– И что же, – сказал Шан’гар, – он нашел, у кого письмо?
– Нет, этого письма больше нет. И я думаю, что если бы он нашел это письмо, он отнес бы его Нараю.
Тут свечка вспыхнула и догорела, и Андарз увидел, что за окном крадется рассвет, серый, как полевая мышь, и что перед ним на столе лежит маленькая книжечка, а в ней – его собственные стихи, которые когда-то переписал для своего наставника одиннадцатилетний мальчик Варназд.
– Господин Андарз, – сказал Шан’гар, – я начальник вашей охраны и пятидесяти человек, готовых умереть за вас; и в этом городе не меньше трех тысяч человек, аломов и ласов, для которых вы лучший полководец империи.
Не думайте, что у вас меньше людей, чем у короля Аннара Рогача.
– Отведи меня в спальню, – сказал Андарз.
Шан’гар отвел его в спальню, раздел и уложил, и он долго сидел у двери, боясь, как бы его хозяин не сделал с собой чего.
Потом он ушел к себе в кабинет, вынул чистый лист бумаги и стал писать. То, что он написал, было адресовано господину Нараю.
* * *На следующий день государь подозвал Нарая и продиктовал ему указ:
– Я назначаю Андарза главнокомандующим в войне с ласскими варварами. Потрудитесь озаботиться мобилизацией!
– Государь, – сказал Нарай, – нельзя доверять этому человеку! Я, увы, доподлинно удостоверился, что в его доме живет мальчик, ростом и обликом напоминающий Минну! Андарз выдает мальчишку за раба, однако он наряжает его в платье Минны, отрядил своего лучшего секретаря для занятий с мальчиком, то прячет, то показывает гостям! Многие слышали, будто он творит с ним блуд! Если человек держит в доме отпрыска императорского дома, публично признаваясь в его убийстве, – зачем, как не затем, чтобы возвести его на трон вместо вас?
Государь Варназд молчал. Вдруг мелькнула мысль: «Вот и предлог казнить Андарза! Никто тогда не узнает…» Взглянул на Нарая: старик стоял, словно готовый слизнуть слова с государевых губ.
– Нарай, – сказал государь, – этого не может быть! Это я убил Минну… Случайно.
Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку. И, не колеблясь ни мгновения:
– Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том, что этот мальчик – Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он намерен посадить на престол самозванца!
Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.
– Боже мой, зачем вы меня так мучаете! – воскликнул он. – Разве под силу одному человеку во всем этом разобраться!
Зарыдал и бросился вон из комнаты.
* * *Многие из тех, кто знал Андарза в пору его юности, были поражены произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его теперь напоминался пленку на молоке, и глаза пребывали вечно тусклыми, словно светильник, в котором невзначай повредили фитиль. Он настолько перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.
Каждый день жизни был для него пыткой: мог ли он, переживший государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его воспитанник, государь Варназд?
Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о законах государства. В жизни своей он добивался славы, заботился о собственном благе и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо для народа. Разве его война с Хабартой не принесла империи чести и выгоды?
Разве торговля с Осуей кому-то мешает?
Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай, Андарзу было нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и шуток. С ужасом и интересом Андарз стал искать рассуждений о том, почему действия Нарая гибельны для государства – и не находил их.
Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:
– Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.
Андарз удивился:
– Как это человек, который хочет собрать всю власть в руках государства, вдруг сделает государство слабым?
– Видите ли, – сказал Нан, – господин Нарай полагает, что власть – это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется, то в другом она непременно возрастает. А между тем власть – это, скорее, способность общества достигать стоящих перед ним целей, и количество этой власти не постоянно, а возрастает при добровольном сотрудничестве всего общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти в государстве тоже нет. Я за сильную власть, – закончил Нан, – а чем больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.
Это рассуждение молодого чиновника, хотя и не столь оригинальное, вдруг поразило Андарза: он стал доверять судье Нану больше, чем то было позволительно.
И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник – свой человек в управе Нарая и что указ о непризнании осуйского долга был написан молодым судьей Наном, – а все-таки находил утешение в беседах с этим человеком который ни возрастом, ни происхождением, ни характером так не походил на него, Андарза, и в нехороших гранитных глазах которого Андарзу было нетрудно уловить тот же огонь, что и в глазах Нарая, – огонь жажды власти в стремлении с жаждой государственного блага. В один из таких вечеров Андарз вынул и отдал Нану компрометирующие того бумаги. Сказал: «Вдруг под влиянием момента или под пытками мне захочется погубить вас? Возьмите это».
Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате: только одна любовь к госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность к сыну первой жены. Все чаще и чаще затворялся он в женских покоях, осыпал женщину дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог подумать, что в последние недели своей жизни государев наставник только и будет заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой он случайно переспал в лесу, застигнутый грозой!
Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль о ее страданиях после его смерти была невыносима.
Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит Нарая, – между наставником и воспитанником больше никогда не будет тех отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.
Глава одиннадцатая, в которой господин Андарз напивается в кабаке, а осуйский консул объясняет королю варваров основы кредитно-денежного обращения
На следующий день после пира Шаваш играл в кабинете Андарза: императорский наставник был, видимо, рад, что варвары отпустили маленького раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не задирал носа, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл в кабинете, когда с докладом вошел секретарь Иммани. Шаваш поклонился и вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок и стал смотреть в щелочку.
– В нижний двор прибыл посланец от государя, – доложил Иммани.
– Помогите мне одеться, Иммани, – приказал Андарз.
Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ, малинового цвета, с вышивкой, описание которой занимает в ткацком статуте шесть страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и среди них – этакий серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился за связку, Иммани завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил из кармана кусочек мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в карман и заботливо разгладил плащ.
Шаваш, за дверью, все видел.
Андарз сошел вниз и принял, как подобает, императорское письмо, прибывшее в паланкине с четырьмя всадниками: в письме было пожелание увидеться.
Вот Андарз пошел переодеться для поездки во дворец, а что касается секретаря Иммани – тот направился в глубь сада. Шаваш последовал за ним. Секретарь зашел в свой флигель, но пробыл там недолго: вскоре он засеменил по дорожке к желтым воротам. На нем был серый кафтан и красные штаны, – одежда людей, не любящих выделяться. Под мышкой он нес свернутый непромокаемый плащ, сделанный из просмоленной травы.
В доме уже суетились: по верхней галерее несли парадное платье императорского наставника, и старший садовник, бешено бранясь, требовал три охапки лилий, которыми полагалось осыпать паланкин в начале официальной поездки.
Иммани направился к главной гавани. В гавани теснились черные галеры с красными парусами, на носах их развевались значки, обозначавшие ведомства и провинции, которым принадлежали галеры. На одной из круглых галер вдалеке развевалось семиконечное знамя с надписью «Дань из Осуи».
Прямо за галерой выгнулся, как исполинский кот, каменный мост, столь высокий, что до него не доставали даже мачты осуйских судов.
Перейдя мост, Иммани натянул на себя плащ и сделался совершенно неотличимым от зажиточных жителей гавани.
Иммани шмыгнул к первому же ключарю, над лавкой которого не было листа с государственной лицензией. Ключарь сидел в окошечке лавки и пил чай с мухами. Иммани попросил его сделать по слепку ключ, и ключарь, напевая, принялся за работу. От волнения Иммани забыл спросить, во сколько ключ ему обойдется, и когда ключарь показал ему ключ и назвал цену, Иммани разинул рот.
Перейдя мост, Иммани натянул на себя плащ и сделался совершенно неотличимым от зажиточных жителей гавани.
Иммани шмыгнул к первому же ключарю, над лавкой которого не было листа с государственной лицензией. Ключарь сидел в окошечке лавки и пил чай с мухами. Иммани попросил его сделать по слепку ключ, и ключарь, напевая, принялся за работу. От волнения Иммани забыл спросить, во сколько ключ ему обойдется, и когда ключарь показал ему ключ и назвал цену, Иммани разинул рот.
Ключарь сказал, что, если цена ему не нравится, он может позвать ярыжек и оспорить цену, а заодно и предъявить ярыжкам ларчик, который отпирается ключом. Иммани заплатил деньги и ушел.
К изумлению Шаваша, даже потеря денег, и та не расстроила Иммани. Секретарь пустился вниз по улице, размахивая ключом и припевая. Можно было подумать, что это ключ от рая, а не от сундука.
На речном рынке Иммани купил половинку маринованного гуся, немного зелени, коробочки со сластями и, сложив все это в корзинку, направился к небольшой, но уютной гостинице, с башенкой, похожей на кукурузный початок, с зеленой шелковой занавесью у входа и с надписью «Золотой Трилистник».
Иммани спросил ключ от пятого номера и велел принести горячей воды. Едва он поднялся наверх, в харчевню вошел Шаваш. Он был в той же самой одежде, что и в кабинете Андарза, – в зеленой атласной курточке и в серых штанишках; со своими тщательно расчесанными золотыми кудрями и лукавой мордочкой, на которой сияли огромные, как две луны, глаза, он точь-в-точь напоминал богатого барчука или дорогого мальчика для развлечений.
Шаваш вытащил золотой и, подав его хозяйке, сказал, что один господин велел ему идти в гостиницу и ждать его в верхних комнатах, а сам господин явится попозднее. Хозяйка попробовала на зуб монетку и, покачав головой, дала Шавашу ключ. Комната Шаваша располагалась через две комнаты от той, что отвели Иммани.
Вскоре Шаваш услышал тяжелые шаги на лестнице и скрип двери: это служанка тащила в комнату Иммани два ведра горячей воды. Шаваш выждал немного, шмыгнул в коридор и приоткрыл дверь в комнату Иммани.
Посереди чистенькой комнаты стояла широкая кровать с одеялом, вышитым утками и павлинами. Возле кровати стоял светильник в форме бронзового листа на бронзовом пруте. Под потолком качался шар из бумажных цветов.
Правый угол был отгорожен плотной ширмой, за ширмой фыркал и плескался Иммани. Одежда его лежала на кровати, и там же лежал ключ. Шаваш вынул из кармана кусочек воровской мастики, сделал с ключика отпечаток, подумал-подумал, – и нырнул под кровать.
Через пять минут Иммани вылез из-за ширмы и сел на ложе. Он воздел перед собой медный ключ с дырочкой на конце и стал тереть его руками и целовать дырочку. Шаваш никогда не видел человека, так влюбленного в прибыль.
Вскоре на лестнице послышались осторожные шаги, дверь комнаты раскрылась, и в ней показалась Линна, молодая жена Андарза. Женщина была одета в зеленую шелковую юбку и распашную кофту, отороченную белым мехом. Под мышкой она держала лаковый короб с конфетами.
– Принес? – сказала женщина.
– Принес, – ответил секретарь и высоко воздел ключ.
Женщина взвизгнула от радости и поспешно стянула с себя юбку. Шаваш, лежавший под кроватью, вытаращил глазок: под юбкой на женщине был надет серебряный пояс целомудрия. Секретарь, дрожа от нетерпения, вставил в замок на поясе свой ключик, пояс расцепился и упал на пол.
Тут женщина повалилась с ним на кровать, и они подняли такую возню, словно торговец, поймавший воришку.
Наконец они решили передохнуть. Женщина присела на кровать, раскрыла лаковый короб, который она принесла с собой, вынула из него круглую белую конфету и стала кормить секретаря конфетой. У Шаваша изо рта потекли слюнки.
– Это что за конфеты? – удивился секретарь.
– Это государь император, – сказала женщина, – прислал моему мужу со своего стола, посмотрев на них благосклонным взором. Говорят, эти конфеты повышают мужскую силу: я изловчилась и сберегла их для тебя.
– Или я тебе плох, что меня надо кормить конфетами, – возмутился секретарь Иммани.
– Что ты, – встревожилась женщина, – я просто думала, что тебе будет приятно.
– Пусть эти конфеты, – сказал секретарь, – ест сам государь, может, сделает себе сына.
Но все-таки секретарь был явно доволен, что женщина пошла ради него на такое дело. Он съел конфеты и запил их вином. После этого они опять повалились на постель и подняли такую возню, что опрокинули на пол тарелку с конфетами, и она закатилась под кровать, туда, где лежал Шаваш.
Женщина услышала, как тарелка упала, и встревожилась:
– Пусти! Я подберу конфеты.
«Ой, что сейчас будет», – подумал Шаваш.
Но куда там! Господин секретарь уже ничего не говорил и не слушал, а только урчал.
Когда они заснули, Шаваш тихонечко выбрался из-под кровати, нашарил несколько конфет, положил их за пазуху и был таков.
Проходя мимо лавки ключаря, Шаваш вздохнул и смял в кармане кусочек мастики с отпечатком ключа, – потому что, по правде говоря, этим ключиком отпирался совсем не тот замок, который интересовал маленького сорванца.
* * *Утром, распростившись с Андарзом, король Аннар Рогач вернулся в свой лагерь. Он приказал рабам отнести все подарки в дальнее помещение шатра, вошел вслед за ними и занялся чтением списка подарков.
Вдруг угол шатра распахнулся, и в помещение въехал на мышастом коне князь Росомаха в сопровождении Ашены и еще пятерых.
– Это что такое? – сказал король, – мой ковер не лужайка, чтобы топтать его копытами!
– С каких это пор командиры не имеют права сидеть на коне перед избранным ими начальником? – сказал Росомаха, – или тебе жалко этого поганого ковра?
Королю Аннару было и вправду жалко ковра, но, стыдясь такого чувства, он вытащил меч и сказал:
– Мне жалко твоей поганой головы, Росомаха, если ты сейчас же не слезешь со своей кобылы.
От этаких слов Росомаха поспешно слез с кобылы, тоже вынул меч и сказал:
– Сдается мне, король Аннар Рогач, что тебе в этом городе дарят много подарков и что не все подарки ты раздаешь твоей дружине!
– Ах ты дрянь, – изумился король, – в этакой подлости меня еще никто не упрекал! А если ты, Росомаха, уже пропил все, что я тебе подарил, ты можешь выбрать в этом шатре любую вещь тебе по вкусу, не считая моей головы.
– Что ж, – отозвался Росомаха, – в этаком случае я попрошу у тебя тот подарок, который ты выпрашиваешь у государя и который не принадлежит ни ему, ни тебе – свободу нашего народа! И сдается мне, что этот подарок ты не отдашь никому, а, напротив, засунешь поглубже в зоб!
– Ах ты дрянь, – возмутился Аннар, – сын раба и наемник Хамавна, тебе ли чирикать о свободе! Это службу в чужом гарнизоне ты называешь свободой, а власть над целой провинцией – рабством?
– Великое дело, – сказал Росомаха, – завоевать Хабарту! Раньше мы были вольными людьми, делали что хотели, получали от наместника Хамавна дань, продавали ее осуйским купцам. А теперь ты зарезал корову, которую мы доили, и готов признать себя рабом императора, если тот поможет сделать нас твоими рабами!
– Слушай, ты, Росомаха! – вскричал король – тебя послушать, так нет беды больше хорошей добычи и несчастья хуже великой победы! Сдается мне, что это говоришь не ты, а золото, которым тебя угостили вейские чиновники, чтобы ты сеял раздор!
– Чиновники, – сказал Росомаха, меня не угощали, а вот ты выплатил мне лишь четверть того, что обещал под Иннехом!
– Я и не выплачу, – отвечал король, – когда я сговаривался с тобой, ты был честным воином, а когда ты изменил наместнику Хамавну, ты показал себя как предатель и трус, и цена тебе стала вчетверо меньше.
Росомахе нечего было на это ответить, он затопал ногами и убрался из шатра вместе с конем.
А король оседлал коня и поехал к осуйскому консулу Айр-Незиму, который, как мы помним, был должен ему сто миллионов ишевиков за оборону квартала. Он ехал в самом скверном расположении духа, ругая Росомаху и присматриваясь к городской жизни, кипящей вокруг. Человек нерешительный в такой ситуации постарался бы загладить случившееся, одарив и обласкав мятежника. Но король терпеть не мог мягкотелости. «Очень мне нужно задабривать того, кого я могу зарезать! – подумал он. – Беда только в том, что, если я сделаю это сам, между нашими родами ляжет кровь. Лучше бы поручить это дело кому-нибудь другому. Быть не может, чтобы во всем этом городе не нашлось человека, который не мог бы прикончить Росомаху!»
В этаком-то настроении король явился во двор к осуйскому консулу Айр-Незиму. Его провели в приемную комнату, расположенную в глубине резиденции. Широкие окна выходили во дворик, засаженный желтыми и красными розами, а вдоль стен тянулись резные, запертые на ключ шкафы и лари, в которых посланник держал образцы осуйских товаров. Айр-Незим, в черном платье и с черной же книгой подмышкой, поспешно вышел навстречу гостю.