«Экое разумное дитя», – восхитился про себя Свиной Глазок.
Тут Шаваш изложил свой план, а напоследок сказал:
– А сейчас мне нужно четырнадцать ишевиков. Тут один человек попал из-за меня в беду, и он пропадет без этих денег. Я хочу, чтоб этот человек остался цел, что бы ни случилось со мной ночью, а если все сойдет как надо, ты можешь забрать из моей доли двадцать ишевиков.
Свиной Глазок дал ему четырнадцать ишевиков.
Шаваш навестил хозяйку Таси. Он отдал ей золотые, и они объяснили Тасе, что делать, когда придут стражники. Провожая Шаваша, хозяйка сказала:
– Шаваш, на тебе лица нет! Как ты заполучил эти деньги?
Шаваш показал на часовню напротив: а на часовне, по указанию господина Нарая, был нарисован бог богатства в виде огромной свиньи, испражняющейся золотыми монетами:
– Как-как! Накакал!
И был таков.
* * *Днем господин Андарз прибыл во дворец. Он застал государя в кабинете: тот, облокотившись на столик, слушал доклад советника Нарая. Со своими большими ореховыми глазами, с бровями, изогнутыми наподобие листа антурии, в голубой куртке, вышитой гуляющими павлинами, государь был прелестен.
Справа от него лежала печать для утверждения бумаг, которым суждено было стать указами, а слева – бронзовый нож для разрезания бумаг, которым это было не суждено. На столике, близ государя, Андарз заметил старинную «Книгу наставлений», – это была любимая книга Нарая, на которую Андарз написал вот уже три эпиграммы, но так и не прочел до конца.
Указ, который читал Нарай, запрещал торговлю с Осуей. Нарай кончил, и государь Варназд спросил, есть ли у Андарза возражения.
– Никаких, – сказал Андарз. – Почему бы господину Нараю не издать указ о том, чтобы небо выкрасили в желтый цвет?
– Потому что, – совершенно серьезно ответил Нарай, – это не дело чиновника – вмешиваться в распорядок движения звезд. Боги поддерживают строжайший порядок на небе, а чиновники должны поддерживать строжайший порядок на земле. Если солнце перестанет всходить и заходить в точно расчисленное время, погибнут люди и звери! Если товары перестанут продаваться по цене, указанной государством, погибнет государство! Посему не следует издавать указы о цвете неба и следует издавать указы о запрещении торговли!
Государь слушал Нарая с явным удовольствием, опираясь правой рукой на «Книгу Наставлений».
– Государь! – сказал Андарз. – Разумный правитель не подписывает невыполнимых указов! Если мы опубликуем этот указ, мы не сможем его осуществить! Если мы конфискуем богатства осуйских купцов, то Осуя употребит деньги на то, чтобы нанять варваров и разорить земли империи!
– Довольно, господин Андарз, – сказал государь. – Ваши подворья кишат осуйскими банкирами, ваши гавани переполнены осуйскими судами! Я не желаю слушать, как вы защищаете город, в котором вы провели шесть месяцев! Шесть месяцев я тосковал без вас, а вы – вы устремились к осуйским взяткам!
– Я не устремился, – сказал Андарз, бледнея, – я был сослан.
– Сослан ко взяткам?
– Руш выслал меня из столицы, чтобы причинить вам боль.
– Что вы так ненавидите Руша, Андарз? Или вы хотите сказать, что моя мать не умела выбирать министров? Едва мать моя умерла, вы не успокоились, пока не добились его казни! Боже мой! Тело, которое ласкала моя мать, рвала на части глупая толпа, руки, которые обнимали, достались воронам!
– Мне кажется, – проговорил Андарз, – обвинение Рушу зачитывал господин Нарай…
– Нарай ненавидел Руша за вред, приносимый им государству, а за что ненавидели Руша вы?
– Да, – сказал Андарз с кривой улыбкой, – до государства мне дела не было. Я ненавидел Руша за то, что он ненавидел вас.
– Да, – промолвил государь, закусив губку, – в детстве я был уверен в вашей преданности. Но теперь: разве могла мать назначить моим наставником человека, который не был ей безусловно предан? Отчего вас ненавидел Руш?
– Он опасался моего влияния на вас.
– На меня или мою мать?
– Государь, что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, – проговорил государь, задыхаясь и трепеща, как карась на удочке, что десять лет на посту наставника государя мог продержаться только человек, бывший любовником моей матери.
Андарз побледнел. Признаться, при дворе нашлось бы мало статных чиновников, которых государыня не отведала, было то и с Андарзом, но, как говорится, если ты два раза побывал со своим пестом в чужой ступке, это еще не повод называться мельником! Впрочем, Андарз очень предусмотрительно не стал говорить государю, как обстояло дело. Он повернулся к Нараю и сказал:
– Вы лжец, советник Нарай, и это нетрудно доказать. Если бы я был любовником государыни – неужели бы я не написал для нее ничего, кроме трех од на ее именины!
Советник Нарай изумился. Действительно: любого другого человека в империи можно было обвинить в тайном прелюбодеянии, но о каждом прелюбодеянии господина Андарза было известно в трактирах и на перекрестках, и нередко с самыми циничными подробностями.
Но государь был уже весь белый от гнева:
– Вы учили меня смеяться над справедливостью, чтобы я не осуждал ваших собственных преступлений! Вы ворошили историю, как могли, скрыли от меня такие книги, как «Железный свод» и «Книгу наставлений», потчевали взамен разными книжонками об удивительном и занятном! Мать назначила вас моим наставником, чтобы сделать меня неспособным к управлению страной! В детстве я спрашивал вас о «Книге наставлений», а вы засмеялись, что это книга, где предлагают рубить много голов и читать много доносов! Я лишаю вас звания наставника, господин Андарз! Верните мне ваше кольцо, вы недостойны его носить.
Андарз посмотрел на свои длинные, тонкие пальцы: на безымянном сидело кольцо императорского наставника: редчайший, оранжевого цвета сапфир, оправленный в золото.
Андарз подергал за кольцо, потом поискал глазами и подошел к маленькому столику, на котором справа лежала государственная печать для утверждения бумаг, которым суждено было стать указами, а слева – бронзовый нож для разрезания бумаг, которым это было не суждено.
– Что вы хотите? – закричал государь.
– Не могу снять кольцо, Ваша Вечность. Оно вросло в кожу.
– Прекратите! – пискнул Варназд.
Андарз оперся левой рукой о столик, а правой взял бронзовый нож и с силой рубанул по пальцу: мерзко стукнуло, брызнула кровь, заливая бумаги. Андарз, сжав зубы, положил нож на столик и вышел. Государь завизжал. На столе, прямо на указе о прекращении торговли с Осуей, в луже красной крови плавал отрезанный безымянный палец с оранжевым в золоте кольцом.
* * *В то самое время, когда господин Андарз повздорил с государем, привратник на фабрике Амадии, по имени Дана Косолапка, сидел на камне под именным столбом перед воротами. Вдруг с противоположной стороны улицы показался прохожий. Это был коренастый человек в штанах цвета гусьего пуха и чесучовой куртке, с рукавами, оборванными до такой степени, что они напоминали комки прелой листвы. Из-под повязки на лбу человека, там, где обычно ставят клеймо за воровство, выглядывала розовая язва.
За спиной незнакомец нес небольшой, обитый жестью сундук.
– Эй, – сказал незнакомец, – господин хороший, где мне тут найти местечко переночевать?
Ухнул и спустил свой сундук на землю, явно намереваясь переночевать в усадьбе.
– Иди-ка ты прочь, – сказал Дана Косолапка, – наш хозяин не велит пускать на двор посторонних без рекомендации.
– А не подойдет ли тебе рекомендация за подписью самого господина Чареники, государева казначея? – говорит незнакомец и протягивает ему розовую.
Дана Косолапка запихнул деньги в рукав и подумал: «Этот человек сам напрашивается на беду! Сдается мне, что его сундук набит всяким добром и что неплохо будет, если его сундук не только переночует здесь, но и останется навсегда, – а хозяина сундука, если вздумает протестовать, можно будет зарыть у ручья под ивой».
И вот Дана Косолапка кивает незнакомцу и несет его сундук в сторожку, скрытно, так чтобы этого никто не видел, а потом незнакомец с розовой язвой на лбу ведет его в кабачок напротив.
Едва сторож и незнакомец, над которым замышлялось такое нехорошее дело, ушли в кабачок, крышка сундука приоткрылась, и из нее высунулась лапка Шаваша, а вслед за тем вылез и он сам. Шаваш почесал себе бок, ушибленный, когда сундук сбросили на пол, вздохнул, раздвинул деревянные рамы окна и выскользнул наружу.
Было уже темно. Дул пронзительный холодный ветер, и облака, уцепившиеся за черное небо, напоминали остатки каши на донышке котла.
Шаваш стоял во внутреннем дворике небольшой усадьбы: посереди дворика потерянно чирикал фонтан, слева, на втором этаже, светился мягким розовым светом кабинет домоправителя Амадии. Шаваш скользнул к кустику красноглазки и заметил, что расцветшие было бутоны загнили от холода. Шаваш вдруг почувствовал, что замерзает: кто же мог знать, что погода так внезапно переменится! Шаваш облизал посиневшие губки и стал осторожно взбираться по резному именному столбу, вкопанному в землю рядом с кабинетом. Миг – и он уже у самого кабинета. Еще миг – и Шаваш, зацепив крючок, перебрался на карниз и спрятался под широкими, закрывавшими стену плетьми ипомеи и красноглазки.
Было уже темно. Дул пронзительный холодный ветер, и облака, уцепившиеся за черное небо, напоминали остатки каши на донышке котла.
Шаваш стоял во внутреннем дворике небольшой усадьбы: посереди дворика потерянно чирикал фонтан, слева, на втором этаже, светился мягким розовым светом кабинет домоправителя Амадии. Шаваш скользнул к кустику красноглазки и заметил, что расцветшие было бутоны загнили от холода. Шаваш вдруг почувствовал, что замерзает: кто же мог знать, что погода так внезапно переменится! Шаваш облизал посиневшие губки и стал осторожно взбираться по резному именному столбу, вкопанному в землю рядом с кабинетом. Миг – и он уже у самого кабинета. Еще миг – и Шаваш, зацепив крючок, перебрался на карниз и спрятался под широкими, закрывавшими стену плетьми ипомеи и красноглазки.
Шаваш осторожно раздвинул нитки в промасленной оконной ткани, заглянул внутрь и стал смотреть.
Эконом Амадия сидел за толстым дубовым столом, спиной к Шавашу, и что-то писал. Перед экономом стояла большая миска с синими и белыми пирожными. Время от времени эконом запускал в миску руку, совал пирожное в рот и продолжал жевать и писать. В кабинете имелась бронзовая курильница, а на обитом сукном алтаре – дюжина раскрашенных серебряных богов.
Время шло. Шаваш, скрючившись, смотрел в дырочку. Одной рукой он цеплялся за карниз, а другую держал у рта, дыша на пальцы. На улице пробили середину ночи. Шаваш опять поменял руки. Он замерзал, как лягушка во льду. Запах пирожных на столе у эконома проникал, казалось, через оконную бумагу и сводил его с ума.
Шаваш ждал. Эконом писал. Ручной дрозд, вылеченный экономом, прыгал по столу за освещенным окном.
Вдруг, немного после полуночи, в ворота усадьбы застучали. В кабинет эконома влетела ополоумевшая хозяйка:
– Стража, – квохтала она, – стража! Люди советника Нарая!
– Вон! – закричал эконом.
Хозяйка брызнула вниз, во дворик. Амадия заметался, сгреб со стола бумаги и поскорее сунул их в потайное место в полу, где он хранил деньги и ценные документы. Встряхнулся, помолился и бросился вниз.
Когда эконом Амадия подбежал к воротам, вокруг уже толпились рабочие и прислуга. Эконом заглянул в смотровую щель: за воротами крутились десять всадников. Старший среди них был в белом кафтане и зеленой шапке, имевшей форму цветочного горшка.
– Эй, – завопил человек в белом кафтане, – открывайте ворота!
– Лупоглазый дурак, – заорал эконом, – ты хоть знаешь, куда лезешь? Эта усадьба отдана в пользование государеву наставнику Андарзу!
К этому времени под воротами столпилось множество работников. Среди них слышались смешки и разговоры.
– Попалась крыса! – довольно громко говорили работники.
Кто-то посмелее закричал:
– Эй, служивые! Когда будете грабить, и нам немного оставьте!
У эконома ото всех этих разговоров душа протекла на землю. Он даже пожалел, что обращался с людьми, как с тараканами, и подумал: «Завтра же заведу новую графу: расходы на народное благоволение!»
А за стеной орали:
– Ты чего оказываешь неповиновение власти?
– С чего это я буду открывать ворота? – возмутился эконом. – Может, вы и не стражники вовсе, а разбойники! Я вас впущу, а вы кинетесь грабить!
– Эй, – заорали за стеной, – как вы смеете оказывать неповиновение властям! Эй, вы, слуги! Если не откроете ворота, завтра пойдете в каменоломни за укрывательство воров!
Работники заволновались и начали понемногу оттеснять эконома от ворот. Было видно, что многие среди них готовы открыть ворота и разбойникам, а уж быть арестованными за сопротивление властям не хотел никто.
– Да какие у вас основания? – жалобно завопил Амадия.
– Отдайте преступника, не то обыщем все помещение!
– Какого преступника? – спросил, холодея, эконом.
– Преступника по кличке Две-морковки, из шайки Свиного Глазка: на лбу у него язва, скрывающая клеймо, и этот человек вчера ограбил дом почтенного Иданы. Свидетели рассказали, что он вошел с украденным сундуком в ваш дом, а потом его видели в кабачке с вашим сторожем!
Эконом всплеснул руками и оглянулся: но сторожа Даны Косолапки нигде не было видно.
– Разыскать сторожа! – отдал приказание эконом.
И что же? Прошло меньше времени, чем надо, чтобы наполнить ведро водой из родника, – трое слуг выволокли из домика бедного Косолапку и какого-то чужака с розовой язвой на лбу. За ними двое стражников тащили сундук. Косолапка и незнакомец были пьяны выше глаз.
У эконома отлегло от сердца.
– Отворить ворота! – распорядился он.
Ворота отворили, и ночные стражники въехали во двор. Пьяных преступников немедленно посадили в повозку для арестованных, и туда же водрузили сундук. Всадники, спрыгнув с лошадей, разгоняли разочарованную толпу.
Эконом Амадия отвел командира в белом кафтане в сторону, вложил ему в руку приятно звякнувший мешочек и прошептал:
– Этот Дана Косолапка действовал без моего ведома. Можно ли надеяться, что я не буду упомянут в вашем рапорте?
Командир пощупал мешочек и кивнул, – ворота закрылись вновь, и страшные всадники растаяли в ночи.
* * *Через час в воровском погребке делили добычу. Открыли сундук и вынули из него: двух золотых павлинов, давеча распускавших хвосты на хвалебной полке перед богами, – и богов тоже вытащили, числом двенадцать штук, серебряных, крашенных в двенадцать цветов, вытащили пачки розовых и зеленых денег, и небольшой ларец, полный маленьких золотых ишевиков, и несколько глазастых камней: опалов и аквамаринов. Свиной Глазок только ухмылялся, когда его спрашивали, как эти вещи попали в сундук, и одни решили, что Свиной Глазок, напоив сторожа, сумел отвести ему глаза и ограбить кабинет, а другие решили, что тут дело не обошлось без колдовства. По общему решению Свиному Глазоку выделили половину.
А Свиной Глазок запустил в руку пригоршню опалов, и у него обломилась душа: «Экое богатство, – подумал он, – жаль будет делиться этим богатством с мальчишкой!» Испугался таким мыслям и сообразил: «Это, наверное, камни заколдованные, дурные мысли внушают». Он поскорее высыпал камни обратно, но мысли не прошли.
Когда все перепились, Свиной Глазок вынес сундук в комнату, открыл второе дно, достал оттуда мальчишку и спросил:
– Маленький негодяй! Сколько ты хочешь за это дело?
– Все, что произошло, – отвечал умненький Шаваш, – началось благодаря твоей храбрости и завершилось благодаря твоей удаче! Дай мне, сколько сочтешь нужным: мне бы лишь выкупиться от хозяина да купить сережки Тасе.
– Что ж! – сказал Свиной Глазок, – ты обокрал хозяина, отказался вступать в мою шайку. Я боюсь, что боги прогневаются на меня, если я позволю тебе выкупиться из рабства на деньги, украденные от хозяина. Вот тебе серебряная четверть, – иди купи на нее гуся.
Шаваш принял мертвой рукой монетку и пошел вон.
– Эй, – сказал старый вор, – погоди! – и зацепил Шаваша. – Что-то ты слишком легко уходишь! Уж не украл ли ты чего-нибудь отдельно?
Свиной Глазок заставил мальчишку раздеться, содрал с него и рубашку и рваные штаны. Никакого золота, однако, не нашел, только увидел за воротом бумажный сверток, перевязанный красной нитью. Он развязал его и увидел, что это скрученные в трубочку страницы плотной бумаги, разукрашенные квадратиками, кругами и полукружиями, и что над некоторыми из них имеются надписи, которые Свиной Глазок не мог прочесть, так как был неграмотен.
Свиной Глазок никогда не видел подобной штуки. Он обалдел и спросил:
– Это что такое?
– Это, – сказал Шаваш, – амулет, который мне дал начальник стражи Андарза.
Свиной Глазок скрутил удивительные страницы трубочкой и сказал:
– Заберу-ка я этот амулет себе! Сдается мне, что в нем сидит большая удача и что это благодаря ему ты придумал этот план и сумел украсть столько добра.
– Не думаю я, – сказал Шаваш, – что это большая удача: украсть добра на много тысяч, а получить серебряный грош.
– И то правда! – испугался Свиной Глазок и отдал амулет мальчишке. А тот, захныкав, ушел из воровской корчмы в ночную тьму.
* * *На рассвете, когда луны, бледные, как лицо и затылок утопленника, выцвели в небе, когда чиновники на шпилях управ известили Богов о начале дня и стражники в желтых куртках открыли ворота между кварталами, Шаваш, замерзший и бледный, появился перед засыпанными снегом дверями веселого дома. Тася всплеснула руками, увидев его:
– Великий Вей! Я же говорила тебе: Андарз тебя сомнет, как циновку! Что с тобой?
– Ничего, – сказал Шаваш, – вот тебе, Тася, серебряный грош. Поди купи себе юбку, а нам – гуся.
Тася ушла, а Шаваш сел к окну, снял с амулета красную ленточку, расправил и стал читать. Что в тайнике не было бумаги лазоревого цвета, – в этом Шаваш убедился еще на месте ограбления, но когда он увидел, как Амадия мечется с этой бумагой, он подумал, что документ, который так прячут, вполне стоит украсть.