Советская система — была безжалостна к таким как он: если есть ЧП, значит — должен быть и виновный в нем. И неважно, что здание минировали, возможно, еще на этапе его строительства и такое минирование — можно пропустить после многочасового обыска здания. Правило было простое и жестокое — остался в живых, погубил при этом людей — отвечай. Только погибших — система не могла достать, и от них волкодавы системы отступались, злобно рыча. А если остался жив… будь добр, отвечай по факту. Не принял достаточных мер — универсальная формулировка.
Однако, если в тридцать седьмом и в сорок первом системы откровенно боялись — то в сорок пятом военной спайкой, общим действием — вполне научились ее блокировать. И внизу и вверху. Внизу… непонятливые особисты часто просто гибли от случайной пули, или при авиационном налете. Наверху… тот же маршал Жуков, талантливый, своевольный и самодуристый военачальник вел примерно ту же самую политику, которую вел рейхсмаршал Геринг «У себя в штабе я сам определяю, кто у меня еврей, а кто — нет». Против военной спайки особисты опасались выступать, спинным мозгом чувствовали, что действующая армия есть действующая армия… ногой наступят, раздавят и даже не заметят. Прошляков попал под правило — своих не сдавать, наказывать только самим. Его непосредственный командир поручился за него — и этого было достаточно. Его ждало «дисциплинарное» наказание — разжалование в рядовые, существующее в армии, наверное, со дня ее появления. Но и это — отложили до Победы — а после Победы можно было рассчитывать, что на радостях — всех простят, всем забудут…
Каждый человек должен был быть на своем месте — подобрали место и Прошлякову. Его сунули в роту новеньких тяжелых танков ИС-2, только прибывших на фронт. Подобрали ему должность в интендантуре, но реальные его задачи — ему объявил комполка на ухо. Рота собиралась сборная, часть танкистов «горелые», то есть потерявшие свою технику и получившие новую, часть — и вовсе только из училищ. Но ни у кого не было опыта уличных боев, что с применением тяжелой техники, что без. Поэтому — полковник поставил задачу: перед общим наступлением привести роту в боевой порядок и дать самые необходимые знания по тактике боя в городе и взаимодействия с наступающей пехотой. Это и было своего рода испытанием для Прошлякова: справишься — простят. Не справишься…
То, что говорят — будто в Советской армии не берегли ни технику, ни людей, брали числом — все это…ня полная. Берегли — еще как берегли.
Прошляков, начинавший еще в Сталинграде, где солдата обычно хватало на два боя — брал и чистил не один город, потому знал, что и к чему. Оборона Берлина строилась по секторному принципу: восемь секторов и в центре последний, девятый, самый укрепленный. Сил в городе было явно недостаточно и все по одной причине — последний месяц фашистские генералы саботировали приказы ОКВ, стараясь отойти на Запад, чтобы сдаться в плен американцам и англичанам. В городе практически не было исправных танков противника: много новейших танков угробили у озера Балатон в ходе довольно непрофессионального контрнаступления. Тем не менее — в городе держали оборону несколько набранных с бору по сосенке сводных дивизий, городские жители, сведенные в Фольксштурм и гитлерюгендовцы. Последние — были особенно опасны.
И еще этот снайпер. Может — его и вовсе завалило под взорванным зданием?
Против немцев — следовало применять испытанную тактику: взаимодействие бронетехники и пехоты. Пехота — должна опережать танки, но ненамного. Пехотинцы — проникают на улицу, по ним открывают огонь — они занимают укрытия, но не пытаются взять штурмом укрепления фашистов: слишком много потерь. В этот момент — должны выдвинуться танки и открыть огонь по выявленным огневым точкам противника. Пехотинцы же — должны поддержать танк автоматным и пулеметным огнем, не допустить выхода на позиции фаустников, приближения к танку подрывников с взрывчаткой и ручными кумулятивными зарядами, воспрепятствовать отходу противника с занимаемых им позиций до полного его уничтожения. После уничтожения противника сосредоточенным огнем — пехота должна продвинуться вперед, насколько это возможно, зачистить здания. Саперы и инженеры — должны проверить и проложить путь танкам для следующего броска.
Все вроде бы просто — но как только доходит до дела — возникают нюансы.
Необстрелянные, неопытные солдаты — боятся своих танков, тем более таких громадных как ИС-2 больше, чем противника. За танком можно и нужно укрываться при обстреле — но при этом нужно быть всегда начеку: танк может начать маневрировать, и можно попасть под гусеницы. Нужно вообще понимать, как и куда может пойти танк, чтобы не попасть под него и не мешать ему. Нужно знать, где и как располагаться на танковой броне во время движения, чтобы иметь возможности для наблюдения и обстрела — но в то же время не скатиться с брони и не попасть под гусеницы. Если танк начал стрелять — то нужно открыть рот, иначе можно вообще оглохнуть. Нужно знать, где может пройти танк, а где не может, чтобы взаимодействовать с экипажем танка, указывая ему дорогу. У зачистки зданий — есть тоже свои особенности, без знания которых будут потери.
С танками тоже проблемы. Насыщенность линии обороны фаустниками столь высока, что полностью избежать попаданий почти невозможно. Появились какие то ракетные установки с электрическим… что ли пуском — которые пробивают лобовую броню ИС-2. Значит — нужно укреплять броню для преждевременного подрыва фаустпатрона — для этого годятся мешки с галькой, каменистой землей, кроватные сетки и детали кроватей, листы брони с трофейной техники и своих подбитых танков, если есть. Зенитный пулемет можно прекрасно использовать для борьбы с фаустниками: мощный ДШК пробивает стены. Но для этого его надо оснастить щитом: фаустники тоже не дураки, они действуют в связке с пулеметчиками и автоматчиками, которые прикрывают их выход на позицию. На танке нет скоб для того, чтобы танкодесантники могли держаться в движении — надо наварить. И много других, мелких нюансов — которые в сумме дают либо победу, либо поражение.
Прошляков занимался подготовкой танкодесантников и взаимодействием с экипажами танков, «горелый» старшина Тихомиров, чей танк не подлежал восстановлению как раз из-за этой новой ракетной установки — занимался танками, матеря и гоняя в хвост и в гриву рембатовцев. За несколько дней, оказывается можно много чего сделать: опыт не передашь, конечно — но опыт только в бою зарабатывается, словами его не передашь. По крайней мере, сделать так, чтобы эти солдаты были хоть немного более готовы к встрече с коварным, изощренным, много чему научившимся за годы войны противником, воюющим на пороге своих домов… они смогли — сделали все, что было в их силах. И даже немного больше…
Сейчас, Прошляков с тоской смотрел на ополовиненную банку тушняка перед собой. Больше половины за раз он съесть не мог — рвало. Вообще… плохо дело. К своему телу он привык относиться в приказном порядке, а сейчас… сейчас оно подло предавало его, раз за разом…
— Товарищ капитан, разрешите… — один из танкистов показал на ополовиненную банку
Прошляков махнул рукой
— Давай…
Танкисты рассмеялись
— Наш Жора — проглот и обжора…
Прошляков — тоскливо посмотрел в темноту…
По всему — сегодня намечалась последняя охота…
Патронов осталось всего ничего — сорок семь, это полтора магазина, почти пять винтовочных обойм. Снабжения не было почти никакого — он слышал, как Юнкерсом удалось доставить снаряды к ахт-ахт, непревзойденным немецким зенитным пушкам и вывезти раненых обратным рейсом. Всего два самолета — топлива не было, в небе безраздельно господствовала вражеская авиация. От знакомого офицера Люфтваффе он узнал, что американцы и англичане ругаются в небе — дичи слишком мало и на всех не хватает. Было бы смешно, если бы не было так грустно…
Ночью — они узнали, узнали, что в бункере покончил с собой фюрер. Йельке не поверил и даже попытался пристрелить того парнишку из Гитлерюгенда, который услышал это и принес новость в подземелье. А вот он, Крайс — поверил сразу. Несмотря на все провалы последнего времени — фюрер все-таки был фюрером. Он ни за что не ушел бы от ответственности за то, что сталось с рейхом и его людьми. Нет, не ушел бы…
В отличие от фанатично верящего Йельке — он много сомневался, особенно в последние два года. Сомневался в фюрере. Его сомнения — не влияли на ту работу, которую он выполнял, и привели его сюда, в темные лабиринты берлинской подземки. Иногда ему казалось, что он уже не сможет жить на свету — и так и останется после войны жить здесь как крыса, в безопасной темноте тоннелей. А в том, что война скоро закончится и не в их пользу — он ничуть не сомневался.
Как все это произошло? Как мы до такого докатились…
Он так и не смог понять фюрера — почему он начал войну одновременно со всеми. Еще до войны — он дважды ездил в Англию, встречался с местными пилотами. Были у него и знакомые американцы… мир авиации вообще тесен и в нем нет границ, как нет границ в небе. Все это — были хорошие люди, почти что арийцы — иногда их было не отличить от немцев, особенно после пирушки в баре. Как получилось так, что они воюют друг против друга. Как получилось так, что цивилизованные страны, объединяемые общей историей Европы — пошли друг на друга.
Наверное… наверное, во всем виноваты жиды. Он видел фотографию Черчилля, британского премьер-министра, с которого все и началось. Точно — жид! И у американцев полно жидов… он сам слышал, как пилоты ругались о том, что банкиры гребут деньги, а люди умирают с голоду, и про то, что в Белом доме засели жиды. Так оно и есть — иначе бы такого не было. Германия должна была помочь расово близким, цивилизованным странам освободиться от жидов, а не бомбить их. Если бы они в сороковом не совершили ошибку — сейчас бы ничего этого не было.
Но вот коммунисты…
Коммунисты, большевики — это отдельная тема. У него был друг… его убили в сорок втором. Его отец служил при дворе Императора Николая, последнего русского императора, супруга которого была германской принцессой. Его убили — а матери с двумя детьми на руках удалось вырваться из России в двадцать первом, бежать от ужасов большевизма. Он часто гостил в их доме… и иногда слышал такие истории, от которых леденела душа. Как большевики на лошадях рубили бегущих беззащитных людей, жгли города. Как убивали сдавшихся. Как расстреливали по ночам всех, кто был против них, как грабили. Как у всех, у кого что-то было — все отняли и забрали себе, раздав часть нищим, которые не работали, лодырствовали. То, что это правда — он узнал в сорок втором под Ленинградом, городом, где правил русский царь и который большевики переименовали в честь своего безумного злосчастного вождя. Он видел и его портреты… если это не жид, то кто тогда жид?
Тут фюрер был абсолютно прав. Проживание даже незначительного количества людей цивилизованной высшей расы, немцев, среди азиатских недочеловеков — сказывалось благотворно и позволяло России быть более-менее цивилизованной страной, способной участвовать в делах Мирового концерта держав. Когда пришли большевики — это был бунт, восстание черни, которое надо было задавить во младенчестве — они начали потворствовать самым диким, самым варварским инстинктам толпы. Неудивительно — ведь это были жиды, а они отлично знают, как действовать в таких случаях. Мировые державы, утомленные чудовищной войной, ничего не сделали с этим возмутительным восстанием — только у фюрера хватило смелости возвысить голос и выступить против. А сейчас — толпа азиатских варваров, вооруженных украденным у цивилизованного мира оружием — ринулась на завоевание самого же цивилизованного мира, Европы. Первым — на их пути Рейх, потом — остальные. И не просто так — что Англия, что Америка выступили против Рейха — они считают, что водные пространства и мощный флот остановят большевистские орды и не дадут им прийти на их земли. Идиоты! Чертовы идиоты! Ни даже не понимают, с чем имеют дело. Конец рейха — будет и их концом, только не сразу.
Рангарек. Гибель богов…
Как они допустили такое? Как не помирились с Англией, с Америкой. Неужели фюрер не видел, что у Рейха нет сил на долгую войну, что нет нефти, что недостаточно металла, что недостаточно всего. Как фюрер не мог понять, что островитяне просто бросят их на растерзание большевистской орде?
Видимо, фюрер все же не всесилен. Это обычный человек и как все обычные люди — он может ошибаться.
А расплачиваются за ошибки — они. Сидящие в тоннеле…
Какое-то движение — привлекло внимание офицера Люфтваффе. Он поднялся на ноги, привычно поправил упряжь с батареей — он настолько к ней привык, что уже не замечал тяжести прибора. Пошел вперед…
У первого поста — были гитлерюгендовцы.
— В чем дело? — строго спросил он
Гитлерюгендовцы отдали салют.
— Герр официр! — никто здесь не носил знаков различия — на Постдаммерплатц чужие!
— Русские? — сразу понял он
— Так точно! Крайс отправил меня сюда с донесением! Разрешите, я вернусь!
— Нет, не разрешаю. Сколько их там?
— Не менее десяти человек, герр официр!
Взрыв — в тесном подземелье — был похож на глухой рокот, которым сопровождается обычно сход снежной лавины. Крайс сразу понял, что это такое…
Вот и еще один — выполнил свой долг до конца…
— Ложись! — крикнул он, опасаясь обвала всего тоннеля.
Тоннель не обвалился. Видимо, — Боги были благосклонны к ним — них еще оставались боеприпасы, и это значило — они не выполнили свой долг до конца.
Подошел Йельке. Чумазый — у него разбилось стекло в очках, и он так и ходил, потому что заменить было нечем. Свою ССовскую форму он давно не носил — в плену ССовцев расстреливали.
— Надо уходить. Они знают, где мы…
— Осталась последняя охота. Сколько у тебя?
— Тридцать три.
Крайс выгреб из кармана несколько драгоценных патронов и передал их Йельке
— Держи, у меня больше. Собери всех…
Зажгли свечу. Обычно этого не делали…
Крайс смотрел на лица пацанов из Гитлерюгенда, которые были с ним в последние дни в берлинских подземельях и помогли ему больше, чем кто бы то ни было на фронте — на фронте обычно не любили Люфтваффе и начали качать права. Какой же малости нам не хватило… о Боги, какой же малости. Он был уверен, что вот эти вот — дошли бы до Москвы…
— Слушайте меня, солдаты берлинского подземелья… — сказал он
Он не был большим любителем поговорить и не умел произносить речи. Но сейчас — он должен был сказать то, что по его основу должно было заложить основу сопротивления и привести, в конце концов, к возрождению Рейха.
— Сегодня последняя наша охота, после ее завершения — я отдам вам приказ спасать свои жизни любой ценой. Я настаиваю на беспрекословном его исполнении. Большая честь — погибнуть на поле брани, сражаясь за Рейх, но еще большая честь — остаться в живых, чтобы продолжить наше дело и нашу борьбу.
Я расскажу вам о том, что я видел в сорок втором в Ленинграде, и я хочу, чтобы вы рассказали о нем своим детям, а ваши дети — вашим внукам. Я видел русских, которые живыми валами накатывали на наши позиции, падая под градом пуль — но они шли и шли, волна за волной и иногда — не оставалось места на земле, которое не было бы залито кровь, или на котором не лежал бы труп. Я видел места по весне — снег скрывал это, но приходила весна и все таяло — где трупы лежали один на другом, в несколько рядов, так много там погибло людей. Я видел политруков и жидокомиссаров, которые гнали этих людей в атаку как скот, стреляя им в спины — не дай вам Бог увидеть что-то подобное, это непредставимо цивилизованному уму. Но я видел и то, что после того, как жидокомиссары были убиты — русские поворачивали назад. Они становились такими же, как мы — людьми, которые не спешат умирать.
И потому я пришел к выводу: только уничтожив большевизм, можно что-то сделать с русскими. Триста лет они жили, управляемые немцами — и ни разу за это время Европа не видела бедствия, подобно тому, какое происходит сейчас. Именно большевизм сделал возможным это варварское нашествие на Рейх, на Европу, на сам наш образ жизни, на наше будущее. Именно большевизм является главной и безусловной угрозой всей человеческой цивилизации.
Поэтому, я приказываю вам выжить и помнить. Помнить все, что здесь произошло. Помнить, как мы стояли непоколебимой стеной на защите своих родных домов. Помнить каждого убитого жидобольшевика, ведь каждый убитый большевик — это еще одно маленькое препятствие на пути к торжеству варварства над цивилизацией. Помните все это — и научите этому ваших детей.
Фюрер был почти прав, он ошибался только в одном — он заметил, как скривился Йельке — они добьют нас и только потом — будут воевать против Советов. Но это будет — не нужно иллюзий, с большевиками невозможно ужиться в одном мире. И я хочу, чтобы вы забыли все обиды и все ошибки по отношению к расово близким народам Запада — и выступили единым крестовым походом на Восток, походом цивилизации против варварства…
Помните только одно, но самое главное — как бы вы не ненавидели большевиков, боритесь не с большевиками, а с большевизмом. Большевиков слишком много — а большевизм один и он уязвим. Не будет большевизма — им конец. Так — и только так. Зиг хайль!
— Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! — трижды прозвучало в тоннеле.
Танкистам — выбрать место для сна немного проще, чем пехотинцам. Можно конечно спать и в самом танке — но там неудобно и весь экипаж не помещается. На местности спали так: копали окоп, потом наезжали на него танком — вот и крыла и стены. Кто-то один всегда спал в танке — чтобы слышать рацию…