– Значит, – сказал Нан, – этот крик не потревожил вас?
– Еще как потревожил, – возмутился секретарь, – мне пришлось перебелить целый лист, а ведь я уже почти дописал его!
– Но за дверь вы не выглянули.
– И не подумал, – пожал плечами Иммани. – Если каждый раз, когда умирает простолюдин, переставать писать доклады, то дела в ойкумене остановились бы вовсе!
И повернулся к Андарзу:
– Ваша честь, умоляю отодрать этого бесенка как следует! Он нарушил своим криком сочинение документа, испортил гербовый лист!
И, кланяясь, подал Андарзу доклад.
Андарз посмотрел на Шаваша. Глаза его стали холодные и пустые. Андарз взял переписанный доклад о сорока страницах, перелистал его и – разорвал.
– Вам, господин Иммани, за отсутствие сострадания, придется переписать доклад еще раз. А ты, маленький бесенок, иди на конюшню и скажи, что тебе за недостойное поведение причитается двадцать палок.
Шаваш вздохнул и пошел на конюшню.
У выхода из дому его нагнал судья Нан, наклонился к мальчонке и прошептал:
– Было бы в высшей степени подозрительно, если бы весь этот переполох сошел тебе с рук. Убийца мог бы начать охотиться за тобой. Но за каждый удар ты получишь по серебряному грошу. Ясно?
– Господин судья, – прошептал Шаваш, – прикажите, чтобы мне дали тридцать палок.
Когда Нан вернулся к господину Андарзу, тот по-прежнему сидел в садовом кабинете. Перед ним лежали листы с его давней пьесой, но было незаметно, чтобы господин Андарз что-то правил в них или писал.
По знаку господина Андарза молодой судья сел напротив. Вздохнул и сказал:
– С этим я к вам и спешил. Я навел справки и выяснил, что Ахсай накануне смерти был в «Красной Тыкве». Это не бог весть какое заведение, но это вовсе не притон, как он вас уверял. Как видите, его сообщник вовсе не принадлежал к той публике, которая ошивается в притонах. Я также разузнал о ссоре. Хотел арестовать и допросить привратника, но узнал, что он ушел в вашу усадьбу. Поспешил за ним и, как видите, опоздал.
– Почему они назначили встречу в «Красной Тыкве», – сказал Андарз, – если они знали друг друга?
– Именно потому, что знали, – усмехнулся Нан. Ахсай понимал, что человек, который украл такое письмо у собственного господина, может отнять у него деньги, а письмо не отдать. А преступник понимал, что Ахсай может отнять письмо, а деньги оставить себе, – и жаловаться будет некому. Вот они и выбрали людное место, где никто из них не стал бы поднимать скандала.
– Теперь я понимаю, что случилось, – проговорил Андарз. – Преступник увидел, что Ахсай ушел, нагнал его в пустынном месте и предложил завершить сделку. Ахсай протянул ему чеки, а преступник подумал: «Ведь цель моя – получить деньги, а не отдать письмо! Так стоит ли мне расставаться с ним!» Взял деньги и прикончил Ахсая, опасаясь, что тот проговорится.
– Да, – сказал Нан, – может быть, так оно и было. А этот мальчишка, Шаваш, – как он к вам попал?
Андарз рассмеялся и стал рассказывать.
* * *Наказаниями в доме ведал начальник охраны Шан’гар, и когда он услышал, за что Шавашу велели дать двадцать палок, он громко сказал, что господин Андарз не приказал бы выпороть Шаваша, если бы не господин эконом. Эконом, услышав об этом, назвал Шан’гара «варваром, не ведающим приличий».
Вечером в каморку, где лежал Шаваш, заглянул судья Нан, вытащил белую тряпочку и вложил ее в руку мальчишки. Шаваш пересчитал деньги и увидел сорок маленьких серебряных монет, украшенных с одной стороны портретом государя, а с другой – журавлем, птицей благочестия – вдвое больше, чем было обещано.
– А вы бы, – спросил Шаваш, – взяли деньги за то, что вас пороли?
– Непременно, – ответил чиновник. – Все мы даем пороть себя за деньги. Разница же между нами та, что одни дают пороть себя за грош, а другие – за тысячу.
– Не думаю, – сказал Шаваш, – что всех порют за деньги. Только бесчестных порют за деньги. Честных порют бесплатно.
Судья Нан помолчал, а потом сказал:
– В этом доме двести семнадцать комнат, а замочных скважин еще больше. Думаю, что слуги часто глядят в эти скважины и обсуждают между собой множество вещей, о которых не говорят хозяину.
Шаваш вздохнул и сказал:
– А что бы вы хотели знать?
– Я бы хотел знать, например, откуда в доме Андарза взялся эконом Амадия.
– Нет, – сказал Шаваш, – об этом не говорили. Говорили только о том, что начальник охраны Шан’гар тоже был близ покойника: его видели, когда он шел по дорожке к главному дому.
Помолчал и добавил:
– А почему молодой господин ненавидит отца?
Господин Нан поднялся и сказал:
– Спи, бесенок.
* * *Выйдя от Шаваша, Нан заметил у поворота дорожки секретаря Иммани, пробиравшегося к Синим воротам. У ворот Иммани обернулся, и Нан помахал ему рукою. Они пошли по улице, огороженной стенами складов, и свернули к реке. Нан заметил у пристани кабачок с трехэтажной башней и предложил зайти.
После второго стакана Иммани подозрительно покосился на Нана и спросил:
– Что это вы не пьете?
– Дрянное вино, – сказал Нан. – Здесь недалеко есть место, где подают вино, настоянное на сосновой хвое и шафрановых лепестках. Пойдемте-ка туда.
Они явились в новый трактир.
Улыбающийся хозяин принес им кувшин вина, две лакированные чашки с продетыми сквозь крышки соломинками и блюдо вареных раков на закуску. Нан любил пить из чашек, закрытых крышками, потому что при этом трудно было заметить, что человек не пьет. Нан взял соломинку в губы и стал делать вид, что смакует вино. Иммани стал ломать раков и запивать их вином.
Руки его дрожали. Смерть привратника явно взволновала его несколько больше, чем землетрясения волновали чиновников древности. В один миг Иммани опростал четыре чашки. Чашка Нана по-прежнему была полна. Иммани уже стал пьянеть: глаза чиновника выпучились, кончик острого носа свернулся на сторону и покраснел.
– Сорок страниц! – вдруг вскричал Иммани. – Из-за какого-то паршивого мальчишки я опять должен переписывать эти сорок страниц!
– Ужасно, – сказал Нан, – что человек с вашим талантом и образованием должен выполнять работу простого писаря. Я мог бы отдать эти разорванные листы переписчикам в управе: они сделают все к завтрашнему дню.
Иммани тут же вытащил из рукава разорванную рукопись.
– Следует писать ее полууставом и инисской тушью, – заявил он, – тогда Андарз и не заметит разницы.
Он снял крышку и налил себе пятую чашку вина. Он был уже порядочно пьян. Нан щелкнул пальцами и, вынув из-под чашки блюдечко, положил туда несколько монет.
– Принеси-ка нам пальмового вина, – сказал он хозяину. – И перемени чашки.
Хозяин хотел сказать, что, если пить пальмовое вино после виноградного, тут же опьянеешь, но поглядел на монеты в блюдечке и молча пошел вниз.
После шестой или восьмой чашки Иммани разволновался. Он стал хвалить государя и жаловаться на жизнь.
– Сочувствую вам, – сказал Нан. – Такому тонкому и образованному человеку, как вы, нелегко ужиться с такой вздорной особой, как Андарз.
– Именно, – подтвердил Иммани, – я не то, что этот Шан’гар. Верите ли? Родственники подарили его Андарзу, и он считает себя рабом Андарза! А ведь по законам империи он совершенно свободный человек.
– Варвары, – сказал Нан, – по природе своей рабы.
– И убийцы, – добавил Иммани, – ведь это он убил младшего брата Андарза! Господин Андарз в этом деле преступил закон, простил человека, которого полагалось казнить топором и секирой!
Глаза Нана сделались задумчивыми.
– А знаете, что этот Шан’гар выкинул сегодня? Он поговорил со своим подчиненным, который порол этого мальчишку, и стражник набрал в левую руку охры и перед ударом проводил палкой по левой руке! На заднице мальчишки осталось больше охры, чем крови! А когда я это заметил, он кинул меня в стог сена и сел сверху!
– А этот эконом, Амадия? – спросил чиновник. – Откуда он у Андарза?
Иммани осклабился и помахал перед Наном пальцем. Нан понял, что секретарь еще не достаточно пьян. Нан подождал, пока тот уговорил кувшин, и заметил:
– Впрочем, Андарз спас вам жизнь. Разве не он просил государя о вашем помиловании?
– А, – сказал Иммани, – просил о помиловании? А откуда я знаю, отчего ему отказали? Может быть, он одной рукой просил о помиловании, а другой просил отказать в просьбе! Нет человека несчастней, чем я! На меня всю жизнь списывали чужие грехи! Господину Андарзу хотелось иметь умного секретаря и не хотелось платить ему денег: и вот он одной рукой написал на меня донос, а другой спас от топора и секиры! Если хотите знать, он и с Амадией проделал то же самое!
– Какой ужас, – изумился Нан, – а он мне еще хвалил свое милосердие; что это была за история с выкупом пленных?
– Пленные! – вскричал Иммани. – Выкуп за пленных! Он конфисковал все, что я нажил с этого выкупа, и еще хвастается своим милосердием. А что я мог сделать? Это наместник Савар был виноват. Он получил ровно половину, – спрашивается, почему я должен отдать половину человеку, который палец о палец не ударил в этом деле!? А потом? Андарз отнял у меня все, а брату оставил его половину!
Белые волосы Иммани, растрепавшись, лежали в беспорядке по его плечам, и на среднем пальце сияло золотое кольцо с огромным и явно поддельным сапфиром.
– Если ты маленький человек, – продолжал Иммани, – ты сидишь по уши в дерьме, и сколько ты ни пытаешься выбраться, тебя затягивает еще больше. Посмотрите на тех, кто добился высоких чинов! Андарз – сын наместника Хабарты, Нарай – сын наместника Сонима! Разве маленький человек может сделать карьеру?
– Господин Руш – человек из простого народа, – задумчиво проговорил Нан.
– Правильно! И что они сделали с Рушем? Вот что они сделали с Рушем, – и Иммани патетическим жестом указал в окно, опрокинув по пути полупустой кувшин.
Нан взглянул в окно. Они сидели на третьем этаже решетчатой башенки: сквозь вьющийся плющ проблескивала река, заходящее солнце катилось стремглав в воду, и красные блики сверкали на западной стене государева дворца. Если приглядеться, можно было заметить на стене небольшой крюк, на котором висел кусок бывшего первого министра Руша: но этот кусок висел так давно, что даже вороны, ходившие по стене, не обращали на него никакого внимания.
– Боже мой, – вглядевшись, сказал Нан. – Вы испортили мне весь аппетит! Пошли-ка в другой кабачок!
В другом кабачке дело пошло еще проще: хозяин поставил перед ним кувшин с ламасским вином и кувшин с розовой водой, чтобы его разбавлять, и Нан славно поделил кувшины: себе он наливал из кувшина с водой, а Иммани – из кувшина с вином. Иммани был настолько пьян, что не обратил на это внимания.
– А что, – спросил Нан, – правда ли, что этот варвар Шан’гар сердит на Андарза?
– За что?
– Я слыхал, – сказал Нан, – что Шан’гар занимался чернокнижием, как это часто бывает с варварами, попавшими в империю, а Андарз обругал его идиотом и растоптал всех бесов, которых варвар держал в колбах.
– Ну, – настороженно сказал Иммани.
– Наверняка, – сказал Нан, – глупый варвар не отстал от мерзкого занятия. Я бы мог арестовать его за это паскудство, если бы знал, к какому алхимику он ходит.
Винная чашка выскользнула из рук Иммани, стукнулась о край балкона, подскочила и улетела вниз, на мостовую. Через мгновение далеко внизу послышался бьющийся звук и бешеная ругань случившегося рядом возчика.
– Что вы, – сказал Иммани, – если бы я знал, к какому алхимику он ходит, я бы давно сообщил господину Андарзу!
* * *Ночью Шаваша разбудил хомячок Дуня: тот тревожно попискивал и метался в гнезде. Шаваш открыл глаза и сунул руку под подушку, туда, где в белой тряпочке лежали деньги. Деньги были на месте. В проеме двери стояла тень.
– У тебя тут холодно, – сказала тень.
По голосу Шаваш узнал молодого господина Астака.
Юноша сел к нему на матрасик.
– Страшно это было, – мертвый человек? – спросил юноша.
Шаваш ничего не ответил. Он однажды видел село, где императорские войска усмирили повстанцев.
– Все сбежались, как стервятники, – продолжал юноша о своем. – Что за дрянь – люди? Вот подумать только: когда к казненному на площади слетаются стервятники, они это делают, потому что им надо есть. А ради чего к казненному собираются люди?
– Люди не все делают ради того, что им надо есть, – сказал Шаваш. – Люди многое делают совершенно бескорыстно.
Юноша молчал. Потом сказал:
– Слушай, пошли в мою комнату. Там теплее, а мне страшно одному.
Шаваш поднялся и стал скатывать свой матрасик.
– Не надо, – сказал юноша. – У меня борзая померла, от нее осталась хорошая лежанка: для раба как раз хватит.
Лежанка была действительно хороша, и много мягче матрасика.
– Если бы не Амадия и не Иммани, – сказал юноша, – отец бы не приказал тебя выпороть! Как не стыдно – слушаться собственных слуг!
– Иммани плохой человек, – сказал Шаваш. – Представляете, господин, мне велели отнести корзинку с подарками осуйскому послу, а он стащил из корзинки персик! Надеялся, что меня накажут! Разве человек, который воровал миллионы, может опускаться до того, чтобы украсть персик? А осуйский посланник подарил мне серебряный грош.
– Глупый ты мальчишка, – сказал Астак, – этот осуец еще хуже Иммани. Иммани украл у тебя персик, и ты это видел. А осуец одной рукой дал тебе грош, а другой в это время украл у страны миллион!
– Другой рукой он в это время дал мне корзинку для господина Андарза, – возразил Шаваш. Вздохнул и прибавил: – А правда, что Шан’гар искалечил пальцы, спасая вашего отца? Или он лишился их в каком-нибудь кабачке?
– Правда, – сказал юноша. – А когда ему было одиннадцать, он убил моего дядю, наместника Савара.
– Удивительное это дело, – сказал Шаваш, – убивает одного брата, защищает другого.
– Он же варвар, – сказал юноша, – а варвары совсем не такие, как мы. Они такие дикие, что прабабка Шан’гара родилась от шестиногого вепря. А у этой прабабки был сын, который, чтобы отомстить за смерть отца, согласился превратиться в скорпиона и десять лет жил в доме обидчика, выбирая верное время для укуса.
История о скорпионе насторожила Шаваша. Он засопел.
– Ты чего сопишь?
– Так, – ответил Шаваш, – не знаю, что и думать о Шан’гаре.
– Если ты не знаешь, что думать о человеке, – сказал молодой господин, – думай самое худшее.
После этого Шаваш заснул, и сорок ишевиков в белой тряпочке оттягивали ему рукав и грели его сердце.
* * *Когда Нан и Иммани вышли на улицу, была уже полночь. Вдалеке били колотушки стражников. Иммани был пьян выше глаз, лепетал о несправедливости богов и просил Нана отвести его к одной девице в Осуйском квартале. Нан немедленно согласился. Они спустились по обрыву, туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые корабли. Вход в гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
Пролезши через дырку, Иммани вдохновился, запетлял, как заяц, меж улиц и запел государственный гимн Осуи.
Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению судьи Нана, размышлявшего в этот момент, не является ли обязанностью чиновника империи известить ближайшую власть о смутьянах, поющих хотя бы и в Осуйском квартале проклятую осуйскую песню.
Нан подтащил его к ближайшему фонарю и стал обыскивать. Из кармана Иммани он вытащил коробочку с женской костяной расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул себе за пазуху, бумажку прочитал и положил обратно, а затем потянул из кармана Иммани кошелек, стянутый кожаным шнурком.
– Стой!
Нан оглянулся: у угловой стены, высоко вздымая караульный фонарь, стояли три осуйца. Правый стражник взял наперевес хохлатую алебарду и полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался в темный переулок.
– Держи вора, держи! – орал стражник. – Оман, забирай по левой!
Нан плохо знал Осуйский квартал, но сообразил, что улица, по которой он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой и должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки. Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены, огораживавшие частные владения подобно поясам целомудрия, были через каждые несколько шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между контрфорсом и стеной и отскочил Нан.
Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но не все надежды сбываются. Горожанин почти пробежал мимо, повернулся, однако, и открыл рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды и дернул к себе. Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и попер было на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды и обеими руками пришиб своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла, и горожанин стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская древка, ударил горожанина коленом в живот. Тот вспискнул и закрыл глаза. Нан выпустил алебарду, и горожанин свалился на землю, как мешок с мукой.
Нан метнулся обратно в переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
Нан свалился под куст рододендронов у самого крыльца маленького, крашенного белым дома, проклиная добросовестность осуйского городского ополчения. За рекой в это время привидение было встретить легче, чем государственного стражника. «Хорошо хоть собаки нет», – думал он, прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
– Иммани! – позвала фигурка. – Иммани! Это ты?
На улице стражники звали своего товарища: через мгновение горестный вопль известил Нана, что товарища нашли.
Женщина постояла, высоко поднимая свечку и вглядываясь в темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне освещенной двери: у нее была высокая грудь и тонкая талия, стянутая по осуйской моде жакетом на пуговках. Женщина повернулась и ушла. Нан снова услышал скрип плохо смазанной двери.