– Вы там в его кабинете смотрите, – напутствовала она детектива, – в других комнатах нету ничего, я там слежу сама, все знаю. А в кабинет к нему не ходила, он не любил этого…
«Он». За весь разговор она ни разу не назвала мужа по имени. Муж для нее был всегда Он, безымянный кормилец для нее самой, пятерых детей и неисчислимого количества внуков, для сада и огорода, для устройства счастливой крестьянской жизни… Чем-то вроде механизма, подобного насосу, который исправно и без вмешательства с ее стороны качал животворную субстанцию, питавшую семью. Кому-то покойный директор завода был грозой, кому-то – надежным покровителем, перед ним заискивали и его величали по имени-отчеству, но для супруги своей господин П.П.Пенкин был просто индифферентным местоимением он. Коим остался и после смерти…
Перспектива покопаться в бумагах без надзирательниц, стоящих над душой, неимоверно грела Алексея. Если там хоть что-нибудь есть, уж он найдет, не сомневайтесь!
…Искать, собственно, не пришлось. Видимо, жизненные роли и функции были до такой степени четко распределены в этой семье, что Он даже не счел нужным припрятать подальше весьма пикантные свидетельства прошлой разгульной жизни: был железно уверен, что жена никуда нос свой не сунет, раз Он не велел.
В ящиках массивного стола Алексей обнаружил сложенные в беспорядке фотографии разных лет. На них были запечатлены, как и у остальных жертв, и официальные банкеты, и какие-то собрания-совещания, и на фоне того-сего, но водились у директора завода и другие, причем весьма любопытные кадры. Вот сцены охоты, вот развеселое застолье, вот банька – в пару просматриваются голые тела, в том числе и женские… Часто мелькали знакомые лица: банкир Хрупов, генерал Зайков. Впрочем, тогда Хрупов еще не был банкиром, а Зайков не был генералом. Депутат Иголкин возникал пореже, но тоже отметился. А вот и народная певица Тучкина, не менее народная актриса Измайлова с народным же режиссером Сергеевским. И актер Безухий попадался, опять же народный, и еще несколько знакомых артистических лиц: все та же художественно-номенклатурная тусовка. Симбиоз власти с интеллигенцией, отражавший «партийность искусства» в непринужденной обстановке… Одна фотография особенно зацепила внимание Алексея: известная эстрадная певица, тогда еще совсем молоденькая и начинающая, смотрела в объектив испуганными глазами, выражение которых резко не сочеталось с принятой ею соблазнительной позой. Торжественный ли момент съемки в кругу советской элиты так напугал ее или нечто другое? Узнать бы…
Впрочем, на других фото она вовсе не выглядела испуганной и, хохоча, жеманно прижималась к разным мужчинам. Веселую жизнь вел господин директор завода Пенкин, в те времена еще профсоюзный деятель. Остальные жертвы «иглоукалывателя» вели, несомненно, точно такую же веселую жизнь, что и было бесстрастно запечатлено на этих фотографиях, но обстоятельства и осторожность не позволили им хранить подобные «улики» у себя… Интересно, что там за женщины в бане? Лиц не разглядеть… Уж не актрисы ли с певичками? Измайлова-то вряд ли, она почти всегда была на «мероприятиях» с мужем. Хотя, признаться, если кто уж и был «женщиной мечты», так именно она…
Алексей снова вытащил ее фото – то, где она была крупным планом: вечернее платье в обтяжку, глубокое декольте, перчатки, волосы волной, брови вразлет, рот в загадочной, что твоя Мона Лиза, улыбке, надменной и призывной одновременно… В комедиях своих она совсем не так улыбалась, там она была простодушной инженю, а здесь скорее женщиной-вамп… Роскошная женщина. Какое декольте, какая грудь, какие плечи….
«Июнь, как скульптор, лепит груди…» – вдруг вспомнилось Алексею. Вот уж кому надо было посвящать подобные стихи! А вовсе не Алевтине Иголкиной…
«А.И.»?!!! Так ведь… Алла Измайлова!!!
Вот оно что… Оттого-то депутат не спрятал и не уничтожил это стихотворение, написанное, без всякого сомнения, Измайловой, красивейшей женщине своего времени, потому что инициалы совпадали! А самонадеянная Алевтина без колебаний приписала их себе!
Да-а, чего только не бывает на свете! Кис уже давно стал относиться философски к разным занятным экземплярам, с которыми его сталкивала работа. Он напоминал сам себе Чичикова, который в поисках мертвых душ вечно попадал к каким-нибудь Коробочкам или Собакевичам. Самое смешное, что тогда, в школе, ему эти персонажи показались гротескными, совершенно нежизненными, – а вот поди ж ты, в самой что ни на есть настоящей жизни их, оказывается, навалом… Мастера карикатуры и гротеска могут отдыхать!
Что ж, это становится интересно. Существовала, значит, некая довольно постоянная и весьма интенсивная тусовка в приватном кругу, в которую входили все четверо убитых. Из фотографий вырисовались и остальные более-менее постоянные члены тусовки, часть которых Кис не смог идентифицировать, но собирался загрузить этой задачей издание-наниматель.
Следовательно? Следовательно, придется навестить всех. Кто не умер, по крайней мере. По «мертвые души» Кис пока еще не ходил, его интересовали вполне живые, а особенно те, кто эти живые души на тот свет отправлял…
Он прокопался в кабинете Пенкина еще часа два, но найденные бумаги подтверждали только то, что он уже и так понял: существовала в какой-то период времени, в шестидесятых-семидесятых годах, довольно постоянная тусовка. И теперь придется заниматься ее отловом. Работы предстояла уйма, затратной по времени и нервам, а вот будет ли результат? Наличие определенного круга друзей-приятелей само по себе ни о чем не говорило. Если у вас есть своя тусовка, это ведь не обязательно означает, что вы все вместе кого-то убили и труп закопали, верно? И что некто теперь по каким-то причинам убивает членов этой тусовки… Некая общая для всех тайна могла быть, а могла и не быть. А уж если была, то все прямо так и разбежались детективу рассказывать! Ага, вот только шнурки погладят и все как на духу… Ох, непростая задача ему предстояла. Кис уже предчувствовал и даже слегка поежился: все эти народные-заслуженные, они кочевряжиться будут по полной программе!
Детектив счел, что разрешение Марфы Петровны было полным и безоговорочным, и, не церемонясь, прихватил все интересующие его снимки и бумаги с собой.
* * *Домой Алексей вернулся в довольно мрачном расположении духа и обрадовался, увидев Александру у себя в квартире. Несколько секунд он молча созерцал из прихожей ее профиль, любуясь.
– Здравствуй, солнышко, – пропела она, не отрываясь от экрана компьютера. – С приездом тебя. Сейчас, погоди, только фразу закончу…
– Оккупантша! Узурпаторша! Чуть я за порог, как ты за мой компьютер?! – рыкнул Кис и, подхватив Александру вместе со стулом, повернул ее к себе. Обнял и уткнулся лицом в ее колени.
Она молча ворошила его волосы, время от времени наклоняясь, чтобы поцеловать его в макушку. Жест более чем рядовой, обыденный, но разве существуют жесты, разве существуют слова, чтобы выразить то чувство, от которого прерывается дыхание и на глаза наворачиваются слезы, как от боли?
Это было одно из тех мгновений любви, которые перерастают в вечность, когда любовь затопляет все пространство, принимая размеры космоса. Казалось, чувство рождено не их душами и не им принадлежит, а, напротив, их души влетели в то измерение, где обитает колоссальная энергия любви, катастрофически несоразмерная с человеческими силами. Ее невозможно было выразить, невозможно излить до конца в любом, даже самом отчаянном и страстном соитии, – все равно она не иссякала, отягощая душу и тело нерастраченным, хоть и сладостным грузом. И тогда легкие начинали захлебываться от невозможности дышать, тогда сердце грозило остановиться, не в силах справиться со счастливой тяжестью чувств, от которых не было ни спасения, ни хотя бы облегчения.
И потому эта вечность не могла длиться. Требовалось срочно выйти из нее, вернуться на землю, положить конец космическим перегрузкам. Сказать что-нибудь простое, например: «Проголодался?» И заняться ужином.
Когда-то Александру преследовало одно и то же видение на грани сна: она летит в пропасть. Пропасть была бездонной, полет был долгим, но всегда наступал момент, когда страх заставлял ее прекратить падение усилием сознания.
Однажды она решила дать себе упасть до конца. «В конце концов, – сказала она себе, – на самом деле я ведь спокойно лежу в своей постели и никуда не падаю. Чем я рискую?»
И когда очередное ощущение падения настигло ее в момент засыпания, она не позволила сознанию от него сбежать и продолжала падать, падать, падать… И вдруг отчетливо поняла, что еще чуть-чуть – и она умрет. Как, почему – Саша не знала, но стало абсолютно ясно, что дальше организм не выдержит. Там, внизу, ее ждала смерть.
Странно, но после этого открытия падения прекратились.
И когда очередное ощущение падения настигло ее в момент засыпания, она не позволила сознанию от него сбежать и продолжала падать, падать, падать… И вдруг отчетливо поняла, что еще чуть-чуть – и она умрет. Как, почему – Саша не знала, но стало абсолютно ясно, что дальше организм не выдержит. Там, внизу, ее ждала смерть.
Странно, но после этого открытия падения прекратились.
Вот и сейчас, ведомая спасительным инстинктом самосохранения, Александра заставила себя вынырнуть из огромного, смертельного по силе космоса чувства, оторвала Алексея от своих колен, взяла его лицо в руки, спросила:
– Ты голоден?
– Голоден, чертовски голоден! Сашка, как хорошо, что ты здесь. Пойдем в ресторан? Отпразднуем мое возвращение!
– Да тебя только два дня не было! – со смехом ответила Александра.
– Так это же целая вечность, Сашенька…
…Александра не переставала изумляться насыщенности их чувств, каждой их встречи. Иногда она задавала себе вопрос: когда это закончится?.. Это почему-то всегда кончалось, у всех. Если вообще было.
Но у них все было не как у всех. И даже не как у них самих в другую эпоху, в другой жизни, которая называлась «до встречи»… Хотя что встреча? Ничего особенного, частный детектив со смешным прозвищем Кис явился однажды за правдой к ней и к Ксюше, младшей сестре Александры…[6]
Сестры тогда затеяли небольшой спектакль для завоевания красавца француза Реми, в которого влюбилась Ксюша. Да только розыгрыш обернулся кошмаром, сочиненный ими вымысел – жуткой правдой. Две неосторожные затейницы, легкомысленные авторши, как они полагали, водевиля превратились в персонажей, в действующих лиц нешуточной драмы, которая дальше стала диктовать развитие сюжета сама… А Реми и Кису из частных детективов пришлось перевоплотиться в спасателей и вытаскивать сестричек из смертельной опасности. Герои! Рыцари! Принцы на белом коне, черт побери…
Впрочем, для Ксюши Реми и впрямь оказался и героем, и рыцарем, и принцем, и сказка о спасении невинной принцессы увенчалась, как и положено сказкам, счастливой свадьбой в Париже…
Но Кис… Александра сразу почувствовала, что она ему нравится, – да кому же она только не нравилась? Это, что называется, «еще не повод для знакомства»! Более того, она его почти возненавидела: этот смешной, напористый, иногда неожиданно жестко-агрессивный детектив влез в ее жизнь, перетряхнул ее тайны, самые интимные, самые охраняемые – самые постыдные тайны… И себя, себя тоже возненавидела, увидев эти постыдные тайны при свете дня, на который этот чертов детектив их безжалостно вытащил… Понадобилось время, чтобы Александра оценила его. Сначала неожиданную деликатность, с которой он обошелся с ее секретами. Ощущение его бережного, ненавязчивого сочувствия… Родилось доверие, которое потихоньку превратилось в дружбу. Ну, дружба – она была относительной, Александра, как любая женщина, мгновенно учуяла, что детектив влюблен в нее. Но он молчал. Он был другом. И однажды Александра поняла, что ближе этого человека у нее никого нет. И лучше никого нет. И что она хочет иметь его всегда рядом.
Нет, она не признавалась ему в любви: она заставила в ней признаться его. Для себя же это слово Александра вычеркнула из лексикона – оно ничего не значило, оно было затаскано до дыр, до полной потери смысла. Под ним подразумевалось все, что угодно, – незначительная влюбленность или физическое влечение, им обозначалось кладбище давно умерших чувств, которые связывали большинство супружеских пар, – это слово не стоило и не означало ничего. Александра предпочитала говорить «хочу» – это слово, по крайней мере, было всегда честно. И она предложила Алексею союз, основанный на «люблю» с его стороны и на «хочу» – с ее. Неравный? О нет, этот самоуверенный нахал заявил ей, что непременно наступит день, когда она ему скажет о любви! Он нисколько не сомневался, что его любовь взаимна, и даже, кажется, особенно не печалился, что слово ему не довелось услышать!
Негодник, он был прав. Когда Алексея во время телепередачи в прямом эфире под дулом пистолета взяла в заложники некая юная обольстительная девица, когда он практически исчез из жизни Александры на две долгие недели, когда ей пришлось пережить тот убийственный страх потерять его навсегда, – вот тогда слово «люблю» и родилось, прорвав все лингвистические запреты ее сознания[7]
И оказалось, что с ним легче жить. Да, оно бедное, да, оно убогое, но все же не было другого слова в нищем человеческом языке. А вещь, которая не названа, – не существует: «Вначале было Слово»… С него началась жизнь, началось воплощение сущностей в предметы.
Но на пути амнистированного и легализованного слова неожиданно возникло непредвиденное препятствие: длительный запрет на него придавал теперь слову столь немыслимый, столь шокирующий вес, что она так и не отважилась произнести его вслух. Александра не раз представляла, как было бы радостно выдыхать его иногда на ухо Алеше. Но, увы, она уже хотела, но все еще не могла произнести слова о любви…
– Эй, ты о чем думаешь? Слышишь, пойдем ужинать в ресторан?
– Мне статью надо закончить, – с сожалением ответила Александра.
– Много еще?
– Только если после ресторана ты мне дашь поработать…
– Клянусь! Буду спать в гордом одиночестве и не помышлять о плотских радостях. По крайней мере, до тех пор, пока ты не придешь… А вообще-то я тебе завтра же куплю портативный компьютер.
– Ты назначил мой день рождения на завтра? – рассмеялась Саша.
– Нет, объявил войну с бескомпьютерщиной!
– У нас уже два: твой у тебя и мой у меня!
– Так будет третий! Из него одного целых две выгоды: во-первых, ты не будешь занимать мой, а во-вторых, ты сможешь взять его в постель!
– И тогда я больше не напишу ни одной статьи!
– Ты в чем меня подозреваешь? В покушении на творческий процесс? Нет уж, милая, я такого греха на душу не возьму: ты будешь мирно стучать у меня под боком, а я буду мирно храпеть у тебя под боком. Идет?
– Свежо предание, да верится с трудом…
– Неблагодарная! Я тебе цифровой диктофон купил? Купил! Я тебе мешаю, когда ты среди ночи вскакиваешь и начинаешь в него бормотать? Нет! Я благородно начинаю храпеть изо всех сил, чтобы ты не боялась, что меня разбудишь!
– То-то я потом ничего расслышать в записи не могу: все храп перекрывает!
– Сашка! Если мы не идем немедленно в ресторан, то я примусь за тебя! – грозно клацнул зубами Алексей, надвигаясь на нее…
…Летописцам славной Кисовой жизни осталось неизвестным, что именно было у детектива на ужин в тот вечер.
* * *– Цве-е-етик! Слышь? Цветик-Семицвети-и-ик!
– Чего шебуршишься? Спать не даешь!
– Цветик, а папка придет? Скажи, придет?
– Нет.
– Потому что умер?
– Да.
– А почему умер?
– Головой стукнулся о бочку с водой и умер.
– А почему стукнулся?
– Пьяный был, споткнулся и стукнулся.
– Не, это я его толкнул.
– Что ты глупости говоришь! Тебя и дома-то не было!
– А вот и было!
– Ты кончай, а? Нафантазируешь тут, а я и не знаю, чего думать!
– Я пошутил, Цветик. А мертвые обратно не приходят?
– Нет.
– Никогда?
– Никогда. Спи.
* * *На следующий же день Кис озадачил фотографиями с Урала редакцию газеты-нанимателя, затребовав информацию о каждой «морде лица». С адресами, телефонами и «с кратким жизнеописанием» («М-м-м, по возможности», – лояльно добавил Кис).
Первые сведения поступили в тот же день, и Кис принялся размышлять, с кого ему начать. В списке из ныне здравствующих были уже знакомые актриса Измайлова (народная) и певица Тучкина (народная), а также писатель (маститый), кинорежиссер (маститый), работник Госкино (высокопоставленный), академик-химик (известный), бывший зам бывшего министра культуры (на пенсии) и ряд других достаточно высокопоставленных персон.
Тучкина, как свидетельствовал рапорт газеты, несмотря на почтенный возраст, вела вполне активный образ жизни и имела открытый дом, в котором получали поддержку и отеческие (материнские?) наставления подрастающие таланты. Измайлова, напротив, отличалась замкнутостью, журналистов не принимала никогда (значит, Сашу просить договориться о встрече будет лишним), да и вообще не принимала. Ни-ко-го. Писатель отсутствовал: поехал в Венецию за вдохновением, режиссер поехал по соседству, во Флоренцию, – на съемки фильма. Бывший замминистра находился на даче, а местонахождение господина-товарища из Госкино установить пока не удалось: по сведениям, он был в Москве, но его телефоны не отвечали ни дома, ни на работе.