать посадку, то есть выполнить технически сложный маневр, он не умеет и не знает, как это делается. Первый пилот убит, второй пилот ранен, находится в кабине, но периодически теряет сознание, и надеяться на него невозможно.
Говоря честно, Раух сам теперь не знал, радоваться или печалиться ему оттого, что к соединению прикомандировали часть батальона спецназа ГРУ. Раньше у соединения были свои задачи, с которыми оно худо-бедно, но справлялось силами мотострелков, артиллеристов и десантников. Проводились обычные операции, и жизнь шла своим чередом. Шум, поднятый наверху, в высшем командном эшелоне, когда кто-то провел анализ действий единственной к тому времени на территории Афганистана отдельной кабульской роты спецназа ГРУ, оброс сильнейшим эхом. Одна рота суперпарней за три года войны по эффективности своих операций значительно превзошла целые полки и даже некоторые дивизии и нанесла противнику значительный урон. Тогда и было решено наводнить Афган спецназом ГРУ, чтобы решить все накопившиеся армейские проблемы. Наводнили… Не очень подготовленными частями… А спрашивали как с подготовленных и задачи ставили такие же. Конечно, воевать спецназовцы учились у тех, кто уже повоевал. Благо немногих опытных растворили среди многих неопытных. Кажется, учились быстро. И неплохо себя показывали. Но сколько новых проблем, сколько новых поводов для беспокойства появилось у командования соединения…
Уже четыре месяца полковник Раух исполнял обязанности командира, являясь одновременно и начальником оперативного отдела. Двойная нагрузка и двойная – чертовская! – усталость. И он вполне справедливо рассчитывал на получение в недалеком будущем уже обещанной звездочки на погон без просвета.[16] Но будет ли она, эта звездочка, поспешат ли вручить ее, когда неприятности происходят одна за другой.
Конечно, война никогда не обходится без неприятностей и без потерь. На то она и война. И раньше, бывало, потери были большими, особенно у десантников, которых приходилось бросать в самые горячие точки. Теперь к десантникам добавился спецназ ГРУ, но горячих, даже пылающих точек добавилось многократно. И все бы ничего, но полковник Раух, почесывая свою блестящую лысину, чувствовал, что над соединением сгущаются тучи. И началось все это совсем недавно, с уничтожения каравана, в котором ехал святой имам Мураки. Тень Мураки начала преследовать соединение… Глупость, абсурд, недостойный внимания солдата… Тем не менее полковник чувствовал, что имя Мураки или хотя бы его образ, образ того страшного события, имя которому – месть, это витало в воздухе. Более того, казалось, что месть эта вовсе не человеческая. Она какие-то иные силы имеет и иные понятия о справедливости. Это нервировало, раздражало, мешало жить и воевать… А с чего все началось? Обвинять во всем спецназ ГРУ невозможно, это Раух прекрасно понимал. Добавили в соединение новую составляющую. Значит, и должно быть больше проблем… Это естественно… И вообще, не ему решать, какие силы должны входить в соединение. Решили, и добавили к наличным частям еще и спецназовцев. И полковника Рауха никто не спросил. И никому нет дела до того, что разладились привычные логически-следственные связи в происходящем вокруг. Иначе стало жить соединение. Более беспокойно, менее логично. Не по-армейски… Может быть, у них жизнь особая, менталитет особый, и для них все происходящее вполне нормально. Но для него, любящего строгий порядок, педантичного человека, спецназ привнес и в оперативные действия сумбур и сумятицу. Даже тот факт, что вертолет с целым взводом солдат летит сейчас сюда, на аэродром, и управляет вертолетом офицер спецназа, который взял на себя смелость полета, но не знает, как посадить машину, – это тоже раздражало и вызывало желание противодействовать такому нарушению привычной методичности.
Но Раух знал, что ничего предпринять против спецназа он не сможет, потому что не пожелает вернуть все на круги своя. Более того, он будет, как всегда, объективным и справедливым и погасит свое раздражение и беспокойство усилием воли. Но знал он также и другое, что это его усилие воли для него самого будет стоить очень дорого. Он всегда гасит эмоциональные порывы, не давая им вырваться наружу, на всеобщее обозрение, однако внутри они пылают и сжигают его самого, его организм, его нервную систему. Часто, слишком часто стало покалывать сердце. Это, понимал Раух, последствия его потребности быть сдержанным и объективным и не быть самим собой настоящим. Когда-нибудь пламя может его переполнить и прорваться наружу. Каким будет этот прорыв? Что он принесет, что сокрушит своей силой? Этого полковнику никто сказать не мог…